Утром начальник Управления милиции приказал поднять из архива старое дело Кикнадзе и его группы и подготовить совещание, где был бы обсужден предварительный оперативный план поимки преступников, если они появятся на территории Северной Осетии. На совещании, однако, обнаружилось, что в свое время этим делом занимался НКВД, преступников судил Военный трибунал. Было принято решение: просить руководство МГБ республики либо взять дело к себе, либо подключить к нему своих людей, ввиду особой опасности преступников и их террористического акта по отношению к офицеру МГБ.
Заурбек уже заканчивал разработку плана своей работы на завтра, когда его вызвал к себе начальник отдела.
— Садись, — подполковник кивнул на стул.
Он полистал лежавшее перед ним дело и протянул Пикаеву фотографию.
— Узнаешь этого молодого человека?
Заурбек глянул на фотографию, и сердце его екнуло.
— Узнаю, товарищ подполковник. Это Кикнадзе — дезертир и негодяй самой высшей пробы. — Он вопросительно посмотрел на подполковника: что все это значит?
— Говорят, вы с Пащенко имели к нему самое прямое отношение?
— И еще Золотов, тогда он был начальником особого отдела.
— Это тот, который в Москве?
— Да, товарищ подполковник. И Кобаев, наверное, хорошо помнит это дело. Жаль только, что мы не довели его до конца.
— То есть? — нахмурился подполковник. — Их же поймали, предали суду трибунала, что еще?
— Этот Кикнадзе вполне заслуживал расстрела. Но время было сложное — фашисты под самым Орджоникидзе стояли, да и доказательств у следователя не было никаких. Чтобы получить их, много времени требовалось, а где его взять, тогда особенно. Тем более, что Кикнадзе и двое его сообщников сразу признали себя виновными в дезертирстве, раскаялись. Следователь выделил их дело в отдельное производство, и они сошли только за дезертиров, хотя там было много и других обстоятельств.
— Теперь все это объединяется, — заметил подполковник.
Солнечные лучи, падавшие в кабинет через большое окно, освещали только правую сторону лица подполковника, отчего казалось, что глаза у него разного цвета: правый — карий, а левый — почти черный.
И еще было такое впечатление, будто правая щека подполковника выбрита лучше, чем левая, остававшаяся в тени.
— Так Кикнадзе бежал, что ли? — неожиданно и для самого себя спросил Пикаев и смутился, вопрос этот вырвался сам собой.
— А ты откуда знаешь?
— Раз разговор о нем, то неспроста. Этот Кикнадзе — не просто уголовник, товарищ подполковник. Мы еще тогда были уверены, что он вел за собой агентов. И считали, что никакой он не Кикнадзе. Я потом интересовался сам по себе, ездил в то село. Старик Сандро посылал своего племянника в Кутаиси. Не было в фамилии Кикнадзе тогда семьи, где бы остался сиротой подросток, как этот Павел. Никто из Кикнадзе не знал ни его родителей, ни ближайших родичей. Старики просто по доброте душевной приютили этого проходимца, поверили ему, дали свою фамилию…
Подполковник молчал, осмысливая новую для себя информацию.
Своего начальника Заурбек знал хорошо. Они работали вместе уже года четыре. После завершения операции «Дубль-Д» Заурбека зачислили в отдел Золотова, вместе с которым Пикаев и Пащенко провоевали до конца войны. Конечно, Заурбек скоро узнал, что этому желанному повороту в своей судьбе он обязан Золотову. Вскоре после окончания войны Золотова — он был уже в звании полковника — перевели в Москву, а Пикаев и Пащенко подали рапорты с просьбой отправить их на работу в Осетию. Они так сдружились за годы войны, что не представляли себе жизни вдали друг от друга.
— Там в деле имеется фотография, очень важная деталь, — заговорил Пикаев, так и не дождавшись реакции подполковника на свои предыдущие слова.
— Нет здесь никакой фотографии, — возразил подполковник, — Имеется только акт о ее утере при передаче дела из трибунала в архив. Такое бывает, сам знаешь.
— Как?! — изумился Заурбек и непроизвольно потянулся к столу, — Мы же все документы передали тогда в следственный отдел Военной прокуратуры.
— Ее здесь нет, капитан. Короче, так…
Подполковник встал, взял папку и протянул ее Пикаеву.
