— Мабуни Кенва — великий мастер, и его наставления позволяют понять каратэ не только как средство нападения и защиты, но и как философию духа настоящего воина, — заметил Эди и закрыл глаза, давая тем самым понять собеседнику, что его клонит ко сну.
Бизенко заметил это и открыл книгу.
Эти короткие фразы уже в который раз напомнили Эди знаменитое изречение Мабуни, что истинная сущность воинского искусства — это поддержание равновесия, а конечная цель — гармония. И он вновь задумался над смыслом этого знаменитого изречения, к пониманию которого шел через упорный труд физического самосовершенствования, укрепления духа, расширения и углубления знаний о жизни. Переживаемые им события последних дней рельефно проявили в его сознании некоторые существующие в обществе противоречия и недостатки, обострили восприятие правды, лжи и насилия, позволили еще с одной стороны взглянуть на изреченную Мабуни истину. Вот и сейчас, лежа на арестантской койке в донельзя душной камере, воздух которой был насыщен злобой и ненавистью, он понял, что великий мастер, говоря о поддержании равновесия, имел в виду умение бойца обуздать бурлящие в нем протуберанцы внутренней стихии, не давая им прорваться наружу все уничтожающим пламенем, могучей волей сделать их управляемыми. И это есть путь к гармонии, к гармонии сосуществования со всем сущим как часть природы, ее мыслящая часть.
«Скорее всего, в этом и заключается смысл изречения Мабуни», — думал Эди, медленно уносясь в страну тревожного сна.
Проснулся Эди от легкого прикосновения к своей руке. Мгновенно открыв глаза, он увидел, что это был Бизенко.
— Извините, что разбудил, меня к следователю затребовали, — произнес он, поднимаясь с койки. — Подумал, что будет лучше, если разбужу.
— Но вы же недавно…
— Увы, мы люди подневольные, — не дал договорить ему Бизенко и направился к выходу, прихватив с тумбочки листы бумаги.
«На этот раз вряд ли ему удастся отбрехаться: фотографии должны его потрясти и заставить предпринимать конкретные шаги. Интересно, что же он станет делать, узнав о своем провале, — думал Эди, удивленно разглядывая циферблат часов, и, наконец, поняв, что более двух часов прошло с тех пор, как он лег, мысленно воскликнул: — А по ощущению, только успел глаза сомкнуть…»
Однако ход его мыслей прервал неожиданно появившийся около койки Слюнявый, который шепотом произнес:
— Спортсмен, с тобой хочет говорить мой кореш[95], ну, ты знаешь.
— Если кому надо со мной поговорить, то пусть идет сюда и только один, — нарочито грубо прервал он Слюнявого, после чего тот, что-то бурча себе под нос, ушел в свой угол.
«Конечно, надо здесь, у себя, вести все разговоры, чтобы аудиозапись была качественной», — решил Эди, в ожидании прихода блатного.
Через минуту к Эди пожаловал Долговязый, который, молча присев на койку Бизенко, без всякого вступления произнес:
— Я маляву[96] от Справедливого получил. Он меня на хате смотрящим сделал, а тебе слово передал, что нужно об известном тебе дельце и адвокате поговорить. Что на это скажешь?
— Кто такой Справедливый?
— Ну, ты даешь, спортсмен! При твоих делах и пахана не знать, — сделал удивленное лицо Долговязый. — Это ему может не понравиться — он авторитетный вор в законе[97].
— Волне возможно, но в чем его интерес ко мне, я не вор и не грабитель, я здесь случайный человек.
— Тебе сделано уважение, с тобой сам пахан хочет говорить. Это не каждому дано. Так что ему передать?
— Скажите, что я согласен, только, когда и где, ведь я в кутузке?
— Тебе будет ска-за-но, — развязно сказал Долговязый, поднимаясь, чтобы уйти.
— Сядьте, куда вы так торопитесь? У меня к вам имеются вопросы, — жестко произнес Эди, которому не понравилась происшедшая в Долговязом метаморфоза. — Это для них вы смотрящий, — добавил он, окинув взглядом камеру, — для меня вы обычный заключенный.
