— Где же смирновская, чёрт побери!

— Был не в грош, день да хорош! — Скопцев вернулся к столу, плюхнулся на стул. — С утра горло пересохло!..

Официант поставил на стол графин с водкой. Кувшин кваса. Тарелку с кочанной квашеной капустой.

Аркатов потрогал графин, удовлетворённо сказал:

— Братва, со слезой смирновская! Стекло замутнело. — Он налил лафитники. — Большевикам и не снилась такая!

— Хлеб подкачал! — Скопцев отломил корку. — Ржаного бы, с душком подовым…

Аркатов перекрестился, поднял стаканчик:

— Со встречей!

— Со свиданьицем, казаки! — растроганно отозвался Кузовчиков.

— Слава Господу-Христу, что я не пьяницей расту! — Скопцев махом опрокинул водку в рот. Хукал. Кряхтел. Вилкой раздирал на куски вилок солёной капусты. Она была с бурым оттенком от брусничного сока.

Кузовчиков скрёб пальцами свою лопатистую бороду. Потянулся к графину. Руку перехватил Аркатов:

— Угощение за мною! За скорое возвращение на свои земли!

— За погибель бошей! За упокой их чёрных душ! — Кузовчиков выпил до дна. Захрустела капуста на его крепких зубах.

— Кого? — не понял Скопцев.

— Немчуру гонят с русской земли!

Урядник вытер толстые губы рукавом сатиновой рубахи, приузил дымчатые глаза. Отставил свой лафитник.

— Празднуешь, выходит? Чему скалишь зубы, Иван?

— Русские бьют немчуру!

— Какие русские? Большевики с жидами?

— Пока мы тут… — Язык не слушался Кузовчикова. — Русский мужик прёт бошей вон!

— И мы своё покажем! Красные увели дивизии на запад. Понял, Иван? — Аркатов вызывал его на откровенность.

— Воевать с Советами намерился, Изот Дорофеевич? — Кузовчиков закурил папиросу.

— Попомнят нас, обнищавших, глотавших сухой кус с водой!

— Ой-ли, урядник! — Кузовчиков отшвырнул окурок к порогу и взял Аркатова за рукав рубахи. — Помнишь, как бежали? От босоногих партизан бежали?

— Положим, казак, не бежали! Отхо-одили!

— Выпьем, полчки! — Скопцев приготовил на вилке сочный кусок мяса. — Если надо, пойдём. Куда бы ни идти, лишь бы деньги. Красные, белые, жёлтые — один хрен!

— А это помнишь, Иван? Укусил комиссар. Ты его держал, а я — удавкой. Помнишь? — Аркатов пошевелил скрюченными пальцами правой руки. — Вздёрнут тебя, архангела, на первом суку!

— Твоя правда, урядник. Вздёрнут… И на чужбине не жизнь! Похоронят на родной земле…

— А ну вас к чёрту, охламоны! — Скопцев опрокинул в рот полный лафитник. Жадно жевал кровянистое мясо.

Кузовчиков захмелел, жаловался, едва не плача:

— В ломбарде Кулаева заложил обручальное кольцо. Моё, святое кольцо! Как оборвал останную ниточку… В Серафимовскую столовку ходил. Кормили бесплатно, как последнего распропащего бродягу. Готовил лёд на Сунгари. Кубами резали. Одна юдоль тут…

— Так шёл бы в консульство советских красных, — подсказал Аркатов.

— Ты чё, урядник?! Туда ход закрыт. Опавший лист не прирастёт к дереву!

— К богатой вдовушке присоседился б! — хохотнул Скопцев, обгладывая косточку свиной отбивной.

— Гуран ты забайкальский, Платон! — тряхнул лохматой головой Кузовчиков. — Кому нужен сивый мерин? Вон, на элеваторе, бабёнка-учётчица шарахается от меня, как от чумного…

— Она бороды боится! — продолжал хохотать Скопцев.

— Казак, выше голову! — Аркатов допивал вино из фужера. — Поймать свою жар-птицу! Вон, мильонщик Кулыгин. От боксёрского восстания китайцев спрятался за городом. Доходный домишко, трухлявый, скособоченный, сгорел от гранаты. Цена ему сотня-другая даянов! Утихла заварушка, Кулыгин обтяпал документики: оборотистому мужичку китайские власти отломили из казны 50.000 рубликов! Он тотчас вложил капитал в выгодное предприятие. Зачуханный домовладелец сегодня — богач! Вот как надо охмурять свою судьбу!

