— А как же. «Як тольки вижу подозреваемого, чувствую — он эта. Чуйка мене ни разу не подвела. Усе сазнались», — спародировал Егор.

— Именно. У него свой подход: доказательства налицо, невиновность не докажешь, признаешься — оттрубишь срок и выйдешь, не признаешься — расстреляют. Одного и правда расстреляли. Выбирает слабых, психологически нестойких. Душит, выбрасывает доказательства невиновности. Заставляет свидетелей врать, мол, насильника и убийцу покрываешь! Потом идёт к прокурору брать санкцию на арест, кто же ему откажет? Герой, участник партизанского движения, ему благоволили и Машеров, и Киселёв, вот и нынешний Первый Секретарь благодарственную цидульку прислал.

— То есть у вас всего два варианта. Первый: успеть раскрыть очередной эпизод, пока «белорусский Мегрэ» не сунет в дело своё свиное рыло.

— Не реально, — признался Чергинец. — Любой труп со следами насильственной смерти — это вызов прокурора и сигнал в прокуратуру БССР, через несколько часов Жавнерович уже торчит на месте и водит жалом, кого назначить виноватым. Не успеть. Настоящее раскрытие требует времени, работы мозгами. Тем более маньяк уже набрался опыта. Прямых улик, ведущих к нему, не оставляет. А коль дело раскрыто, кто нам позволит дальше искать? «Товарищ Чергинец, вам больше заняться нечем?»

— Или второй вариант. Чтобы что-то остановило паразита, и он не успел вставить свои пять копеек.

— Разве что психушка?

Если начальник розыска рассчитывал на КГБ и карательную психиатрию, то — мимо. Вот усомнился бы экс-партизан в верности избранного партией курса…

— Николай Иванович! Есть идея. Мне тоже есть чем заняться, но тут готов уделить время — сколько нужно. Что велел министр? Учиться на опыте нашего самородка. Так давайте исполнять. Истребуйте из архивов все расследованные им уголовные дела. Всё, что нарыли сыщики, и у них валяется в папках под грифом «секретно». Пусть старый идиот подделывал доказательства, допускаю — рвал или переписывал протоколы, у него не хватит мозгов зачистить всё. Наверняка остались зацепки.

— Жабицкий меня живьём съест, если узнает, что копаю под «героя», — произнёс Чергинец без особого страха в голосе. — Ты прав. Не твоё дело, не твоя подследственность. И не хочу, чтоб ты рисковал. Но если замечу интересные совпадения, приглашу. Навестишь?

— Добровольно и с песней.

— Ступай.

Егор забрал фото и спустился вниз.

На улице Урицкого гудели троллейбусы, коптили усталыми дизелями автобусы «Икарус», сновали редкие легковушки, шли пешеходы. Без рекламы, ярких киосков на остановках и прочей мишуры двухтысячных годов, память о которых тускнела с каждым месяцем, город выглядел куда менее броско. Тем более — тусклая январская погода. Но одновременно очень спокойным. Довольно безопасным.

Это в Витебской области молодые женщины стараются не выходить из дома затемно без сопровождения мужчин. Шарахаются от каждой тени. А за каждым углом мерещится насильник и убийца. Иногда — он правда там, о чём бедная уже никому и никогда не расскажет.

Как прекратить это?

Самое простое и очевидное решение — подкараулить Жавнеровича и прострелить ему обе коленки, чтоб гада спровадили на пенсию по инвалидности, а сыщики смогли спокойно ловить маньяка. Тем более, вроде бы поймали в будущем, Егор не помнил точно.

И так, если не миндальничать, преступника вычислят быстрее. Будут спасены женщины, обречённые, пока Жавнерович фактически крышует маньяка. Невинные не отправятся в тюрьму, а то и в расстрельный коридор.

Решено?

Но — это старик. Наверняка без охраны. Перед молодцом с пистолетом беспомощный.

Покушение на всеобщего любимца, считай — народного героя, поднимет волну, искать будут на совесть. А Сазонов наверняка догадается, кто мог бы учудить. Кроме того, даже если стрелять со спины, дед может увидеть, запомнить приметы.

То есть — мочить? Не дело. Старый пердун, похоже, выжил окончательно из ума. Верит в собственную гениальность, в то, что каждый раз сажал кого надо. А очевидная мысль о серийном маньяке просто не пролазит в его куриные мозги.