— Наш закон… — начал было говорить Долговязый, но остановился, прерванный резкой фразой Эди:
— Я еще не закончил свое слово, а вы прерываете меня, не рекомендую этого делать.
И проследив за тем, как Долговязый медленно присел на прежнее место, уже в вежливом тоне продолжил:
— Во-первых, вы пришли и тут же сели, не спросив меня, во-вторых, встали таким же образом, тем самым второй раз проявили неуважение ко мне, а так поступать, молодой человек, не годится, это не тактично по отношению к своему собеседнику, к которому на разговор сами навязались. Надеюсь, вы поняли меня?
— Да, заметано, так бы с самого начала. И вообще я не фурычу[98], кто здесь кто… — пробурчал Долговязый, явно подавленный таким оборотом дела.
Как показалось Эди, его нравоучение достигло своей цели: он смог словом заставить себе подчиниться главного блатного в камере.
— Прекрасно, тогда можете идти, но не вздумайте пытаться накатить[99] на меня, это опасно.
Долговязый, обозрев Эди удивленным взглядом, направился в свой угол.
«Вот теперь они совсем запутаются… — подумал Эди, провожая его безразличным взглядом. — Интересно, как они собираются организовать эту встречу? Неужели надзиратели примут участие? А иначе это практически невозможно. Если так, то они на них работают. Надеюсь, операторы успеют подсказать Артему и Николаю о предстоящей встрече. Забавно то, что все это происходит перед носом у Карабанова, а он не обладает достаточной информацией. Надо попытаться разобраться с тем, как блатные передадут из камеры весточку о моем согласии на встречу с паханом…» — мчались в его голове подгоняя друг друга быстротечные мысли.
Неожиданно его внимание привлекло то, как Слюнявый подошел к форточке на двери и постучал в нее. Через некоторое время ее открыл кто-то из надзирателей. Лица его не было видно, только рука мелькнула. Переговорив с ним полушепотом, Слюнявый еле заметным движением вручил ему какой-то предмет и, насвистывая мотив блатной песенки, вернулся в свой угол, откуда донесся недовольный голос Долговязого: «Кончай свистеть, а то срок насвистишь».
Спустя некоторое время надзиратели настежь открыли дверь камеры и скомандовали, чтобы все вышли и построились в коридоре. Тут же с разных углов послышалось: «Это на прогулку, это на прогулку». «Вот и хорошо, можно будет отдышаться», — подумал Эди и вслед за другими заключенными направился в коридор.
— Чего стелешься, а ну быстрее в строй, — крикнул на него один из надзирателей и сильно толкнул в бок, отчего Эди чуть было не потерял равновесие.
— Вы аккуратнее не можете, видите же, иду, — произнес Эди, стиснув зубы.
— Ах, ты еще будешь зубы скалить, мразь, — выдавил из себя надзиратель и вскинул руку с дубинкой для удара.
Эди резко развернулся к нему, готовый к действию, но тот отчего-то медленно опустил руку с дубинкой и отошел в сторону. Однако, задетый за живое Эди не удержался и, чеканя каждое слово, произнес:
— Вы оскорблениями-то не разбрасывайтесь, их содержание в данном случае вам лучше подходит.
Чем вызвал радостный визг со стороны Слюнявого и одобрительные кивки уже стоявших в строю обитателей камеры № 3.
— Прекратить шум! Направо! — скомандовал все тот же надзиратель и, проходя мимо Эди к голове колонны, раздраженно прошипел: — Ничего я с тобой еще поговорю.
— Смотрите, как бы потом с нами в камере не оказались, — пошутил Эди вдогонку «грозному надзирателю».
Прогулочный двор, зажатый высокими внутренними стенами тюрьмы, встретил заключенных ярким солнечным светом, который лился откуда-то сверху, где сияло бездонное голубое небо. Эди смотрел на это незабываемое явление, с жадностью вдыхая свежий воздух и не упуская из виду блатных, а также стоящих у выхода во двор надзирателей.