— С деньгой и в аду не пропадёшь! — заметил Скопцев.

— Слушай, урядник, побалуй полчка! — Кузовчиков указал на прилавок, где лежали бамбуковые палочки, на которые были нанизаны, как шашлыки, бурые ягоды боярки, облитые сверху патокой — большие, поменьше, средняя и совсем махонькая…

— Та-гу-ляо! — крикнул Аркатов официанту.

Тот принёс одну палочку на бумажке.

— Уважил, Изот Дорофеевич! Век не забуду! Уважил! — Кузовчиков с умилением трогал толстыми пальцами липкие ягодки, облизывал, как маленький. Крошки застревали в его раскудлаченной бороде. Глаза слезились.

— Ты зря напускаешь на себя, Иван Спиридонович! Казаки — это сила! — говорил Аркатов, вертя в пальцах пустой фужер. — При царе в России было четырнадцать казачьих войск: Донское, Кубанское, Оренбургское, Забайкальское, Терское, Сибирское, Уральское, Амурское, Семиреченское, Астраханское, Уссурийское, Енисейское, Иркутское, Якутское. Почти пять миллионов рубак! Это сила? Да и ещё какая сила! В Маньчжурии нас десятки тысяч! Красную шваль сотрем в порошок!

— Не все казаки так думают, урядник, — подал голос Скопцев. Он коркой подчищал соус в тарелочке после котлеты. — Поганое офицерьё продало казаков!

— Дать бы тебе, Платон, по сопатке! — озлился Аркатов.

— Цы-цы я! Цы-цы я! Цы-цы я! — запричитал Скопцев. Слов он не знал, но мотив был популярен в Харбине и он прихлопывал по столу в такт напеву. На его звуки откликнулся официант.

— Се-се, ходя! — Скопцев соединил над своей головой руки и похлопал в ладошки. — Спаси-ибо-о!

— Сапасибо тебе, капитана! — Китаец ждал: кто станет рассчитываться из гуляк?

Аркатов вынул из кармана пиджака портмоне, подал официанту бумажные гоби.

— Ты чё, урядник, столь чаевых? — возмутился Скопцев.

— Камшо скупо — сраму не оберёшься, Платошка!

— Морду бить, а не камшо подавать! — вдруг осердился Кузовчиков. Злость обуяла его от того, что не мог так, как Аркатов, сорить гоби. Его монеты пригодятся хозяйке, которой задолжал с прошлого месяца за койку, за стол, за стирку белья.

Обнявшись за плечи, вышли они к берегу. Опять взгромоздились на плоскодонку. Молодой китаец осклабился:

— Ваша тиха сиди. Ваша лыба не ходи!

На правой стороне Сунгари Аркатов окликнул рикшу:

— Эй, малый!

Скопцев и урядник поместились в возке. Рикша снял с шеи грязное полотенце, обтёр лицо, шею, впалую грудь.

— Капитана, ехал?

— Давай, китаёза, на Соборную площадь!

— Мне тут рядом. Дотопаю пешедралом! Спасибо за угощение! Спасибо за компанию! — Кузовчиков помахал рукой отъезжающим однополчанам. — Не поминайте лихом, казаки!

Рикша напрягся, тронул тележку на больших колесах, наклоняясь грудью вперёд, набирал скорость.

Ивану Спиридонович стало не по себе: люди здесь дома, всё у них своё на этой набережной, в этом городе, даже у самого разнесчастного кули, который таскает мешки сои на элеваторе, у рикши есть свой город, своя фанза. И накатила зависть к этим китайцам, к маньчжурам. У него не было ничего, кроме дороги в приют бездомных!

Он огляделся в поиске питейного заведения. Пошатываясь и запинаясь сандалиями, выбрел в Продовольственный переулок. Двери обшарпанной фанзы были распахнуты настежь. Слышался гомон. Он перешагнул порог. Его охватил чесночный дух. Запершило в горле от чада. Он отмусолил две бумажки гоби.

— Байцзю! — крикнул китайцу, указывая на стакан. — Наливай ханы!

Пил ханьшин, не закусывая. В пьяной голове вставали картины прошлого. Он укорял себя за нерешительность. Пятнадцать лет назад мог вернуться в своё Сотниково. Словно въявь видел газету «Вперёд». Её издавали на КВЖД. И жирный текст на первой полосе: