— Займёт у Тачибаны? — Ягупкин не сомневался, что и тот, и другой доят одну и ту же корову. — Займёт! А два агента — это может исключить новый провал. Он уже не ждал «Зайчика» — все сроки минули!
Перебирая в уме подходящих кандидатов для засылки в Забайкалье, он словно листал их личные карточки учёта. И вспомнился забайкальский казак Иван Кузовчиков. Сотник знал, что однополчанин живёт в Нахаловке. Приютила его бывшая стрелочница с железной дороги. Казак кормится случайными заработками. В «Союзе резервистов» не числится. К партии Родзаевского равнодушен и о фашистах невысокого мнения.
С этим казаком сотник стремя в стремя проскакал по Забайкалью. В селе под Борзей Ягупкин, роясь в сундуках крестьянина, замешкался. Крыша горевшего дома обвалилась. Не жить бы сотнику, её ли б не Кузовчиков. Казак в пламени нашарил задыхавшегося в дыму и чаде, прижатого балкой Ягупкина, с натугой вызволил, облил водой, приводя в чувства. К повозке, в которой Кузовчиков отхаживал сотника, подскакал бородатый мужик на малорослой кобылке, вскинул шашку над Ягупкиным. Кузовчиков с колена срезал партизана пулей…
«Надёжный казак!» — утвердился в решении Ягупкин и послал китайца-дворника за Кузовчиковым. Ему представлялось, что засылка агента к Советам не очень сложна, сбор сведений там, на той стороне, не составит особой трудности. Не требуется шибко подготовленного разведчика: подсмотреть, услышать, уточнить. Потому Кузовчиков вполне подходящий для такой миссии. У него почему-то и грана сомнения не возникло в успехе.
На пороге комнаты Кузовчиков согнулся в поклоне. Густая борода прижалась к стираной-перестиранной гимнастёрке. В руке зажат вылинявший картуз с жёлтым околышем.
Ягупкин отставил кружку с квасом. Из-под узенького лба оглядел замершего у входа казака, будто бы не видел его никогда. Кузовчикову почудилось, что сотник залез в его нутро и там самовольно хозяйничает — закололо под лопаткой, заворочался кирпич в желудке. «Что же ты, мямля?!» — ругал себя казак, переминаясь с ноги на ногу.
— Проходите, Иван Спиридонович!
— Благодарствую премного, Никита Поликарпович! — Во рту казака сразу скопилась горькая слюна, словно полыни пожевал.
— Садитесь, на ногах правды нет! — Ягупкин дружески улыбнулся. Открылись его порченые зубы с бледными дёснами.
Иван Спиридонович примостился на краю стула, с новой силой мял старую фуражку, обдирая ладонь о кокарду. Порыжевшие сапоги были смазаны и почищены. Серая от времени гимнастерка, перетянутая на поясе ремнем, заштопана на подоле.
— Сто лет, как виделись, Иван Спиридонович, а живём в одном городе. — Ягупкин помаргивал, барабаня нервными пальцами по столику. Позванивал пустой стакан, задевая графин. И эта дробь, и этот звон передавались дрожью в сердце Кузовчикова: отвык он от внимания начальства!
— У вас забот без меня много — где ж свидеться! Спасибо, господин сотник, что позвали. — Кузовчиков вдруг осердился: «Всего-навсего поручитель по-армейски считать, а нос дерёт, что твой генерал! Забыл, видать, как обмочился, когда заметил над собой партизанскую саблю!».
— Мне приятно, что ты жив и крепок!
— Жизнь идёт сикось-накось, ваше благородие! Деньги — богатым, шишки — беднякам! Такая планида, ваше благородие!
— Времена лихие, казак. Долготерпением живём…
— Ваша правда, господин сотник! Обносился в лоск. Это есть. А так — довольны премного.
— Перемены вот-вот грянут, Иван Спиридонович. Открыто говорить пока рано. Только верным людям позволено. Перед боевым делом что требуется, фронтовик?
— Вылазка, ваше благородие!
— Правильно мыслишь, Иван Спиридонович! О нашем разговоре — молча знай! Тому-другому сказал — пошла молва по Харбину.
— Не водилось такое за мной, господин сотник. — Кузовчиков степенно погладил свою бороду. Какие-то силы распрямили его пригнутую спину.
— Хочешь повидать жену? — вдруг огорошил вопросом Ягупкин.
