Подготовить записку было поручено Леониду Романовичу Квасникову. В основу ее он заложил мысль о том, что в СССР давно уже велись исследования по разработке способа использования атомной энергии урана для изготовления взрывчатых веществ (в примечании указывались имена ученых, занимавшихся вопросами расщепления атомного ядра). В той же записке Квасников указал, что агентурным пугем получены достоверные данные о развернувшейся научно-исследовательской работе по созданию урановой бомбы в Англии, США, Франции и Германии и что исходя из важности и актуальности проблемы практического применения атомной энергии урана-235 для военных целей целесообразно:
1. Проработать вопрос об образовании при ГКО СССР полномочного или научно-совещательного органа из авторитетных лиц, которые могли бы координировать и направлять работу всех ученых и научно-исследовательских организаций, занимающихся урановой проблемой.
2. Обеспечить секретное ознакомление с материалами разведки по урану узкого круга лиц из числа видных ученых и специалистов с целью дачи ими оценки развединформации и соответствующего ее использования.
Практически Л. Р. Квасников в подготовленном им проекте записки предвосхитил создание знаменитой Лаборатории № 2 (впоследствии — Институт атомной энергии имени И. В. Курчатова).
Когда Квасников показал проект записки Фитину, тот после ее прочтения заметил:
— А может, не надо указывать в примечании, что вопросами расщепления атомного ядра в СССР занимались ранее профессор Слуцкий в Харькове, академики Капица в Москве и Скобельцын в Ленинграде? Эти имена для Сталина сейчас ничего не значат… Да и Берия неизвестно как отнесется к этому…
— Известно как! Вскипит опять. Я настаиваю, Павел Михайлович, оставить все как есть!
— Но я хочу понять, почему ты настаиваешь на этом? Мне же придется убеждать наркома, иначе он просто выбросит это примечание…
— Хорошо, хорошо, я поясню. Примечание нужно не столько для Берии, сколько для Сталина. Он должен наконец понять, что наша страна не по вине ученых вынуждена приступить к развертыванию работ по ядерной физике с опозданием в два года. Ведь Сталин, а не кто-то другой, боясь прослыть агрессором, наложил в свое время вето на исследования Флерова, Петржака, Гуревича, Зельдовича, Харитона. Они еще в 1939 году начали заниматься теоретическими изысканиями по урану. Но в тот период у них не было веса в ученом мире, поэтому я и привел фамилии трех физиков-атомщиков. Каждый из них, я как бы даю понять, способен возглавить какое-то направление в атомной физике или даже руководить научно-совещательным органом при ГКО…
— Вот теперь это звучит убедительно! — воскликнул Фитин. — И если бы я пошел сейчас с твоей запиской на доклад прямо к вождю, то наверняка убедил бы его… А вот Берия станет камнем преткновения! И как он поведет себя на докладе в Кремле, никто из нас не будет знать…
— Интуиция подсказывает мне, что товарищ Сталин в этот раз отнесется к разведданным с полным пониманием. Тем более что они перекрываются дневником немецкого офицера и доводами, изложенными во втором его письме…
Совершенно секретные материалы разведки, полученные агентурным путем из Англии и приложенные к записке, сыграли определяющую роль при выборе Сталиным решения — начинать или не начинать в Советском Союзе работы по созданию атомной бомбы. После этого состоялось специальное заседание ГКО. И хотя над ним довлели заботы о более непосредственных задачах науки, связанных с войной, о ее долге перед фронтом, было принято решение: немедленно приступить к разработке отечественной атомной бомбы. Программу по ее созданию возглавил И. В. Курчатов, а куратором от Советского правительства был назначен В. М. Молотов. По линии разведки ответственным за обеспечение секретности материалов и реализацию разведданных стал, естественно, Л. Р. Квасников.
