— Интересненько было, — вздохнул Фёдор.

— Федя, ты с дыры свалился? — полицейский даже удивился.

А я подхватил:

— Так мы же были на Белом Карлике несколько дней назад. Сражались против «снежков»…

Яковлев перевёл взгляд на меня.

— А, вот как? А это не ты с Фёдором был в горах, возле спящего Жёлтого Карлика?

Мне пришлось кивнуть. В газетах об этом ещё не было, но неудивительно, что полиция знает.

— И, то есть вам, троим оболтусам, показалось… — он стал быстро что-то чиркать в блокноте, — Федя, несмотря на родство, ты же понимаешь?

— Чего?

— Что мне придётся сообщить об этом магистру Гранному, — Яковлев говорил холодно и строго, — В городе, чтобы заниматься ловлей преступников, существует полицейский отдел. Если дело касается магов или Иных, этим занимаются Стражи Душ.

— Понятненько…

— Ничего тебе не понятненько. В героев решили поиграть?! Ты мог погибнуть, безлунь ты окаянная!

— Я не безлунь, — упрямо буркнул Фёдор и покосился на меня.

Громова можно было понять. Так-то нас, двадцатилетних лбов, сейчас отчитывали, как нашкодивших детишек.

— Что-то на Лунного это поведение не похоже, — продолжил полицейский, и поднял руку, пресекая попытки спорить.

Мы слушали его где-то минут десять.

Про то, что дед Громова сейчас на южном фронте, защищает Красногорию. Отец там же, хоть и в рядах обычных, безлунных войск, но всё так же отстаивает честь рода Громовых.

И Фёдор должен понимать, что его безответственное поведение будет иметь последствия. Лунных в роду Громовых не так много, и рисковать бесценной магической жизнью в подворотне, где «вам, недолункам сопливым, что-то показалось» — это просто прямое предательство.

— Вот когда ты будешь главой рода, старым, и нарожаешь уже кучу Лунных…

Елена удивлённо ахнула, не ожидая такого откровения, и чуть не засмеялась.

— Да, госпожа Перовская, — Яковлев не растерялся, — Пусть я всего лишь побочная кровь в роду, но даже я осознаю, как важно это всё!

— Я же сказал — понятненько…

— Ни хрена не понятненько. Вот будут у тебя внуки, правнуки, — выпалил в сердцах разошедшийся полицейский, — Вот тогда можешь хоть в задницу у вывертышу залезть! Ты понял?!

Яковлев уже дышал тяжело, разгорячившись. Гром, набычившись, только хмуро кивнул.

Дядя Фёдора, Михаил Громов, стоял в дверях кабинета и никак в разговор не вмешивался. Лишь кивнул, когда мы глянули на него — мол, вы слушайте, взрослую науку постигайте.

А я едва сдерживался, чтобы не подскочить, не затанцевать от радости. Да, пусть это всё выглядело, как порка малолетних балбесов… но именно так мы и выглядели в глазах этих людей.

Важно другое: да мне же повезло, жжёный ты псарь! Напороться не на оракула, не на другую ищейку, у которого в интересах лишь бы поскорее найти преступника. А значит, кто ближе, тот и первый в очереди.

Подвязки Громова и его родня буквально спасали мне жизнь. Поэтому я лишь заворожённо молчал и кивал, ожидая, когда наконец после этого концерта мы вернёмся в безопасное место.

Таким местом мне сегодня казалась только академия…

— А ну, встали, — рявкнул Яковлев, а Громова даже дёрнул за рукав.

— Так-то у меня отец… то есть, дед… — начал было Фёдор, но тут уже кашлянул его дядя:

— Я сам выпорю, если надо будет.

Я не стал дожидаться, когда тут дойдёт до семейного рукоприкладства, и поспешил к выходу, подтягивая за руку Елену.

Полицейский Яковлев проводил нас до самой академии, и я впервые смотрел на Пробоину, нависшую над нами, как на хороший знак.

Громов ковылял рядом, распугивая народ своими бинтами. С компрессом на одном глазу, розовощёкий, как младенец.

Да и мы с Еленой выглядели не лучше. Всё-таки, в закоулках никто асфальт не моет, и поваляться мы успели

Нас сразу предупредили, что могут прийти ещё полицейские, и даже оракулы. Яковлев честно сказал, что событие серьёзное — Стражи Душ почуяли новый всплеск, а значит, Иной где-то в городе. И это очень сильный Иной.

