— Нет.

— Врёшь! Или забыл как всё остальное. «Голоса» наперебой трепали, ты не мог не слышать разговоры среди преподов или студентов. Ладно, слушай. В конце декабря 1980 года три пьяных в дым мента ограбили майора КГБ, отобрав у него продовольственный паёк, и забили насмерть. До сих пор идёт расследование, но МВД при министре Щёлокове — это государство в государстве, хрен им что докажешь. Короче, сам увидишь.

— Этого знаю, — Егор ткнул в фото одного из парней. — Видел в общежитии. И раньше тоже. Кстати, про общеуниверситетские дела. Я же постоянно участвовал в акциях универовского комитета комсомола. Было там что-то, о чём я непременно должен вспомнить как можно быстрее?

— Нет, там всё благополучно, по имеющейся информации. А вот среди твоих соседей-филологов творится кошмар. Самое главное гнездо национализма! Один только выпускник филфака Григорий Бородулин чего стоит — клейма ставить негде. Говорит по-белорусски, если к нему даже обратиться по-русски. Требует обучения в школах только на белорусском. Высказался за реабилитацию Ларисы Гениюш, это нацистская преступница, печатала стишки в фашистской газете. В частной беседе о разделе Речи Посполитой обозвал русских оккупантами. Прислали разнарядку на него — отказался писать заявление на вступление в КПСС. Сволочь!

— Что вы с ним сделали?

— Ничего! Ему благоволил Машеров. Бородулин кропает стишки. Работает редактором в государственном журнале. Лауреат премии Ленинского комсомола и Лауреат Государственной премии имени Янки Купалы, фактически — живой классик. Машеров погиб в восьмидесятом, но уже столько надавали Бородулину, что стал фигурой неприкасаемой. Если только с высокой трибуны не скажет «долой Брежнева».

— Ясно.

— Учись, студент. Там каждый второй на филфаке — такой.

— Такая. Сплошь девицы.

— В советской стране женщины — тоже люди. И могут гадить своей стране не хуже мужчин.

— Как скажете. Если нужно — пересплю с любой в общежитии и выведаю через постель националистические тайны.

Николай отмахнулся от его инициативы.

— Я тебя когда-нибудь прибью, хоть ты и каратист. Потом. Когда поймаем взрывника. Ладно. Теперь о приятном, — он кинул Егору стопку ассигнаций десятирублёвыми. — На оперативные нужды.

— Сотня, — пересчитал Егор. — А почему в ведомости предлагаете мне расписаться за две сотни?

— Так и у меня оперативные нужды. Новый год опять-таки.

В ведомости уже было несколько записей за 1980 и 1981 годы с претенциозными завитушками «Е.Е.Евстигнеев» в графе «подпись» и той же суммой 200 руб.

— Мне нужно 150 руб.

— Зачем? От мамы сберкнижка досталась, стипендия повышенная, куда тебе одному?

— Девушку в кино сводить. А если и правда придётся охмурять барышень из Первомайской торговли, там и 150 — мелочь. Гони червонец, Доцент, керосинку покупать надо.

— Бля-а-а… Прежний ты был сговорчивее.

Гэбист наскрёб ещё сорок — пятёрками, трёшками и рублями, больше при себе не оказалось.

— Десятку будете должны.

Егор как мог вывел витиеватые выкрутасы комсомольского стукача в нужной строчке ведомости и, забрав довесок в размере месячной стипендии Насти, распрощался.

В тренерскую зашёл Тимофей Борисович.

— Ну что?

— Как подменили человека. Он. И не он. Прежний был обыкновенный подхалим, готовый мне жопу лизать за покровительство КГБ. Этот скрытный, хитрый, осторожный. Говорит — вспомнил одногруппников, виденных в общежитии. Но схватил и переварил информацию обо всех студентах и преподавателях с первого беглого просмотра. Память уникальная. Может ли человек поумнеть за одну поездку в Москву?

— Только если поездка длится три года, и он успеет закончить Академию.

— Слышал, что люди так меняются после клинической смерти. После экскурсии в загробный мир.

— Воскресшим покойником он не выглядит. Дерётся как вполне живой. Я пригляжу, и ты аккуратнее с ним. В крайнем случае…

— В крайнем. И лучше до него не доводить.

Что случается со штатными и нештатными сотрудниками КГБ, вынудившими руководство на крайние меры, оба знали хорошо.

К 3 января снег прекратился. Конечно, в Минске 1982 года и близко не было столько снегоуборочной техники как в Москве, где изобилие осадков вызывало транспортный коллапс. По проспекту Машерова мимо общаги прополз одинокий «ЗиЛ» с отвалом, на тротуарах махали лопатами крепкие женщины лет за сорок, очень широкие в своих телогрейках.

Ради опыта Егор попытался последовать совету тренера и возобновить пробежки по утрам вместо поваляться. На удивление, променад дался легко, бежал с охотой, несмотря на заметённые тротуары.

В общежитии скинул кеды, повесил сушиться толстенные вязаные носки и отправился в душевую, где по утрам было свободно. Пробежка не утомила. Наоборот — добавила сил. Понимая, что не имеет смысла бесконечно мариновать себя за учебниками и кодексами, Егор поднялся на четвёртый и был вознаграждён: Настя шла по коридору.

— Занята?

— Умеренно. Послезавтра зачёт по спецкурсу, но я и так готова, — она подошла вплотную, ничуть не заботясь о неприкосновенности личного пространства. — Есть предложения?

Он бы предложил… Но сегодня Гриня энд кампани не собирались никуда надолго, в комнате постоянно тусил кто-то из них. Потом раскинули картишки и сели играть в тысячу. Конечно, вариант «свалите все на четверть часа, очень нужно» имеет право на существование, но это как-то не по-людски и неудобно перед девушкой.

— Предложения самые целомудренные, ибо комната занята. Прогуляемся? Можем в кино сходить.

— Хорошо. Жди! Зайду.

Собиралась она с реактивной скоростью и постучалась в дверь через каких-то сорок минут. На выходе из корпуса Егор спросил:

— Как ты думаешь, киоски работают? Газету бы купить с расписанием кинотеатров.

— Пошли в «Москву»! Там наверняка к Новому году что-то хорошее показывают.

Они свернули налево, к зданию самого нового в Минске кинотеатра, практически напротив Дворца спорта. Егор грустно подумал: теперь для него Москва — только эта.

Несмотря на первую половину дня, в кассе было достаточно людно. Настя угадала: к празднику привезли французскую комедию. На вечерние сеансы билеты уже были распроданы, удалось лишь купить на 14–00, и то не на лучшие места.

— У нас ещё больше часа, — прикинула Настя. — Можем прогуляться к Свислочи. Или вернуться в общагу.

— А ты завтракала? Здесь же наверно есть какой-то буфет.

Кофе с шоколадкой и по бутербродику каждому обошёлся дорого по студенческим меркам, но с кагэбешными рублями в кармане Егор чувствовал себя способным на широкий жест. Они расселись, сняв верхнюю одежду и повесив на спинки стульев, гардероб здесь не предусматривался.

Развернув шоколадку, Настя посмотрела вопросительно:

— Не самый деликатный вопрос… Тебе это по карману? Билеты, угощение. Шампанское на новый год купил.

— Когда обнищаю вконец, попрошу у тебя взаймы.

Она с готовностью прыснула.

— Не всегда сразу понимаю, когда ты шутишь, а когда серьёзен.

— Пятьдесят на пятьдесят. Помнишь, ты сказала при первом знакомстве — с тобой не страшно, не пристанут, я ответил, что сам пристану, и вы решили, что я смеюсь. Пристал же. Заметь — успешно.

— Поверь, я заметила. Но вот иногда… Когда, например, ты о самых простых вещах рассуждаешь, словно с трибуны. «В свете судьбоносных решений Октябрьского 1981 года Пленума ЦК КПСС». Будто в насмешку.

— В насмешку? Среди комсомольских активистов не бывает диссидентов.

— Но ты таким тоном говоришь… А ещё когда соскакиваешь на английский. Думала, что означает слово «юзаный». Пока не догадалась, что это от глагола to use, использовать. Значит, бывший в употреблении, верно? А «тусить»? В словаре посмотрела: to sit. Значит — сидеть. То есть — идём, посидим вместе?

— Вроде того. Сам не знаю, где этих словечек нахватался. Но английский полезен. Если вылью кипяток себе на ногу, могу сказать fuck, а не такую-то маму, и получится почти интеллигентно.