— Ка-ака-ая же-ена?! Бог с вами! Двадцать годиков минуло. Из поминальника, поди, уж выхерила. — Сказав так, Кузовчиков поперхнулся: «А вдруг Груня ждёт?». Она так жалела его, миловала. Он долго надеялся вернуться к ней, копил сперва фены, потом гоби на дорогу. В ночлежке захудалой обретался, чтобы подешевше, ни с кем не путался…
С годами он разуверился в обещаниях офицеров и самого атамана Семёнова. Опускался всё ниже в обществе, в рикши было настроился — ноги не ходкие. В войну шибануло. Как-никак под пятьдесят подвалило давно. И ещё страх закреплял его в Китае: нехорошее было, когда семёновцы налетали на сёла и улусы в Забайкалье. Повязала судьба с урядником Аркатовым — зверь! По пьяному делу Иван Кузовчиков поджигал избы и заимки, гнал под пули комиссаров. Какая власть такое позабудет?..
А в тайге теперь покойно — деревья под осень затихают. Угомонились птицы. Мужики зябь поднимают — пахнет прелостью. Своей-то земли у Ивана не было. Батрачил у лавошника Скопцева подённо. Вместе с батяней и шуряком. А землю Кузовчиковы любили: от неё кормились, на неё уповали в чёрные дни. «Крестьянин перестанет стараться — весь мир с голоду умрёт!» — говорил отец Ване.
Доходили слухи, что в России живут ладно. Мужики в какие-то колхозы вошли, как бывало, в сельскую общину, в станичное общество. И хотелось Ивану следовать не на вылазку, а совсем домой. Батяня и матушка, наверное, уже на том свете — на могилах постоять!
Всё это метелью взвихрилось в кудлатой приседевшей голове казака. Отразилось в распахнутых серых глазах. Ягупкин уловил перемену в его настроении и доброжелательство, с которым встретил он казака, таяло.
— Подумай, Иван. И мы подумаем. К сроку снова позову.
— Слушаюсь, ваше благородие!
«О деньгах и не заикнулся!» — Сотник вспомнил торг Скопцева за этим же столиком.
— Птицей полечу, Никита Поликарпович!
— Птицей не получится, казак. Ползком через большевистские заграждения. И не в Сотниково, а куда скажем.
— И ползком поползу, господин сотник! — Смурое лицо Кузовчикова сморщилось, как в плаче. Он тёр жилистым кулаком заросшие волосами щёки. Плечи опустились, а ноги выстукивали разнобойно в волнении.
— Переменился ты, Иван Спиридонович. — Лицо сотника очерствело. Ему было жаль разуверившегося казака. Досадовал он из-за того, что русские на чужбине обманулись в своих упованиях. Ворохнулось чувство настороженности: Кузовчиков не вернётся из «ходки».
— Могу надеяться, ваше благородие? — Кузовчиков по-строевому опустил руки по швам. За многие годы в отрыве от Родины он впервые ощутил свою нужность кому-то. Из слов Ягупкина на него дохнуло давно забытым отчим домом.
— Без надежды, казак, жить не стоит! — Ягупкин проводил Кузовчикова до порога зальца. — Извещу по надобности.
— Благодарствуем, ваше благородие!
Очутившись на улице и закурив дешёвую папиросу «Антик», Иван Спиридонович утихомирил нервы. «Дохлую мышь к поясу привязал, а притворяется охотником!» — презрительно оценил он сотника. Он не мог простить ему беспамятство — оставил однополчанина на произвол судьбы.
Тачибана приказал по телефону начальнику школы, расположенной на станции «Сунгари-2» и подчинённой военной японской миссии, прислать к нему курсанта из русских эмигрантов Аркатова Изота Дорофеевича.
— С вещами, господин капитан? — уточнил невидимый собеседник.
— Курсант вернётся к занятиям!
— Будет исполнено!
В двухэтажном деревянном доме, что примыкал к универсальному магазину Тун-Фа-Лана, рядом с харбинской барахолкой, — здесь постоянно людно и шумно, — капитан Тачибана облюбовал конспиративную квартиру. В соседстве — общедоступная зубоврачебная лечебница с множеством пациентов.
Аркатов явился к назначенному часу. Постучал в обитую дерматином дверь на первом этаже. Открыл сам Тачибана. Присущая повседневно японцам дежурная улыбка. Короткая шея утопала в вороте мундира.
— О-каэринасай! Добро пожаровать, господин урядник! — Тачибана церемонно отступил в глубину комнаты, освещенной скупыми лучами проникающего сквозь небольшое окно солнца.
