Сталин выполнил просьбу ученого: показал письмо Берии. Тот, не откладывая дело в долгий ящик, обратился к Капице по телефону:

— Нам надо поговорить, Петр Леонидович…

Капица органически не терпел Берию, не хотел находиться под его началом и продолжать участвовать в работе Спецкомитета и потому решительно возразил ему:

— Если хотите поговорить со мной, то приезжайте в институт.

— Хорошо, я приеду.

И Берия поехал, захватив с собой в подарок Капице богато инкрустированное тульское охотничье ружье.

В беседе один на один Капица посмел высказать всесильному Берии все, что он думал о нем и о том, что во главе ученого стола должны стоять те, кто действительно решает научные проблемы, а не люди, стоящие у руля власти, что давно надо научиться верить ученым, а «это возможно только тогда, когда наука и ученый будут всеми приниматься как основная сила, а не подсобная, как это имеет место теперь…».

И, как учил А. П. Чехов, если в первом акте пьесы ружье появляется на сцене, а жизнь — это и есть спектакль, в котором все мы — актеры, то в финале оно обязательно выстрелит. Капица играл со всесильным Берией в опасные игры. В конце концов нарком попросил у Сталина санкции на арест Капицы, но Сталин чисто по-иезуитски изрек:

— Я его тебе сниму, но ты его не трогай.

Открытым письмом к Сталину Петр Леонидович в какой-то мере обезопасил себя: если бы его арестовали, то это расценивалось бы как месть. И все же «выстрел ружья» состоялся: 21 декабря 1945 года Капица был выведен из состава Спецкомитета и отстранен от дальнейшего участия в разработке атомного проекта. А могло быть и хуже: вдруг Сталин передумал бы и арестовал его, как академиков Л. Ландау и С. Королева. Так часто бывало: в коварстве и вероломстве вождю всех народов не было равного. Чтобы показать Капице, что он не имел отношения к его освобождению от работы в Спецкомитете, Сталин направил ему письмо:

Применив дважды атомную бомбу в Японии, американские стратеги через два месяца наметили своим главным противником Советский Союз, авторитет которого заметно возрастал на международной арене как страны-победительницы. Росли к ней симпатии и как к пострадавшей державе. Все это не устраивало не только военных, но и правящие круги Америки. И хотя они знали, что СССР потерял за годы войны более 27 миллионов своих сограждан, лишился более 1700 городов, 30 000 промышленных предприятий и 70 000 сел и деревень, Объединенный комитет начальников штабов США рассмотрел в ноябре 1945 года план стратегической атомной бомбардировки жизненно важных центров Союза. В двадцать наиболее выгодных целей для атомных атак включались Москва, Ленинград, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск и Ярославль. Киев и Минск не вошли в этот список потому, что они были и без того уже сильно разрушены войной.

Президент Гарри Трумэн, почувствовав себя властелином мира с «атомной дубинкой» в руках, впоследствии с поразительным цинизмом признался: «Если бы я знал тогда то, что знаю теперь, я приказал бы войскам идти к западным границам России». Аппетиты США при поддержке президента росли в то время с каждым годом: в дальнейших планах увеличивалось число атакуемых городов не только в СССР, но и в других социалистических странах. Это было время упоения Пентагона ядерной монополией. Она, как считали американцы, продлится долго, и потому сами они останутся неуязвимыми самое малое до 1954 года — это наиболее ранний срок, к которому, как пророчествовали военные США, Россия сможет осуществить свой атомный проект. Мир был близок к новой войне.

Курчатов, узнавший об этих планах от возвратившегося из США резидента Квасникова, слегка подковырнул его:

— Но почему же тогда стал заметно иссякать от вас поток разведывательной информации? Нам надо скорее делать атомную бомбу, а от вас почти полгода не поступало никакого материала.

— Это потому, что меня не было в Москве, — отшутился Квасников и тут же серьезно добавил: — Будут вам, Игорь Васильевич, материалы. Я привезу их вам.

