— Долго идете, товарищ командир, — раздалось сразу, как только он переступил порог.

Пащенко увидел сердитое, со следами усталости лицо начальника особого отдела полка, старшего лейтенанта госбезопасности Ивана Яковлевича Золотова. Звание это по тем временам в системе НКВД было довольно высокое, соответствовало, примерно, званию армейского подполковника.

— Старался не опаздывать, — пробормотал он и только сейчас увидел в комнате капитана Фролова — командира третьей роты резервного полка.

— Проходи, — отрывисто бросил Золотов.

— Ну так что будем делать? — обратился к Фролову начальник особого отдела и продолжил сердито выговаривать капитану. Но тот оставался безучастным, будто слова Золотова были лишенными всякого смысла звуками. Золотов не замечал этого, потому что почти не смотрел на ротного. Он был раздражен, и ему нужно было выговориться. Капитан, видимо, понимал состояние Ивана Яковлевича и поэтому не обижался, не оскорблялся резкими выражениями в свой адрес, а спокойно ждал, когда Золотов вспомнит о нем, как о капитане Фролове, воевавшем с первых дней войны.

— Полюбуйся на него, — повел в сторону ротного взглядом Иван Яковлевич, адресуя свою реплику Пащенко. — Трех бойцов не досчитался с утра в роте и спокоен, как… египетская пирамида. Стоит и… даже не моргает. А ведь должен знать, кто на что способен в его роте.

Последние слова начальника особого отдела пробили-таки панцирь безразличия капитана.

— Так я воевал не с ними, — ответил он сиплым простуженным голосом. — Я и знаю-то их всего неделю, как принял роту.

— Все равно должен! — Прикурив, тряхнул спичечным коробком Иван Яковлевич. Он счел лишним объяснять, что именно должен капитан Фролов.

— Кто спорит? — устало согласился тот.

В крупных серых глазах ротного, в лице его проявилось чувство вины. Он сразу как-то сгорбился, стал вроде и ниже ростом. Конечно, он не должен был допускать, чтобы пропали люди…

Золотов заметил эту внезапную метаморфозу во Фролове, подобрел лицом.

— Садись! — махнул он рукой. — Если бы я не знал тебя с самого Минска, подумал бы, что ты рохля и ротозей.

У Пащенко отлегло от сердца, он уже начал переживать за капитана.

Фролов вынул из кармана шинели папиросу, нервно размял ее: прикурил от поданной. Золотовым спички.

— Слушай меня! — обратился к Александру Иван Яковлевич. — Срочно бери отделение из разведроты полка. Прочеши местность вокруг села. Кто знает, что случилось? Может, просто решили в лесу орешков поискать, а теперь ходят да аукают?.. Одно отделение отправь к древним могильникам. Не помешает. Пошли туда сержанта Глыбу. И срочно отправь в Орджоникидзе донесение, что из третьей роты резервного полка и так далее ночью или сегодня рано утром исчезли сержант и двое бойцов. Ты меня понял?

— Так точно, товарищ старший лейтенант госбезопасности.

— Все это, Пащенко, делать без замедления. Исполняй!

Пащенко козырнул и вышел из кабинета.

— Сержант вроде бы боевой, не первый день воюет, — как бы выдохнул Фролов фразу вместе с папиросным дымом, лишь только за Пащенко закрылась дверь. — А вот Долгов и Маринин…

На жестковатом, с крупными чертами лице капитана Золотов увидел неуверенность. Вроде хочет сказать и не решается, боится ошибиться, и в то же время знает, что не имеет права промолчать.

— Держались особняком, почти ни с кем не разговаривали в роте, не комсомольцы… — стал рассуждать капитан. — Категоричным быть в таком деле все-таки нельзя, пока еще не все ясно. Черт их знает! Если бы без автоматов…

— Что дал досмотр их личных вещей?

— Вещи на месте, нет документов, писем, фотографий… И у сержанта тоже. Дом, где квартирует отделение, на самой окраине села, недалеко от леса. Командир взвода говорит, что Кикнадзе сам выбрал этот дом.

— Да? — оживился Золотов. — Это уже интересно. Что еще сообщил командир взвода? Ты сказал, чтоб он явился ко мне?

