На секунду задумавшись, Квасников робко спросил:
— Послушайте, Павел Михайлович, а что, если мне самому поработать в Нью-Йорке, чтобы как-то поправить создавшееся там положение по линии НТР?.. А потом, надо же когда-то и мне поработать в «поле».[434]
Начальник разведки молчал.
— Вы же сами не раз подчеркивали, — продолжал Квасников, — что в условиях войны роль НТР в деле обеспечения науки информацией оборонного и народнохозяйственного значения во сто крат возрастает.
Фитин по-прежнему молчал.
— А что касается вербовки Филдинга, — продолжал Леонид Романович, — то надо, конечно, давать «добро». Кто знает, возможно, это будет еще один, теперь уже американский, Чарльз,[435] с помощью которого мы можем решить задачу, поставленную наркомом…
— Да, Леонид Романович, умеете вы уговаривать начальство. Ладно, я принимаю ваши доводы, но учтите — в случае чего отвечать будем вместе.
— О чем вы говорите, Павел Михайлович! — воскликнул Квасников. — Положитесь на мою интуицию: я убежден, что все будет о’кей!
— Ну хорошо, готовьте в Нью-Йорк шифровку с нашим согласием. А что касается вашего желания поработать в «поле», то я попробую об этом переговорить с наркомом…
Начальник разведки сдержал свое слово.
Сов. секретно.
Наркому внутренних дел Союза ССР Генеральному Комиссару государственной безопасности т. Берия.
Для усиления работы американской резидентуры прошу Вашей санкции командировать в США следующих сотрудников 1 Управления НКВД СССР:
1. т. Квасникова Леонида Романовича в качестве руководителя нью-йоркской резидентуры по НТР с задачей организации группы технической разведки на должность уполномоченного Наркомхимпрома СССР;
2. т. Дорогова Василия Георгиевича — для работы по обслуживанию советской колонии на должность атташе Посольства СССР в Вашингтоне.
На рапорте наложена резолюция Кобулова:
Прошу оформить.
В конце того же года под прикрытием сотрудника «Международной книги» Л. Р. Квасников выехал из Москвы в США. В Нью-Йорк он прибыл в начале марта. Приняв от руководителя резидентуры В. М. Зарубина все дела по научно-технической разведке, Леонид Романович внимательно изучил их и когда освоился с оперативной обстановкой, то пришел к ожидаемому, но неуютному для аса разведки Зарубина выводу: НТР у него оказалась на втором плане, а на первом — политическая разведка. Молодые сотрудники, прибывшие годом раньше в Нью-Йорк, А. С. Феклисов и А. А. Яцков, которым предписывалось вести научно-техническое направление, использовались в основном «на побегушках», имея на связи всего по два агента. В то же время у многоопытного Твена[436] их было в десять раз больше, и половина из них работала опять же на политическую разведку. Это и послужило поводом для серьезного, принципиального разговора тогдашнего майора Квасникова с весьма уважаемым резидентом, легендарным генералом Зарубиным:
— Я был направлен в Нью-Йорк с сугубо определенной целью. Во-первых, чтобы обеспечить руководство научно-технической разведкой, привести ее в полное соответствие с требованиями оборонной промышленности в военное время. Для этого я должен организовать самостоятельную группу НТР и подобрать кандидатов в Лос-Анджелесе, Вашингтоне и Сан-Франциско. В нью-йоркскую группу должны войти четыре человека: я, Семенов, Феклисов и Яцков. При этом мы должны иметь своего шифровальщика и свою автономную связь с Центром, то есть право прямой переписки с Москвой…
— Стоп, Леонид Романович, — остановил Квасникова взмахом руки Зарубин. — Со всем я согласен, кроме одного: Семенова я тебе не отдам. Он хорошо вписался в политическую разведку и потому…
— И потому, — подхватил с возмущением Квасников, — я буду настаивать на том, чтобы вернуть его в НТР, как это уже было при Овакимяне.[437] Твен приносил тогда стране гораздо большую пользу, чем сейчас, когда вы используете его — бакалавра технических наук — в основном по линии ПР.[438] Я расцениваю это как недопонимание или даже как непризнание с вашей стороны растущей роли НТР в условиях войны. К вашему сведению, Центр обязал меня срочно добыть информацию по применению ультрафиолетовых лучей. Они имеют ряд преимуществ перед звуковыми радиоволнами, которые, как показали военные действия, могут улавливаться противником и забиваться. Это во-первых. Во-вторых, мне необходимо получить данные по создаваемому в Америке самолету, управляемому на расстоянии. Для выполнения этих двух заданий я намерен подключить именно Твена. Только он, и никто другой, имеет для этого соответствующие возможности: опыт, изобретательность и умение находить нужных и надежных людей.
— И все же… — начал было Зарубин, намереваясь убедить Квасникова в том, чтобы оставить Твена за своей резидентурой.
Но Квасников был непреклонен. Будучи человеком твердым, обладающим независимыми взглядами, избавленными от посторонних влияний, он в тот же день направил шифротелеграмму Берии с заявлением о том, что резидент Зарубин частично оголил научно-техническую разведку и не стремится укрепить ее оперативно грамотными сотрудниками. Проявив тогда присущую ему настойчивость и принципиальность, Квасников все же взял под свое крылышко многоопытного Твена.
Особое значение с первых дней работы в Нью-Йорке Квасников стал придавать организации надежной связи с источниками и вопросам конспирации. Даже в стенах консульства он приучал подчиненных вести разговоры шепотом, не называя фамилий и псевдонимов агентов. Если же возникала в этом необходимость, то обязывал писать их на листках бумаги, которые потом сразу же сжигались. Самым уязвимым в работе разведки является передача секретных материалов от агента к разведчику. Квасников начал активно подключать к этому процессу связников. Знал он также, что агентам иногда приходилось выносить со своей работы огромный объем материалов — до полутора тысяч страниц, которые после перефотографирования в консульстве тут же следовало возвращать обратно, на объект. При этом нельзя было исключить, что заинтересованные спецслужбы могли обнаружить их отсутствие. Или агент мог попросту потерять документы при транспортировке.
И в этой связи Квасников предложил самим агентам фотографировать документы у себя на работе, что позволяло бы передавать сведения на непроявленной пленке. При возникновении же опасности пленку можно было легко засветить. Но главное — теперь отпадала необходимость встречаться дважды в день и расхаживать агенту по улицам с особо секретными материалами. К тому же подобное нововведение способствовало созданию более спокойных, нормальных взаимоотношений агента с разведчиком.
В целях той же безопасности Квасников постоянно обращал внимание подчиненных на обнаружение возможной слежки со стороны ФБР, а также на умение выявлять осведомителей американских спецслужб из числа сослуживцев и соседей по месту жительства.
Поэтому не случайно каждая встреча-беседа Квасникова с подчиненными начиналась с обычного вопроса-напоминания:
— Ну, как дела? Не ходят ли за тобой филеры?
Эта забота Квасникова о неукоснительном соблюдении разведчиками и агентами норм конспирации положительно сказалась на результатах работы всей резидентуры: в Центр стало поступать значительно больше материалов по делу «Энормоз», по радиоэлектронике, без использования которых вообще невозможно было вести работы по созданию атомной бомбы. Тогда же были получены разведывательные материалы, позволившие советским конструкторам создать скоростные самолеты типа ХР-59, ХР-80 и 83, П-81, 1–16, 1–40 и Т-9–180. А информация по радиолампам, радарам и сонарам явилась основной базой для развития такой отрасли советской радиопромышленности, как радиолокационная техника. Поэтому в характеристике, направленной в Центр из Нью-Йорка в 1944 году, отмечалось:
