— Глупо, — прокомментировал Сазонов. — Во-первых, желающих устранить Бекетова много. Покрываемый вами мерзавец много чего успел натворить. Во-вторых, допустим, вы бы установили, что Евстигнеев или кто-то другой Бекетова ликвидировал. Как бы вас это приблизило к решению проблемы неразглашения информации?

— Никак. Но знали бы, что угроза скандала реальна и близка.

— Почему же затеяли клоунаду с попыткой похищения, не обратились к нам?

— Начальство не желало выхода информации за пределы ГРУ.

Сазонов сложил бумаги в папку.

— В любом случае ГРУ внутри страны не имеет полномочий задержания граждан. Попытка похищения человека — преступление. Сокрытие угрозы для государственной безопасности СССР — тягчайшее должностное преступление, — он поднял телефонную трубку. — Аркадий! Задержанного — в Американку.

Когда Максимова увели в ИВС, подполковник вперил тяжёлый взгляд в Егора.

— Если выяснится, что Бекетов убит или где-то насильственно удерживается, начиная с прошлой субботы, рекомендую тебе вспомнить каждый свой шаг в эти дни и подумать об алиби.

— Спасибо за совет.

— Ты не сказал: «я не убивал». Впрочем, я и не спрашивал. Знай: в тот же период времени бесследно исчезли два родных брата Гиви Кучулория — Вахтанг и Амиран. Они отправились в Смоленск, якобы по поводу розыска убийцы Гиви.

— Помню их. Аркадий рассказывал вам: они отирались в Ярцево, собираясь увозить разбитую «Волгу» на восстановление. Там такая засада на правом заднем крыле — ребёнок смекнёт, что был удар другой машиной, по остаткам краски — вишнёвой. Если москвичи знали, что Бекетов собирался ехать к ним на двух тачках одновременно с Кучулория, то дальнейшее представить не трудно.

— Почему же и они пропали?

— Понятия не имею. Спрятались в Грузии на несколько месяцев, ожидая, будут ли искать труп Бекетова. Или по любой другой из тысячи причин. В деле осталось много невыясненного. В том числе, кто лично взорвал гастроном.

— Кого ты подозреваешь?

— Больше других подозревал Ингу, — Егор кратко пересказал ту же версию, что выдал Бекетову в последний час его жизни.

— Она — родная сестра Томашевича?! — обычно невозмутимый Сазонов, похоже, был больше впечатлён этой информацией, чем признанием Максимова.

— Я сам узнал только после её смерти. Украл с места происшествия комсомольский билет Дауканте. Следак всё равно получил приказ отказать в возбуждении. Поэтому — уликой больше, уликой меньше.

— Почему мне не сказал?

— Во дворе дома на меня наорал ваш Аркадий. Не суйся, мол. Значит — вам не интересно.

Сазонов задумчиво покрутил в пальцах шариковую ручку.

— Теперь — крайне интересно. Понимаешь, что ты только что раскрыл заговор в руководстве ГРУ, направленный на сокрытие преступным путём их промахов в Сирии?

— Вы же сами знали об этом заговоре. В связи с неприкосновенностью Бекетова.

— Но ты провернул дело так, что грязь уже не замести под ковёр. Кто-то наверху очень крупно заработает очков, положив доклад на стол Андропову.

— А ГРУшники решат мне отомстить.

— Не исключено. Но и не обязательно. Виноваты в проколе с тобой мелкие сошки-исполнители вроде этого горемыки-капитана, их точно пустят в расход. В смысле — отправят куда-нибудь под Владивосток командовать разведротой стрелкового полка. Я лично вижу только один способ тебя обезопасить: зачислить к нам в штат и аттестовать лейтенантом госбезопасности. Не панацея, но чтоб покушаться на офицера ГБ — нужно совсем мозги потерять. Вот только с каждым твоим успехом я всё больше тебя опасаюсь. Ты правда пытал военного в опорном, а не вывихнул руку при задержании?

— Пытал. Без всякого удовольствия. Так надо было. У меня дед — партизан. Знаете, как партизаны пытали перед расстрелом пленных немцев?

— Вот. Только что ещё раз подтвердил. Ты не подходишь для КГБ. Не умеешь играть по правилам.

— С ноября они изменятся. Но вы не хотите меня слушать.

Подполковник секунд тридцать рассматривал неудобного агента в упор. Решившись, спросил:

— Кто после Брежнева?

