Сидевший рядом с Золотовым капитан-танкист — уже достаточно пожилой, видимо, из резервистов, явно хотел выступить, но все никак не решался вскинуть руку и привлечь к себе внимание председателя президиума собрания.

— Вот сволочи, — повернулся он к Золотову, — что делают!

— Тише, — зашипели окружающие на танкиста.

Капитан сразу притих, успокоился.

— Очень хотелось выступить, — шепнул он, пригнувшись к Золотову, и виновато улыбнулся. — К стенке надо таких ставить и без суда и следствия.

— Мы должны, — как бы отвечая капитану, — говорил выступавший работник милиции, — в любых условиях действовать в рамках наших законов. Только в таком случае в борьбе со всей этой нечистью можем обеспечить полную поддержку всего населения города. И оно оказывает нам эту поддержку. Скажу вам, товарищи, почти все диверсанты, дезертиры, мародеры, грабители, паникеры, спекулянты, воры задерживаются работниками милиции, НКВД при активной помощи населения…

Атмосфера совещания, информация, полученная на нем, разговор у начальства еще более обострили у Золотова чувство долга, требовательности к себе. Слишком долго возятся они с операцией «Дубль-Д», непростительно долго…

В селе Ивана Яковлевича ждала новость: найден труп Гурама. Может, хорошие вести принесет сержант Глыба, назначенный Золотовым вместо лейтенанта Пикаева командиром поисковой группы. Он повел ее сегодня по новому маршруту.

Какие-то надежды возлагал Золотов и на Пикаева, которого он отправил в город с заданием. Оно имело отношение к дезертирам, а вернее, к сержанту Кикнадзе — к установлению его возможной связи с покойным Габо. Поимке дезертиров Золотов придавал такое же значение, как и поимке диверсантов. И те, и другие, даже если они и не войдут в контакт друг с другом, могут прорваться в Орджоникидзе, и каждые по-своему будут вредить защитникам города. Дезертирам легче прикидываться своими, втираться в доверие, легче легализироваться. Нет, он, Золотов, не ошибся, отправив Пикаева в Орджоникидзе. Может, ему удастся выйти на след Кикнадзе или Габо.

…Пикаев стоял на проспекте Сталина и читал отпечатанный типографским способом «Приказ по Орджоникидзевскому гарнизону». Приказ гласил:

«В связи с приближением военных действий к Орджоникидзе приказываю:

1. Город Орджоникидзе объявить на осадном положении.

2. Всех паникеров, распространителей ложных слухов предавать суду Военного трибунала.

3. Дезертиров, шпионов, мародеров и жуликов расстреливать на месте.

Начальник гарнизона Кисилев.

Военный комендант города Зотов».

— Очень хорошо, — проговорил кто-то за спиной у Пикаева. — Мы с тобой вполне успеем.

Заурбек резко обернулся. Голос, прозвучавший позади, показался ему знакомым. И лейтенант не ошибся — это говорил Албег, односельчанин и однокашник Заурбека. Только Албег не узнал, видно, Пикаева в милицейской форме. Да он, похоже, и не обратил внимания на лейтенанта, потому что был увлечен разговором с невысокой, стройной девушкой в теплом платке, телогрейке и в грубых кирзовых сапогах. Лицо девушки, тонкое, с большими серыми глазами, какое-то особенно светлое, показалось Заурбеку красивым. Албег, не догадываясь о том, что за ним наблюдают, продолжал оживленный разговор с девушкой.

Пикаев окинул друга оценивающим взглядом. На Албеге была телогрейка, старая шапка, на ногах — тяжелые рабочие ботинки. Наконец, Албег обратил внимание на лейтенанта, в упор смотревшего на него.

— Заур… бек! — воскликнул он так громко, что девушка вздрогнула, а все, кто стоял на трамвайной остановке, обернулись.

Друзья обнялись и так стояли с минуту, счастливые, похлопывая друг друга по плечам.

Девушку звали Тоней. Она работала с Албегом на вагоно-ремонтном заводе, и они шли со смены. Впрочем, не со смены, а просто вышли на перерыв, потому что никакие смены не выдерживались: люди надолго не отрывались от дела.

