Бадьяров пожал им руки и удалился, разочарованный, из филармонии. Здесь он поймал кусочек славы на самом восхождении «Песняров». Ни «Сябры», ни его нынешняя группа до такого уровня не поднимутся.

Кашепаров и Пеня стали у микрофонов.

— Слышал бы он, что мы пишем Бёрнса, — усмехнулся Владик Мисевич по прозвищу «Змей». — Давайте не мудрить с аранжировками. Пусть будет попсовее.

— Давайте не давайте, — оборвал его Мулявин. — Ты не Леннон и не Маккартни. У нас нет Леннона и Маккартни. Только Игорь Лученок. Всё! Работаем. Зубоскалить будем позже.

Новичок Боря Бернштейн, расположившийся позади вокалистов с шикарной бас-гитарой «Фендер», предметом зависти абсолютного большинства ансамблей СССР, тихо спросил Змея:

— А чего Бэдя ушёл?

— Самостоятельности захотел. Да и КГБ считал его диссидентом. Длинный язык у Бэди. С таким кадром проблемы выезда за рубеж.

Тем временем Владимир дал знак — пишем. После длинного вступления он шагнул к микрофону и начал петь:

Музыку к этой песне написал не Лученок, а клавишник ансамбля Игорь Паливода. Была она незатейлива и вполне органична, но Мулявин с Паливодой сопроводили её таким длинным проигрышем в начале, что она воспринималась как нечто артхаусное, на редкий и изысканный вкус. Отнюдь не лёгкая-развлекательная, как её задумал шотландский поэт XVIII-го века. Мулявину не давали покоя лавры Давида Тухманова, организовавшего успешный диск-гигант своих песен «По волне моей памяти», в том числе со столь же древними словами. Не только основной мотив, но и аранжировки у Тухманова были на высоте. Мулявин пошёл не по пути простоты и попсовости, а максимального усложнения основной темы и аранжировок.

«Песняры» пели, крутились бобины бытового магнитофона «Грундиг», прогоняя ленту со скоростью 19 сантиметров в секунду. У самого обеспеченного ансамбля страны не нашлось средств на нормальный многодорожечный, использовали обычный стерео. Но Мулявин и не ставил задачу записать со студийным качеством. Он намеревался отдать бобину с альбомом «Весёлые нищие» на одобрение во Всесоюзную фирму звукозаписи «Мелодия», штамповавшую пластинки «Песняров» десятками миллионов, и те разлетались как горячие пирожки. Выделят время между гастролями, и ансамбль запишет «Весёлых нищих» в Москве, в успехе музыкант не сомневался.

Когда закончили, и звукач принялся отключать аппаратуру, Кашепаров напомнил:

— В пятницу девять дней по Денису.

— Замётано, — кивнул Мисевич. — Скажу Данику, чтоб резервировал столики в мотеле.

Пенкина, третья супруга Мулявина, неотрывно присутствующая на репетициях, нервно поднялась со стула.

— Володя! Это обязательно?

Владимир Георгиевич глянул на супругу, потом на ребят. Решился.

— Светочка! Не по-людски не вспомнить. Он столько лет с нами. Обещаю: всё будет в рамках.

— Ты всегда обещаешь… — прошипела Пенкина, и музыканты поняли, что она уступила.

Конечно, поехать в мотель, устроив весёлую автогонку по пути туда, в ресторане принять на грудь и не менее весело мчаться обратно в Минск можно и без Мули. Но ему же тоже хочется! Чтоб во хмелю освободиться от диктата супруги.

До пятницы все вечера были заняты, после репетиции — два выступления в день. Чтобы отработать ставку, а у Кашепарова и Мисевича, например, она равнялась всего ста десяти рублям, требовалась отыграть десяток концертов. «Песняры» не брали отпусков. Месяц-два, проведённых дома в течение года, причём не подряд, а урывками, можно было считать отдыхом, но и в эти дни приходилось давать концерты.

