На другой день Яцкову была направлена шифротелеграмма:
Сов. секретно лично т. Алексею.
Полученные от Персея и Чарльза материалы заслуживают высокой оценки.
Лесли в порядке исключения разрешено до конца года проводить самостоятельные заплывы!.
Луиса постепенно готовьте к работе в нелегальных условиях. По-прежнему не снимается с вас вопрос об организации приемо-передаточного пункта разведматериалов. Подумайте с Луисом о возможности использования в этих целях торговой лавки его отца, партнером которого он мог бы стать сам.
Характеристики на Луиса и Лесли прошу выслать в наш адрес.
Яцков дважды перечитал шифровку. Последняя ее строчка вызвала у него недоумение — с чего бы это Центр запросил характеристики, когда уже дано указание временно законсервировать с ними связь. Но так ничего и не поняв, он подготовил для отправки курьерской связью два документа без каких-либо условностей и зашифровок, но под грифом «совершенно секретно».
Луис сотрудничает с советской разведкой со времен гражданской войны в Испании. Образован, культурен и деликатен. Исключительно честен. Обладает выдержкой, терпением и высокой дисциплиной.
По нашему заданию и с санкции Центра завербовал двух агентов, один из них — Персей открыл нам доступ к особо важным секретам американского атомного центра в Лос-Аламосе. До отправки на западный фронт являлся руководителем агентурной группы «Волонтеры». После возвращения с войны его отношение к сотрудничеству с нами не изменилось. Он по-прежнему считает, что разведка является самой нужной в мире профессией и что в последующем только она сбережет мир от войны.
Работе с нами предан. Надежен и конспиративен.
Вывод: заслуживает полного доверия. Впредь его можно смело использовать по нелегальной линии в качестве наводчика и агента-вербовщика.
…Обладает хорошей памятью, изобретательностью и даром перевоплощения. Находчива и настойчива в достижении поставленной цели. Смелая, храбрая и весьма сообразительная. Легко сближается с людьми, умеет правильно строить с ними взаимоотношения. К разведработе относится в высшей степени заинтересованно и ответственно, готова посвятить ей всю свою жизнь. Возложенные на нее задачи по обеспечению связи с агентурой и доставке от нее разведматериалов выполняет добросовестно.
К числу недостатков следует отнести некоторую ее излишнюю эмоциональность и рискованность.
Вывод: вполне может самостоятельно работать в нелегальных условиях.
Направляя эти два документа в Москву, Яцков не знал тогда, что затребовал их Вильям Генрихович Фишер — он же Рудольф Иванович Абель, который готовился в то время к нелегальной работе в США.
После указания Центра о временном прекращении связи с нашими помощниками я длительное время не выходил на встречу с Лесли. Однажды она позвонила мне из телефона-автомата на работу в консульство, что являлось нарушением требований конспирации, и немного измененным, но весьма требовательным тоном назначила явку на углу Бродвея и 12-й улицы. Я сначала колебался — идти или не идти? Советоваться в таких делах с сотрудниками резидентуры — опасно, да и не к лицу это резиденту. В условиях заграницы он — хозяин положения и в исключительных случаях должен сам принимать решения. Но неуловимая логика разведывательной работы иногда вынуждает идти на нарушение требований конспирации и даже на невыполнение подобных указаний Центра. Это был именно тот случай, когда я, не поставив в известность Москву, вышел на связь.
Лесли высказала мне недовольство тем, что ей приходится длительное время хранить дома «горячую» информацию кадрового сотрудника американской разведки агента Герберта и образцы форм для отливки имплозивных линз, доставленных от агента Калибра из Лос-Аламосского атомного центра. Несмотря на мои объяснения, что перерыв во встречах продиктован был беспокойством Центра о ее личной безопасности, Лесли не соглашалась с этим предложением и заявила о том, что у нее с мужем — Луисом — создалось впечатление, что после войны они стали не так нужны разведке, как это было раньше. Пришлось убеждать ее в обратном. При этом невозможно было не восхищаться преданностью и надежностью этих необычных людей. А они в самом деле — необычные. Если она, скажем, — буря, то он — скала. Когда она бушует, он — безмятежен. Где она нетерпелива, там он — само терпение. Она спешит, он никогда не торопится. Она — храбрая, решительная, он — несколько осторожен, любит принимать взвешенные решения. И хотя, должен признать, храбрые только осложняют жизнь разведчика, но на Лесли можно было положиться. С нею можно смело идти в разведку и делать великие дела. То же самое и с Луисом — мужественным, интеллигентным человеком, похожим внешне и по поведению на ученого или служащего госдепа. Зная хорошо этих надежных людей, я поэтому на свой страх и риск, несмотря на тогдашние запреты Центра, продолжал периодически поддерживать с ними связь в так называемом «дежурном режиме».
В конце ноября 1945 Терлецкий поехал к Петру Леонидовичу Капице и, передав ему письмо от Бора, сообщил, что он дважды — 14 и 16 ноября встречался с датским ученым и его сыном Оге Бором. Что Нильс Бор расспрашивал его о семье Капицы и о положении Ландау. На вопрос Петра Леонидовича, помог ли чем Бор его миссии, Терлецкий, не скрывая, заметил:
— Истинный смысл поездки к великому ученому остался не вполне понятным для меня. Ответы Бора на вопросы были очень общие. То он ссылался на то, что в Лос-Аламосе его не знакомили с деталями проекта, что он не участвовал в инженерной разработке и конструировании различных аппаратов, то он вообще не видел ни одной американской установки. И в конце концов заявил, что такие квалифицированные физики, как Капица и Ландау, которыми располагает Россия, в состоянии сами решить проблему. Особенно теперь, когда рассекречен и издан в виде книги доклад Смита, которую он подарил нам тогда. Это, пожалуй, единственно ценное, что мы привезли от Бора. Остальное, я имею в виду его ответы на вопросы, давно были известны Курчатову и его ближайшим коллегам…
Капица, поняв, что его «использовали», заставив написать Бору рекомендательное послание, в тот же день подготовил и отправил Сталину беспрецедентное для того времени письмо с резкой критикой Берии:
«Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в Особом комитете как сверхчеловеки. В особенности тов. Берия. Правда, у него дирижерская палочка в руках. Это неплохо, но вслед за ним первую скрипку все же должен играть ученый. У тов. Берии основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и понимать партитуру. С этим у Берии слабо.
Я лично думаю, что тов. Берия справился бы со своей задачей, если отдал бы ей больше сил и времени. Он очень энергичен и быстро ориентируется, хорошо отличает второстепенное от главного, поэтому зря времени не тратит, у него безусловно есть вкус к научным вопросам, он их хорошо схватывает, точно формулирует свои решения. Но у него один недостаток — чрезмерная самоуверенность, и причина ее, по-видимому, в незнании партитуры. Я ему прямо говорю: «Вы не понимаете физику, дайте нам, ученым, судить об этих вопросах», на что он мне возражает, что я ничего в людях не понимаю. Вообще наши диалоги не особенно любезны. Я ему предлагал учить его физике, приезжать ко мне в институт. Ведь, например, не надо самому быть художником, чтобы понимать толк в картинах (…).
…У меня с Берией совсем ничего не получается. Его отношение к ученым, как я уже писал, мне совсем не по нутру.
…Следует, чтобы все руководящие товарищи, подобные Берии, дали почувствовать своим подчиненным, что ученые в этом деле ВЕДУЩАЯ, а не подсобная сила… Они (руководящие товарищи) воображают, что, познав, что дважды два четыре, они постигли все глубины математики и могут делать авторитетные суждения. Это и есть первопричина того неуважения к науке, которое надо искоренить и которое мешает работать (…).
Мне хотелось бы, чтобы тов. Берия познакомился с этим письмом, ведь это не донос, а полезная критика. Я бы сам ему все это сказал, да увидеться с ним очень хлопотно…»
