— Да… Мне докладывали. У вас налажен контакт с Первомайским розыском. Благодаря ему раскрыты серии краж. И сейчас, в преддверии Нового года, мы раскрываем новые.

Именно то, о чём предупреждал Папаныч. На Бочкарёвых навесят нераскрытые эпизоды пор всему городу, «палки» раскрытия лягут в годовой отчёт, окажутся на столе у первых лиц ЦК республики и генералитета МВД СССР, их уже не вырубить топором. Преступная ненарезка огурца, только в сыщицкой версии.

Ломая ожидания Чергинца, Егор ринулся в атаку.

— Раскрываете, вменяя отцу и сыну Бочкарёвым все глухие эпизоды подряд. Выбиваете признание, подкупая сигаретами, продуктами, обещанием смягчения наказания. Возите по местам краж, потом вызываете следователя, и он добросовестно конспектирует выученное Бочкой по вашим шпаргалкам. В Первомайском — так, уверен, другие районы тоже охватили. А реальные преступники, которых больше никто не ищет, продолжают творить беспредел, пока случайно не попадутся. Но раскрытия 1982 года уже никто из статистики не выбросит, статистика забронзовела и не подлежит изменению.

Подполковник принялся нервно теребить галстук. Не ровен час, примется его жевать подобно Саакашвили, забеспокоился Егор, но обошлось.

— Откуда ты такой взялся, умник⁈

— Из Белорусского государственного университета.

— … лядь. Лучше бы набирали из Высшей школы МВД. Там более вменяемые. Ну, ничего. Стану начальником управления, наведу свой порядок.

— Не станешь. Я шантажировал Чергинца компрой на тебя. У меня чёткие сведения по летним эпизодам: с кем ты возил московского гастролёра по квартирам в Первомайском, кого из оперов посылал за сигаретами и пивом для арестованного, чтоб тот подписал повинку. В соответствии со статьёй 172 части первой УК БССР, в твоих действиях чёрным по белому усматривается состав преступления — привлечение заведомо невиновного лица к уголовной ответственности, совершённое лицом, производящим дознание. До трёх лет лишения свободы.

Подполковник больше не злился. Он смотрел на следователя с сочувствующим выражением лица, будто собирался вызвать бригаду из психдиспансера «Новинки», чтоб те спеленали буйнопомешанного и посадили на галоперидол.

— Ты серьёзно? Неужели не знаешь, что так было и так будет всегда?

— А ты, наверно, телевизор не смотришь. Не слушал выступление нового Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Андропова с обещанием навести порядок везде и особенно в органах внутренних дел. Как думаешь, разве контора не обрадуется, получив полновесный материал расследования о злоупотреблениях и очковтирательстве при раскрытии преступлений? Три — вряд ли, но год реального лишения свободы превратит тебя в лагерную пыль.

Холёные щёчки начали опасно наливаться красным. И это был не гнев. Скорее — гипертонический криз.

— Ты… Ты… Ты, бля…

— Я, бля, безмерно уважаю Чергинца. И по его просьбе пока не даю бумагам ход, твой арест ему подгадил бы. Пусть спокойно осядет в министерстве, врастёт в новую должность. А ты, мудила, у меня на крючке. Рыпнешься — сядешь. Лично оформлю в ИВС и передам в УКГБ.

Конечно, никакого досье на подполковника не было заготовлено, хоть стоило бы. А уж искусству блефовать жизнь научила. Бекетов представлял собой куда более опасного противника.

На коридоре Егор натолкнулся на прежнего посетителя Дашкевича. Тот переминался у двери кабинета, не выпуская из рук папку.

— Александр Матвеевич освободился?

Мужик лет под сорок был как раз типажом, характерным для сыщика-служаки, с нездоровым цветом лица — от почек, печени или недосыпа.

— Но не в настроении. Советую найти для него что-то понижающее давление. В папках у вас случайно — не эпизоды ли квартирных краж по Бочкарёвым?

Опер странно мотнул головой, что при желании трактовалось или утвердительно, или отрицательно, не разберёшь.

— Что вам нужно, молодой человек?

— Советую не перегибать палку. Ваш босс уже это понял. Всего доброго.