Заявляя так, Квасников был уверен, что направленные из Нью-Йорка перед его отъездом пленки с отснятыми материалами по «проблеме № 1» отлеживаются где-нибудь в Центре в непроявленном виде. «Скорее всего, в отделе Судоплатова», — подумал он. И не ошибся в своих догадках: пленки и другие сведения по научно-технической линии находились действительно в отделе «С».

— Но как же так, товарищ генерал, — осмелился он упрекнуть заместителя Судоплатова Наума Эйтингона, — мы там, в Нью-Йорке, рискуя жизнью наших помощников, в неимоверно сложных условиях оперативно добывали особо важную информацию, а она у вас мертвым грузом лежит по три-четыре месяца?

— Мы тоже не сидели здесь сложа руки, — отпарировал генерал. — Мы выполняли не менее важные, чем у вас, задачи по розыску в Германии ученых-атомщиков и вывозу их в СССР…

Скопившиеся в отделе «С» материалы по атомной бомбе Квасников с санкции начальника разведки забрал в свой отдел и привлек к их обработке — снятию фотокопий, переводу текстов на русский язык, анализу и систематизации сведений по различным направлениям — сотрудников многих служб и вспомогательных подразделений Центра — аналитиков, фотографов, машинисток и переводчиков. За две недели материалы были приведены в надлежащий порядок и подготовлены для доклада Курчатову. Но застать бородатого академика, наделенного с того времени полномочиями министра, оказалось не так-то просто: то он на совещании с производственниками и проектантами, то на монтаже специального оборудования на каком-то далеком объекте, то на заседаниях научного семинара по ядерной физике, то вместе с Б. Л. Ванниковым находится в командировке в Арзамасе или на Урале. Отвлекали его и частые вызовы в правительство или к Сталину для принятия особо важных решений по тому или иному атомному объекту.

Понимая, что по открытой телефонной связи объяснить все помощнику Курчатова по режиму генерал-майору НКВД Николаю Ивановичу Павлову нельзя, Квасников решил поехать к нему, чтобы ускорить реализацию последних разведданных по атомной бомбе. Обаятельный, интеллигентный генерал выслушал его внимательно и сказал:

— Но у Бородина сегодня и завтра ни минуты свободного времени… Я прекрасно понимаю, что у вас разведывательная информация…

— И потому я требую, — перебил его Квасников, — незамедлительно доложить ее Бородину. Тем более что у меня с ним уже была договоренность о ее быстрой доставке. Вы поймите одно, Николай Иванович: запоздавшая информация может оказаться потом бесполезной…

— Ну хорошо. Давайте вместе решать эту проблему. Сегодня его уже не будет здесь, а завтра он выезжает со своей охраной в Кыштым. Единственная возможность показать ваши материалы по дороге на Казанский вокзал. Второй вариант: он может посмотреть их на перроне за несколько минут до отхода поезда.

Квасников сделал большие глаза.

— Не удивляйтесь, Леонид Романович. Игорь Васильевич за неимением свободного времени часто проводит беседы и принимает решения прямо в машине или, как я уже говорил, на перроне вокзала.

— Но на проработку моих материалов потребуются не минуты до отхода поезда, а целые часы, а то и дни…

— Тогда остается только один выход: поехать с ним в Кыштым. Это он тоже позволяет некоторым лицам, когда возникают какие-то неотложные для решения проблемы. Вы можете завтра поехать вместе с ним?

Квасников оторопел от неожиданной постановки вопроса:

— Но у меня же суперсекретные документы! Где же я буду их там хранить?

Павлов улыбнулся и спокойно ответил:

— А он только с такими документами и работает. А что касается их хранения, то можете не беспокоиться: за Бородиным закреплен прицепной спецвагон с рабочим столом и неподъемным засыпным сейфом. Причем этот спецвагон ходит под усиленной охраной чекистов…