С этого времени он поселился на Лубянке в доме № 2, где забот у него сразу прибавилось: помимо организации разведывательной работы жизнь заставила заняться изучением поступавших из резидентур многочисленных материалов в виде математических формул, схем и чертежей по урановой проблеме. С учетом их особой важности Квасников поставил перед собой задачу разработать и ввести жесткую систему секретности, не позволяющую никому, кроме заинтересованных лиц, знать о том, что Советский Союз тоже приступил к работе над атомным проектом.
Поступавшая из Великобритании развединформация по урановой проблеме докладывалась только академику И. В. Курчатову, причем самим Квасниковым (так распорядился нарком Берия, которому Фитин сообщил о том, что Леонид Романович как человек, закончивший аспирантуру, хорошо разбирается во многих научных вопросах). Впоследствии в этом легко убедился и сам Курчатов: он был удивлен, что сотрудник разведки, доставлявший ему под расписку информацию, легко владеет редкими в то время терминами, такими, как «сечение захвата нейтронов», «разделение изотопов урана диффузией, центрифугальным и электролизным методом», «трансурановые элементы», и многими другими. Возможно, только благодаря этому у них с первых дней сложилось полное взаимопонимание, несмотря на то что Квасников обязывал академика расписываться за полученные от разведки материалы, будь то документы на английском языке или переведенные на русский язык с пометкой «подлежат возврату».
В целях конспирации И. В. Курчатов по его указанию не должен был даже ближайшим своим коллегам рассказывать об информации, полученной по каналам разведки. Все отзывы, оценки, а также последующие задания ведомству Фитина представлялись Игорем Васильевичем только в рукописном виде — ни секретарей, ни машинисток, ни своих непосредственных помощников он посвящать в эти вопросы не имел права. Все было строго засекречено, и в то же время была прекрасно отлажена обратная связь — никто из сотрудников нью-йоркской или лондонской резидентуры не знал, что задания и оценка их разведданных давались академиком Курчатовым, имя которого как руководителя советского атомного проекта было в то время строго засекречено и известно лишь высшему руководству страны и узкому кругу ученых-физиков.
Возвращаемые от Курчатова агентурные материалы разведки, представленные в подлинниках, подшивались в дело «Энормоз» (в переводе — чудовищный, колоссальный), а если это были вторые или третьи экземпляры, то, по указанию Квасникова, они уничтожались специально созданной комиссией. Благодаря такой вот четко отлаженной системе учета документов и соблюдения норм конспирации в работе с ними ни одна спецслужба Запада не имела представления о том, что в Советском Союзе тоже начали работать над атомной бомбой.
Летом 1942 года Центр получил из Нью-Йорка шифровку с грифом «срочно» — «особой важности». В телеграмме сообщалось о том, что к агенту-групповоду Луису[431] обратился знакомый ему ученый-атомщик Артур Филдинг[432] из Чикагского университета с просьбой вывести его на кого-нибудь из советских людей, работающих в Амторге. При этом Филдинг заявил о том, что он хотел бы передать русским сверхсекретную информацию о начавшихся в США разработках супероружия и что они должны узнать об этом как можно раньше, ибо одностороннее владение может привести мир к вселенской катастрофе. Руководитель резидентуры в Нью-Йорке высказал в шифровке предположение, что речь может идти скорее всего об американо-английском проекте урановой бомбы. Заканчивалась шифровка следующими словами:
…В процессе беседы с Фиддингом у Луиса сложилось твердое убеждение, что тот действительно намерен нам искренне помочь…
Начальник разведки, прочитав доложенную Квасниковым шифровку, спросил:
— Ваши предложения, Леонид Романович?
— Я полагаю, что такого шанса нам упускать никак нельзя! Надо давать санкцию, Павел Михайлович. Интуиция подсказывает мне, что о таких кандидатах на вербовку можно только мечтать. Тем более сейчас, когда перед нами особенно остро поставлена задача по проникновению в тайны «Манхэттенского проекта».[433] А как нроникать в него, если в нью-йоркской резидентуре нет ни одного более или менее подходящего кандидата на вербовку? Да и вообще информационный поток по научно-технической линии с отъездом из США Овакимяна заметно снизился… Меня это очень беспокоит…
