В конце 1937 года в одном из сражений при Фуэнтес де Эбро политкомиссар из батальона Маккензи-Панино американец Моррис Коэн, числившийся в списках как Израэль Олтман, был ранен в обе ноги и направлен в барселонский госпиталь.

После выздоровления его пригласили в соседнее с госпиталем двухэтажное здание, окруженное со всех сторон высокой каменной стеной. Когда-то это была вилла богатого испанского аристократа из Сарагосы, теперь в ней размещалась разведывательно-диверсионная школа республиканской армии. На контрольнопропускном пункте его встретил высокий, атлетического сложения мужчина с перебитым носом и короткими седыми усами. Он был в оливкового цвета френче без погон и без каких-либо опознавательных нашивок.

По пути в здание разведшколы, располагавшееся в глубине сада, он сообщил Олтману на прекрасном английском языке с легким американским акцентом о том, что у них обучаются представители двенадцати стран, в том числе и США, что он, Олтман, в связи с перенесенным ранением тоже рекомендован командованием Интернациональной бригады имени Авраама Линкольна в эту школу.

— Спасибо, компаньеро… — Олтман запнулся и вопросительно посмотрел на собеседника: — Простите, как мне вас теперь называть?

— Зовите меня просто — Браун…

Примечание. Под этим именем в Испании работал резидент НКВД Александр Михайлович Орлов, официально являвшийся советником по вопросам безопасности при республиканском правительстве. Под этой фамилией он и вошел в историю советской разведки, хотя ему приходилось быть и Никольским Львом Лазаревичем, и Николаевым Львом Леонидовичем, и Бергом Игорем Константиновичем и, кроме того, использовать многие иностранные имена и фамилии, которые навсегда останутся тайной. А при рождении он был наречен Лейбой Лазаревичем Фельдбингом. Сначала он был на нелегальной работе во Франции, затем в Австрии и Великобритании, в Испании он руководил работой Кима Филби, который был аккредитован при ставке Франко как корреспондент английской газеты «Таймс». Наслышанный о развернувшихся в Союзе массовых репрессиях, в том числе и над сотрудниками разведки, Орлов принял решение не возвращаться в СССР, а если удастся — самостоятельно вести разведработу и продолжать служить своему Отечеству. Вполне обоснованно опасаясь, что в случае нарушения приказа о возвращении в Союз его могут уничтожить, Орлов заранее предусмотрел все необходимое, чтобы вместе с семьей скрыться от террористических групп НКВД, свободно перемещавшихся по Европе.

Предчувствия не обманули Орлова: 9 июля 1938 года в Барселону поступила роковая шифротелеграмма, в которой ему предписывалось прибыть в Антверпен на советский пароход для встречи с представителем Центра. Орлов сразу понял — этот вызов означает только одно: арест. Не успев отослать диппочтой только что подготовленную справку о вербовочной беседе с американцем Олтманом, Орлов передал ее разведчику Стрику,[155] телеграфировал в Москву, что 14 июля он явится на пароход «Свирь», как этого требовал Центр, а сам в тот же день исчез из Барселоны вместе с семьей.

Имея на руках дипломатический паспорт, он получил в Париже канадскую визу и выехал в Америку. Последующие розыски не дали результатов, после чего во всех документах он стал фигурировать как невозвращенец и изменник Родины. А через некоторое время в посольство СССР во Франции было подброшено письмо, на конверте которого не оказалось никаких почтовых реквизитов, была лишь надпись: «Лично Николаю Ивановичу Ежову.[156] Никому другому не вскрывать. От Шведа[157]».

В своем письме Орлов объяснял мотивы, побудившие его обречь себя и свою семью на жизнь изгоев. Он, в частности, писал:[158] «…Факт не открытого вызова меня домой, а организация западни на пароходе уже предопределил все. Я уже был занесен в список «врагов народа» еще до того, как моя нога ступила бы на пароход.

…Для меня стало ясно, что руководитель отдела в Центре переусердствовал в «чистке» аппарата и пытался укрепить свою карьеру намерением выдать меня за преступника, которого необходимо ухищрениями заманить на пароход.

…Вся моя безупречная жизнь, полная служения интересам пролетариата и Сов. власти, прошла перед глазами коллектива нашего наркомата. Моя работа в разведке отмечена орденами Ленина и Боевого Красного Знамени…

…Я не трус. Я бы принял и ошибочный, несправедливый приговор, сделав последний, даже никому не нужный жертвенный шаг для партии, но умереть с сознанием того, что моя семья и родственники будут обречены на муки и терзания, — выше моих сил. Если Вы меня и мою семью оставите в покое, я даю клятву: до конца моих дней не проронить ни единого слова, могущего повредить делу, которому посвятил свою жизнь, и никогда не стану на путь, вредный партии и Сов. Союзу. Прошу Вас также отдать распоряжение не трогать моей старухи матери. Она ни в чем не повинна. Я последний из четверых детей, которых она потеряла. Швед».

Это письмо было доставлено в Париж из Канады, где Орлов через некоторое время оформил разрешение на проживание в США. До 1953 года он жил там тихо и незаметно под фамилией Берг. Ужас охватил ФБР, когда оно из открытой публикации Берга «Тайная история сталинских преступлений» узнало, что уже пятнадцать лет в США проживает бывший резидент Главного управления госбезопасности НКВД СССР в звании генерала. Начались многочисленные допросы — жесткие и грубые, что вызывало только сопротивление и ожесточение опытного разведчика-нелегала. Орлов сдержал свое слово — не предал людей, которые с ним работали во имя Родины, не выдал американцам ни одной служебной тайны. А знал Орлов много и многих: и Кима Филби, и Стефана Ланга, и Гая Берджеса, и Дональда Маклина, и десятки других имен, которым суждено еще оставаться в глубокой тайне.

Чтобы факты были абсолютно достоверными и точными, воспроизведем вербовочную беседу, проведенную с Олтманом перед окончанием Барселонской разведшколы, по последней справке Брауна, которая была доставлена Стриком в Москву и впоследствии приобщена в первый том дела № 13 676:

Б. Компаньеро Олтман, я знаю, вы симпатизируете России, и потому буду откровенен с вами.

О. Да, вы не ошиблись: Россию нельзя не уважать только за то, что она вынесла на своих плечах. Я имею в виду борьбу с империализмом, странами Антанты и внутренней контрреволюцией. Это во-первых. Во-вторых, нельзя не уважать страну, которая дала человечеству великие образцы борьбы за свободу. Триста лет монгольского ига, я считаю, для нее не прошли даром. Глядя на Россию, весь прогрессивный мир по-прежнему возлагает много надежд на то, что начато свершившейся в ней революцией. Веря в устройство на земле свободного общества, мы, американские коммунисты, всегда видим поучительный пример Советской России и для себя. Мы исходим из того, что в будущем нужна будет мировая революция. Только она может действительно осуществить наши идеалы. Но такая революция может возникнуть лишь на какой-то базе. Я считаю, единственной такой базой является сейчас Россия. Она же, кстати, и единственная в мире реальная сила, которая по-настоящему борется с «коричневой чумой», распространяющейся сейчас по всей Европе…

Б. Да, компаньеро Олтман, Россия доказала, что способна не только на великое терпение, но и обладает умением вести борьбу. У жизни на этот счет есть хорошие законы: кто за праведное дело, тот всегда побеждает. Мы победили в семнадцатом под знаменем интернационализма при поддержке рабочих всех стран… Но история России на этом не кончается. Продвижение ее по неизведанному пути, уверен, не остановится…

О. Скажите, а вы сами не из России?

Б. Да, я из России.

О. Вы советский разведчик?

Б. Да, компаньеро Олтман, я — советский разведчик.