Филармония с кучей самых разных коллективов, едва собиравших ползала, если только пригонят военных, студентов и школьников за бесплатно, существовала за счёт доходов от продажи билетов на «Песняров». Их эксплуатировали на износ. Платой были зарубежные гастроли с щадящим ритмом — один концерт в день плюс командировочные в валюте (нищенские) и возможность купить что-то из одежды с фирменными лейблами, а если гастроли длинные — то и «Грундиг», вроде использованного при записи «Весёлых нищих».

— Та-а-ак… Ты хотя бы училась? У тебя же завтра экзамен!

Настя стопудово не уложилась в двадцать рублей и добавила своих, состряпав шикарный ужин: жареная курица с картофельным пюре, салат, бутылка шампанского и даже торт. На покупки и готовку истратила драгоценные часы.

— Ты не рад?

Минимум час ушёл на самоподготовку внешности, нанесение «боевого» макияжа, не меньше, чем в новогоднюю ночь. Новое платье кофейного цвета, очень зауженное и предельно короткое внизу — на грани приличий для 1982 года, туфли на высоком каблуке.

— Рад… но я о тебе беспокоюсь.

Он осторожно поцеловал её, стараясь не смазать раскраску на лице.

— Я всё выучила! Больше сидеть над книжками вредно, перегрею голову. Она у меня и так огненная.

Она не только обхватила руками шею, но и обвила одной ногой его ноги.

— Эй! Не дразни. Не удержусь.

— И не надо. У меня закончилось. Всё можно!

— Тогда курица немного обождёт.

— Остынет!

— Иначе перегреюсь я.

Он подхватил её на руки и понёс в комнату, там целовал, кружил, потом опустил на разложенный диван и снова целовал, понемногу раздевая. О том, что завтра ему на работу, ей — в БГУ, совершенно ушло на десятый план.

— Утолил первый голод? Тогда я грею курицу.

Полностью одевшись, Настя застучала каблучками в сторону кухни. Егор, посетив ванную, прошёл туда же, ведомый не столько зрением, сколько обонянием — курица пахла божественно.

Наверно, когда-нибудь ему будут важны детали: приличный кухонный гарнитур, посуда Zepter, варочная поверхность и посудомойка Bosch, микроволновка Samsung, но потом, потом… Сейчас, сидя в крохотной кухоньке в семь квадратов, а на Востоке-1 встречаются и пятиметровые, за качающимся столом, укрытым клеёнкой, под урчание холодильника «Минск», он был вполне счастлив и доволен жизнью.

Настя зажгла пару свечей и погасила свет, сама пристроилась у него на коленях, здорово мешая есть. Тем более, не хотелось капнуть куриным жиром на её новое платье или колготки. Но даже мысли не возникло отсадить девушку на другую табуретку.

Заметив некомфортность, она принялась отрывать куски от куриного бедра и закладывать ему в рот, потом подносить пюре и салат — как маленькому. Потом запивали шампанским.

— Почему сама не ешь?

— Слушай! Я вешу сорок шесть кило, поэтому клюю, а не ем. Иначе растолстею мигом, ты же не хочешь?

— Тогда торт зачем?

— Съем, но очень тонкий кусочек. Остальное — сам, за чаем.

Всё это было настолько трогательно и мило, что Егор просто таял… В его прошлой жизни он даже не слышал, чтоб девушки организовывали свидание подобным образом. Всё было куда проще, и у него, и у знакомых. Встретились, пошли в клуб. Потом к нему или к ней домой — у кого свободная квартира. Потрахались, разошлись сразу или на утро. Проголодались — заказали пиццу, дожидаясь бестолкового киргиза, везущего её на полчаса позже обещанного и остывшую.

Здесь всё иначе. Даже секс. Душевный, продолжение чувств, а не их замена.

После шампанского был дубль, не столь бурный как до ужина, скорее — нежный. Когда отдышались, она спросила:

— Не хочешь закурить? Как в американских фильмах?

— Хочу, чтоб ты немного поспала перед экзаменом.

— Ага… Растормошил, и теперь — спать? Целуй!

— Запросто…

Во что переросли поцелуи, догадаться несложно.

Постфактум девушка вдруг заявила:

— Музычки не хватает.

— Упс… На гитаре тебе не сыграю. Гитары нет. Слушай! А ты «Песняров» любишь?