Не поднимется рука стрелять в прокурорского, подвёл черту Егор. Тем более, сначала надо разобраться с Нестроевым.

Пригласив Егора вести допрос, Цыбин был абсолютно прав. Сёма сплоховал бы. Стушевался под напором.

— Я — ветеран труда! Заслуженный работник часового завода! Ветеран войны!

Дед, чем-то неуловимо напоминавший Жавнеровича, столь же уверенный в собственной правоте, напирал на опера морально, вдобавок пузом — на край его стола.

— Так зачем вам лишаться этих преимуществ? Из уважаемого превратиться в изгоя, презираемого внуками?

— Да я вас…

Седые усы, пышные, как на портретах военачальников XIX века, топорщились в стороны и, кажется, тоже выражали возмущение.

— Сядьте! — Егор легко толкнул пытающегося встать бывшего сборщика часов, проигнорировав возмущённое «убери руки». — И минутку поразмыслите спокойно. Мы установили, что неподалёку от «Луча» действует подпольный цех. Собирают левые часы. Заметьте — в промышленном объёме.

— Я причём?

Тон был гневный, но чуть тише.

— Есть несколько обстоятельств, заставивших обратить внимание на вас. Во-первых, подозрение, что левак делают бывшие работники сборочного цеха, а не нынешние. Те выходят со смены с дрожащими от усталости руками, им ещё одна смена — не вариант.

— Хилое поколение…

— Согласен, войну они не перенесли. Обратили внимание на недавно уволенных на пенсию. И вот, один из них был раз замечен с пакетиком шестерёнок.

— Колёс!

— Допустим. В количестве пятисот штук.

— Товарищ-часовщик попросил для ремонта, а меня бес попутал, — не моргнул глазом старый пройдоха.

— До беса дойдём. Пока о вас. Составили акт, депремировали, в милицию не сообщали, пожалели — два месяца до пенсии. Отправили на пенсию ровно в шестьдесят. Женщины за вас просили, едва ли не единственный мужик на смене.

— Это ещё ничего не доказывает.

Егор, чтоб не маячить столбом над лысиной не то свидетеля, не то уже подозреваемого, присел на стул рядом с Семёном.

— Где вы работали после пенсии?

— Нигде! Отдыхал!

— Целый год… Даже завидно. Но тогда объясните простую вещь. Спрашивая знакомого часовщика, что в мастерской в ЦУМе, нет ли работы, вы обронили: хорошая подработка была, но вот, нет её больше.

— Мало ли где я что делаю… А этого — урою. Чтоб знал, как на честного человека наговаривать.

Егор усмехнулся.

— Теперь о главном. Скоро поймёте, что ваш коллега сделал вам бесценный подарок. У нас есть список всех уволенных с «Луча». Всех, когда-либо пойманных за вынос. И ещё очень много всего интересного. Я пока не знаю, где был ваш подпольный цех. Но информации достаточно. Два, максимум — три дня. И ваша, так сказать, четвёртая смена, вся будет здесь.

— В чем везение, молодой человек?

— В возможности первым оказать помощь следствию.

— О, эти сказки оставьте для простаков. «Признайся, и тебе ничего не будет». Я пойду?

— Скоро пойдёте. Но дело в том, что помощь следствию — это не только признание. Что куда важнее, вы получите возможность представить всё в свете, для себя выгодном. Тут простор для фантазии: думали, это государственная артель для ветеранов, пенсионеров и инвалидов. А скручивать часы из деталей — это не преступление. Теперь подумайте, первым расколется кто-то другой из нашего списка и даст мне аналогичную отмазку. Он же укажет на вас как главного организатора процесса. Нет? Тогда почему он подписал, что не знает, не слышал, не при делах? Семён, составляй пока протокол допроса, очень короткий, наш свидетель не в курсе подпольной сборки. А мы сейчас за остальных возьмёмся. Так что, дорогой ветеран труда, прощаемся ненадолго.

Усач долго крутил шариковую ручку, но так и не подписал протокол.

— А мне честно ничего не грозит?

— Общественное порицание. Сами поймите, нам важен организатор — кто запустил процесс. Далее мы поедем, и вы покажете, где шла работа. Организатора, не скрою, задержим. С вас возьмём подписку… Даже не подписку о невыезде, а просто обязательство сообщать о перемене места жительства и приходить по вызовам. Если кто-то окажется не столь благоразумен как вы, возможно, понадобятся очные ставки.