У выхода на первом этаже Егор напоролся на Чергинца. Тот, одетый в зимнее штатское, оживлённо беседовал с другим, тоже в штатском. Точнее — с штатским, на человека в погонах тот не тянул. Увидев следователя, отпустил собеседника и двинул навстречу.

— Хоть этого знаешь? Сам Василь Быков! Должен был его книги в школе учить. Мой друг. Выступал перед милиционерами.

Настя бы точно знала. И её подруги-филологини, сейчас — пятикурсницы. Сам Егор помнил только Дмитрия Быкова и его ехидное стихотворение про «Ладу-Калину», выставлявшее российского президента в самом неприглядном свете. Уж того Быкова он на сто процентов не захотел бы видеть в школьной программе по литературе.

— Я же недавний студент. Сдал и забыл.

— Быкова забывать нельзя. Ну что, подружился с Дашкевичем?

— Вроде бы. Но как только он начал меня упрекать, что создал ему проблемы повторным раскрытием, пришлось вывалить правду-матку. Объяснил, что в его действиях содержится состав преступления, в случае чего КГБ охотно вырвет ему жабры в рамках объявленной борьбы с коррупцией и за наведение порядка в МВД.

Эта кампания начнётся позже, после смещения Щёлокова с поста министра внутренних дел и назначения на его место бывшего гэбиста, но первые звоночки уже прозвенели, и опытный службист Чергинец не мог их не слышать.

Полковник с довольной миной хлопнул Егора по плечу.

— Я в тебе не ошибся, лейтенант. Хорошо, что приложил его. Будь здоров!

И как это понимать? Чергинец переобулся на ходу и сделал вид, словно предвидел конфликт следователя с Дашкевичем? Или правда переиграл юниора как пацана?

Не найдя ответа, Егор засунул руки в карманы и поплёлся к троллейбусной остановке. Обещал же Элеоноре не опаздывать к ужину.

Он не мог знать, что короткая встреча оставила глубокий рубец на душе полковника, улыбавшегося, но внутренне раздосадованного. Пацан имеет мужество резать правду-матку, а ему в министерстве маневрировать в аппаратных играх?

Если вопрос станет принципиально, непротивление будет изменой самому себе, Чергинец решил не прогибаться. Пусть кто-то сочтёт его действия мальчишеством, достойным разве что лейтенанта-первогодка, честь терять нельзя.

Задуманное и кажущееся несложным зачастую наталкивается на такие препятствия, что впору опустить руки.

Например, немалые усилия потребовались для выяснения: где хранятся копии план-схемы подвального этажа. Они размножились как кролики — у проектировщиков здания, в горархитектуре, в службе эксплуатации зданий… Оформив их выемкой по делу о краже в магазине «Счастье», тут же «раскрытой» по горячим следам, потому что продавцы сами задержали вора, Егор вырвал и уничтожил листы с изображением бомбоубежища. Правда, сей объект стратегической значимости наверняка где-то отражён в архивах Белорусского военного округа и штаба гражданской обороны, но туда простой лейтенант не вхож. Как, с другой стороны, и те, кто вздумает копать под «Счастье».

Идея с бомбоубежищем никак не вдохновила ни Кабушкину, ни Рублёвскую.

— Егор! — строго выговаривала ему старшая из торговок. — Твоя схема не сработает. Товар по накладным не приходуется сразу в магазин. Он должен поступить на склад Промторга №2 в центре города, у меня там хорошая знакомая, но не настолько, чтоб привлекать к нашим операциям. Одно дело — пара австрийских сапог по госцене, а перегрузить фуру с грузинскими номерами… К тому же джинсы по входной цене в сто двадцать рублей и с польскими лейблами «Монтана» сразу попадут в разряд дефицитов. Дефицит распределяет лично директор торга. Он — еврей. Такой, что я рядом с ним — коренная русская.

Элеонора старалась не встревать. Всем видом показывала, словно в фильме «День радио», я — за тебя, Егор, и даже затебее всех. Но по умолчанию принимала правоту Валентины.

Они совещались в директорском кабинете в «Верасе», где ещё год назад заседал диктатор и самодержец Бекетов. Он покинул его навсегда, расклёванный воронами на асфальте под Смоленском. Теперь уютное гнёздышко предстояло покинуть следующему поколению, подчистив хвосты. Кабушкина к этому оказалась морально не готова, хоть и предупреждалась заранее.