— Сказал. Вся беда в том, что…

— Знаю, — остановил ротного Иван Яковлевич. — Верно, что люди еще не успели узнать друг друга, но я, например, гниль в человеке за версту чую.

— У вас профессия такая, вы чекист, — уронил капитан и, затянувшись напоследок, злым нажимом пальцев смял в пепельнице гильзу выкуренной папиросы. — Честно говоря, сержанту я тоже не верю, не верю, — повторил он, как бы убеждая самого себя. — Не могли они просто уйти и заблудиться. Да и чего им делать-то в лесу в такое время, какие там орехи?

От неуверенности ротного не осталось и следа. Он расстегнул на груди шинель, и Иван Яковлевич увидел, как под ней мелькнуло красное пятнышко ордена Красной Звезды.

— Ты, пожалуй, прав, капитан, — вздохнул начальник особого отдела. — Боевой сержант так не промахнется.

Здесь что-то нечисто… — И неожиданно вновь рассердился — Дисциплина в твоей роте хромает, вот что я тебе скажу!

Робко постучали в дверь. После того, как хозяин кабинета разрешил войти, кто-то несколько раз дернул дверь, и только тогда она открылась. На пороге стояли взводный — совсем молоденький парнишка, видимо, недавний выпускник военного училища, и с ним боец — невысокий, крепенький альбинос с красноватыми глазами.

— Разрешите? — стесняясь, спросил лейтенант.

— Входи, — отчужденно буркнул Золотов.

Взводный неловко шагнул через порог и остановился.

Боец бочком протиснулся за спиной своего командира и осторожно прикрыл за собой дверь.

Лейтенант доложил, что он, выполняя приказ начальника особого отдела, побеседовал со всеми бойцами, сержантами взвода, а также и со старшиной роты. Ничего нового о пропавших узнать не удалось, кроме того, что исчезнувший сержант не так давно вызывал к себе Долгова и Маринина, после чего Маринин маялся животом, жаловался на боли, но упорно отказывался идти в санбат. Об этом доложил рядовой Конкин, который находился здесь.

— А ну-ка, расскажи нам, — потребовал от бойца-альбиноса Золотов.

— Рядовой Конкин, — бойко представился боец.

— Слушаем тебя, товарищ Конкин.

— Значит, я рядом сплю с этими дружками.

— Спал, — поправил бойца ротный.

— Ну да, — легко согласился Конкин. — Все время думал: не баптисты ли они? Как-то бочком жили среди нас: все напару да напару, слова от них не вытянешь, а как засекретничают друг с дружкой, откуда и слова берутся.

— О чем говорили-то?

— А не слышно, товарищ командир, все шептались.

— Служили как?

— Нормально, товарищ командир. Дисциплину не нарушали, служили исправно. Только вот… недавно после ужина сержант поманил к себе Долгова и сказал ему что-то. Я отдохнуть прилег, отделение в лес ходило за дровами, устали все. Потом смотрю — пошли дружки в сторону сержантского закутка. Отделение-то наше в домашнем хлеве разместилось. Ничего, там чисто, не воняет, — поспешно добавил Конкин, заметив, как нахмурился начальник особого отдела.

— У хозяев сейчас нет молодняка, — добавил лейтенант.

— Но все-таки хлев, — недовольно буркнул Золотов.

— Горцы-сельчане часть жилого помещения огораживают и держат там зимой ягнят, телят да жеребят, — пояснил ротный. — Не считают для себя зазорным жить рядом с молодняком.

— Хорошо, оставим это. Говорите по существу, — кивнул Иван Яковлевич Конкину. — И подробнее, пожалуйста.

— Пошли они, а я подумал: может, в чем-то провинились?

Сержант тот был строгий, скорее злой, — поправился боец. — Временем, так глянет, так полоснет взглядом, будто бритвой горло твое перережет. Жевать будешь что-нибудь в этот момент, так в глотке застрянет. Такой присмотр у него получался.

Золотов с сердитой укоризной посмотрел на взводного.

— Я этого не замечал, — понял недовольство большого начальства лейтенант. — Сержант как сержант, отделение держал хорошо.

— Вернулись они скоренько, минут через пять, — продолжил Конкин. — Маринин еле плелся согнутый в три погибели. Если бы не Долгов, упал бы, наверное… Маринин лег, начал стонать да материться на свою боль. Раньше ничего такого с ним не было.