— Андропов, конечно. Вначале народу больше всего запомнится, что вместо концерта ко Дню милиции будут бесконечно крутить «Лебединое озеро». Виктор Васильевич! До 10 ноября ещё дожить надо. Я вот думаю, какой такой механизм Бекетов мог себе соорудить на случай провала в Сирии.

— И что ты надумал?

— Если он облажался там, ГРУшники сунули его в самолёт и сразу отправили в Союз без права выезда. С собой он точно не мог вести никакой компры — его бы обшмонали, а тело уронили с высоты десять тысяч над Чёрным морем.

— Ты слишком много насмотрелся дурацких боевиков. Все делается проще и тоньше.

— Не важно. Суть идеи вы уловили. Значит, компрматериалы остались в Сирии у доверенного лица.

— Думаешь, разведка это не просчитала?

— Запросто. Но у них связаны руки. Боялись: одно неловкое движение, и ты — отец. В смысле — компромат попадёт в прессу. Теперь следующее, у Бекетова должен был сохраниться пульт дистанционного управления механизмом страховки. То есть звонки или письма в Сирию с кодовым словом, означающим: я жив и на свободе.

— Если ты считаешь себя таким умным, умнее всей контрразведки, то не заблуждайся. Сведения обо всех звонках в Сирию за прошлый год и январь этого запрошены и тщательно изучаются. Их немало: у нас учатся сирийские студенты.

— А вдруг доверенное лицо Бекетова уехало в какой-нибудь Ливан или Египет? Виктор Васильевич! Думаю, взаимоотношения ПГУ и ГРУ всегда были такими же сердечными, как и сейчас. Значит, у вашей резидентуры в Дамаске наверняка сохранились сведения о наблюдении за Бекетовым. Но дальше развивать тему не собираюсь, иначе вы будете вынуждены меня застрелить ради сохранения тайны.

В РОВД Егор вернулся после шести вечера.

— Кадет! Ты ушёл на обед около часа. Вернулся в восемнадцать тридцать. Хорошо покушал?

Вильнёв уже спрятал уголовные дела в сейф, собираясь уходить.

— Нормально покушал. А сытым чуть не умер.

— Вот об этом сейчас поговорим. Идём к Сахарцу.

Начальник отделения, занимавший кабинет этажом ниже, читал какую-то бумагу, подчёркивая красным отдельные места. Увидев вошедших, указал на стулья.

— Егор Егорович, ничего не хотите нам рассказать?

— Хочу и много. Но не скажу ничего. Дал подписку о неразглашении.

— Наглец! — констатировал Вильнёв.

Сахарец принялся перечислять факты.

— С опозданием на час с обеда вернулся Давидович, взъерошенный и с расплывающимся фингалом на физиономии. В дежурку поступил звонок о том, что около двух возле входа в столовую часового завода была драка, кого-то хотели запихнуть в чёрную «Волгу», потом один из дерущихся демонстрировал милицейское удостоверение, убеждая очевидцев разойтись.

— Это — да, Давидович, — согласился Егор. — У меня корочек нет.

— Потом участковый с Толбухина рассказал о странном происшествии. Почему-то вы с Давидовичем не завели задержанного в дежурку и не оформили, а кололи на опорном. Вызвали каких-то мужиков в штатском, похожих на комитетчиков. Лёха вернулся на службу, тебя забрали.

— Уже отпустили.

— Егор, я сейчас тебя ударю. Больно. И пох, что ты каратист, — предупредил Вильнёв.

— Не ударите. Совсем не потому, что я могу ответить, и вас придётся лечить как оленя, напавшего на Лёху. А потому, что вы хороший человек и только строите из себя демона.

Следователи на миг остолбенели, потом рассмеялись.

— Твою мать, Егор… Что ты ему сломал? — спросил Вильнёв. — Руку?

— Всего лишь вывихнул плечо и аккуратно надавил на вывих. Николай, я же не изверг, а активист комитета комсомола. Но вам не говорил про руку, подписка.

Начальник переглянулся с замом, потом изрёк:

— Егор, ты вроде бы неплохой парень. Сообразительный. Но на каждом шагу допускающий такие ляпы, что не хочу нести за тебя ответственность. Влезаешь в дикую историю, из-за которой подвергаешься нападению целой банды, ломаешь руки задержанному… Я чего-то ещё не знаю?