— Это дело передали нашему отделу. Поручаю его вам с Пащенко. Время, правда, уже ушло, но, быть может, следы не истерлись. Здесь в папке и ориентировка на беглецов. Кикнадзе совершил побег вместе с Марининым. Посмотрите, подумайте, прикиньте и скажите мне, сколько нужно вам времени, чтобы выяснить все нераскрытые обстоятельства дела. Вечером я жду вас у себя вместе с оперативным планом ваших ближайших действий.
Заурбек вышел от Сан Саныча — так в отделе звали подполковника, видно, потому, что Александр Александрович получалось слишком уж длинно. Новое задание волновало.
У себя Пикаев небрежно бросил на стол папку. В этой небрежности, впрочем, больше было рисовки перед самим собой, чем отношения к делу. Лучше, конечно, чтобы Ягуар и Хорек продолжали оставаться в заключении, но, коль они бежали, то вполне логично, что МГБ взяло его к своему производству.
Заурбек постоял у стола. Перекусить, а потом начать изучение материала или заняться этим сразу? Пожалуй, надо перекусить, а то не пообедаешь, да еще Сан Саныч вечером может надолго задержать у себя. Интересно, как Саша отнесется к новому заданию? Они оба были в одинаковом звании, занимали одинаковые должности и, вообще, как правило, работали в паре.
Пикаев вышел на проспект Сталина. (Теперь это пр. Мира в г. Орджоникидзе). Назывался город в те годы — Дзауджикау. (Но мы для ясности будем называть его Орджоникидзе).
Прошло пять лет после окончания войны, город почти полностью залечил нанесенные ему войной раны. На месте бывших развалин выросли новые дома, красивее прежних. Краше становился и сам проспект. Под ярким летним солнцем, весь в зелени, он показался сейчас Заурбеку особенно нарядным и близким. Глаза и уши видели и слышали жизнь полуденного города, зато мысли Заурбека ушли далеко. Дело о дезертирах было первым в чекистской биографии Заурбека и поэтому особенно памятным. Конечно, много времени им с Сашей не дадут, и в группу наверняка включат еще кого-нибудь. Вдвоем им не справиться. А с чего он, собственно, взял, что Кикнадзе и Маринин примчатся именно сюда? Такая огромная страна. Почему бы им не уйти в Среднюю Азию, в Сибирь, на Дальний Восток, в конце концов. Глубинка все-таки да еще какая обширная — и просторы неисчислимые и необозримые, не то, что здесь, на пятачке. Правда, в любом случае без «верной крыши», без пособников на первых порах не обойтись. Верные-то верные, а в такой ситуации «крыша» должна быть самой родной и самой надежной. А тут… Дезертировал Кикнадзе под Орджоникидзе, уходил после дезертирства в Орджоникидзе, фотография лесника с тем типом сделана во Владикавказе и только в армию Кикнадзе призывался из Кутаиси. Вот если у Костаса не окажется копии той фотографии. Куда она могла запропаститься из дела? Хорошо, что Костас жив-здоров и остался в строю. Правда, работает он уже в другом ателье на окраине. Заурбек узнал об этом, позвонив в отдел кадров службы быта города.
После войны Заурбек раз-другой заглядывал в ателье к Костасу, но ему не везло — не заставал мастера на работе. Потом в повседневной рабочей суете забыл о нем и о своем прежнем деле к нему. Надо же — пять лет прожить с человеком в таком небольшом городе и ни разу не встретиться. Так уж получилось, что Пикаев начал работу «по Кикнадзе» с Костаса.
Мастер встретил Заурбека так, будто со дня на день ждал его появления.
— А-а-а, товарищ лейтенант, здравствуйте. Давненько не видел.
Фотоателье, где работал ныне Костас, состояло только из крохотного салончика с фотоаппаратом на треноге и двумя осветительными приборами.
— Что поделаешь? — развел руками мастер. — Старость ограничивает, не только физические возможности человека, но и его жизненное пространство. Когда человек молод, он честолюбив, ему нужны масштабы, и это правильно. Извините, могу предложить вам только стул, заодно и сфотографирую на память. Здесь есть еще закуток, — кивнул мастер на узкую синюю портьеру, но там….