Впереди показался трамвай, и почти в то же мгновение все пространство, казалось, заполнил густой вой сирены воздушной тревоги. Албег подхватил Тоню и Заурбека под руки и побежал, увлекая их за собой.

Наверху все явственнее и явственнее слышался рокот фашистских бомбардировщиков.

Прежде чем нырнуть в темный зев бомбоубежища, Пикаев успел глянуть на небо и увидеть черные силуэты вражеских самолетов.

— Так и живем, проговорил Албег, придерживая Тоню за талию. — Думали, за сколько времени сходим в кино, а попали под бомбежку. Ну а ты, как, Заурбек, служишь?

— Служу, — неопределенно ответил Пикаев.

И в этом невольно вырвавшемся «служу» что-то показалось Заурбеку обидным для себя. Как он рвался на фронт, как не хотел оставаться служить в милиции, в тылу! Албег ничего об этом, разумеется, не знал. Он считал, наверное, что Заурбек вполне доволен своей службой.

— Я несколько раз подавал заявление в военкомат, — заговорил Албег, — но ничего не получается. Говорят, наш тыл — это тоже фронт.

— Особенно у нас на заводе, — подхватила Тоня.

— Да бьют в первую очередь по промышленным предприятиям, работающим для фронта, — подключился к разговору мужчина.

— Вчера снаряд в столовую попал, — раздался в убежище женский голос, усталый, с нотками обреченности. — Хорошо, что людей не было. Половины столовой как не бывало.

— За все ответят! — бросил тщедушный пожилой мужчина в очках, нервно вышагивавший на крохотном пятачке свободного пространства посреди убежища. Располагалось оно в подвальном помещении, лампы горели вполнакала.

— Скорее бы отбой, — нетерпеливо проговорил Албег. — Из селения никаких известий не имеешь? — внезапно спросил он у Заурбека.

— Никаких, — уронил Пикаев.

Село, откуда они были родом, находилось недалеко от Орджоникидзе, но Заурбек тем не менее не был там уже месяца два — не позволяла служба.

Наверху раздался пронзительный вой, а потом что-то ухнуло так, что в подвале дрогнул пол.

— Пятисотка, — предположил кто-то в глубине убежища, — если не больше.

— Нет, — категорически возразил мужчина, предпринявший раньше попытку включиться в разговор Заурбека и Албега. — Это взорвался на земле сбитый зенитчиками самолет.

— А может, наши истребители сбили? — крутанулся на каблучках очкарик, продолжавший вышагивать на пятачке.

— Вполне возможно, — согласился мужчина.

Заурбек присмотрелся к нему: крупное лицо с крючковатым носом, изрядно поношенное пальто, шляпа… Заурядный служащий да еще с традиционным портфелем на коленях. Наверняка, конторский работник.

Мужчина заметил взгляд лейтенанта, усмехнулся.

— Я по профессии строитель, и мне особенно больно видеть, как эти сволочи разрушают наш город, другие города, села, разрушают созданное нашим трудом. Мы-то все восстановим, когда победим, но сколько уйдет на это времени и сил.

Все вздрогнули опять, когда наверху снова что-то бухнуло.

— Много придется восстанавливать, строить заново.

— Построить-то можно, — тихо заговорила сидевшая рядом с Тоней женщина. — Только кто вернет нам загубленные жизни. И хотя женщина сказала это вполголоса, ее услышали все, потому что высказанная ею мысль жила в каждом. В подвале стало тихо. Перестал метаться даже нервный очкарик.

Наверху раздался сигнал отбоя.

Все заторопились по лестнице к выходу из убежища.

— Очень противно все-таки прятаться и бояться. Мне бы автомат или хотя бы винтовку, — добавил Албег, уже выходя из убежища. — Я бы обязательно сбил самолет, когда он пикирует. Меткость у меня есть.

Заурбек не отвечал другу, он с интересом смотрел на людей, с которыми только что пережил бомбежку. При дневном свете все они были обыкновенными.

На прощание Албег сунул Пикаеву в руку свой адрес, написанный на клочке бумаги, а Тоня робко протянула Заурбеку свою тонкую бледную ладошку с темными кружочками въевшегося в кожу мазута вокруг когтей.

— До свидания, — тихо сказала она. — Заходите к нам домой, мы с Албегом будем очень рады.