Яковлев осенил лицо кругом:

— Да, Святые Привратники, такого у нас ещё не было.

А я старательно кивал, делая испуганное лицо с выражением: «Охренеть, где-то в городе Иной!»

Да, полицейских вокруг явно стало побольше. Некоторые даже бежали куда-то, распугивая народ.

Стражи Душ, как оказалось, погнались за Иным в другой район, в сторону вокзала. А в той подворотне, где мы чудом спаслись, остались три обезображенных трупа, без каких-то родовых знаков отличия.

— Кровь у них ещё изучат, — негромко рассуждал Яковлев, вдруг став откровенным, — Надо же будет выяснить, что за бедняги.

А я был уверен, что ничего там и близкого к Вепревым не найдут. Меня хотели убить, для этого никто не пошлёт прямого наследника или родственника.

Наверняка пешки какие-нибудь, из пришвартовавшихся к великому роду семей.

Ведь трупы обезображены? Отличий нет? Да и тот футляр с моей фоткой рассыпался в труху.

У них было. Моё. Фото.

Мы приближались к ограде академии, как к стене спасительной крепости. Так мне казалось, хотя я всегда был реалистом.

— Так, чтоб из академии никуда больше, — прошипел Яковлев Громову, когда довёл нас до караульной будки.

Полозов, начальник караула, смотрел на нас с лёгкой тревогой, особенно на Фёдора. Ему, наверное, могло прилететь за то, что выпустил студентов наружу.

Прежде, чем перейти за ворота, я посмотрел на другую сторону улицы. И увидел Плетнёва-младшего. Каштан был не один, а со своим другом Антоном-пеликаном.

Искреннее удивление на лице обоих я расшифровал правильно. Этот выродок не надеялся меня больше увидеть в живых.

— Ты чего? — спросила меня Елена, когда мы уже были во дворе академии.

Я глянул на неё, и Перовская отшатнулась. Фёдор рядом усмехнулся:

— А, этот взгляд. Кому-то будет хреновастенько.

Мне снился сон.

И мы все должны были погибнуть.

Псионик знает о смерти за секунду до неё. Но если это смерть всего живого вокруг, то псионик узнает об этом гораздо раньше. Весь мир готовится к боли, и это чувствуется в потоках энергии.

А может, дело в том, что во сне всегда знаешь чуть больше, чем положено?

Я стоял на холме. Впереди высились ещё холмы, их было очень много, и все они мерцают странным светом. Будто всё усыпано лунными камнями, вроде того эфируса.

Это была ночь, ярко освещённая четырьмя Лунами, которые висели в небе, как четырёхцветный светофор. Когда столько лун, звёзд вообще не видно, но в Пробоине они видны даже днём.

Луны шли высоко над горизонтом друг за дружкой, будто вели хоровод. Пробоина висела сверху, взирая на них, как на своих детей. Детей, рассыпавших бисер по холмам.

Я заметил, что вдалеке кто-то копошится. Это люди — они бегают внизу холмов, суетятся, пытаются собрать эти сокровища. Заползают по склонам, но почему-то скользят вниз. Им очень трудно подниматься до сияющих гребней, где камней больше всего.

Я вгляделся в одну фигурку, карабкающуюся вверх. Её ноги будто утопали в земле… Стой, так это же песок.

До меня дошло, что я стою в пустыне, и это не холмы, а песчаные дюны до самого горизонта.

— Чёрная Луна, — послышался рядом молодой голос.

Я сразу повернулся. Да, жжёный ты псарь!

Василий Ветров стоял рядом, показывая пальцем на Пробоину. Он был чуть пониже меня ростом, свет четырёх лун заставлял его седую шевелюру чуть ли не мерцать.

Я сразу поднял ладони. Мои. Это мои руки, Тимофея Зайцева.

— Туда смотри, безлунь ты бестолковая, — раздражённо крикнул Василий, — Чёрная Луна!

Я снова посмотрел на небо. Странно, теперь всего три луны внизу, Белая исчезла. Всё та же Пробоина сверху… Не вижу Чёрной Луны.

А тревога нарастала. Люди внизу копошились, ни о чём не подозревая.