Едва Мулявин в «Крике птицы» успел спросить «Тебя не хотел простить я, а кто же простит меня?», как что-то мелькнуло в луче световой пушки, бьющей в солиста, на миг отбросило тень на певца.

На сцену перед ним приземлился живой гусь.

Хотели кричащую птицу — получите. В натуральном виде.

Как именно было обеспечено его приземление ровно перед Владимиром — загадка. Возбуждённый от принудительного полёта гусь тоже принялся кричать, и его возмущённое «га-га-га» с хлопаньем крыльев подхватил стоечный микрофон Мулявина.

Слова песни закончились, он поблагодарил жителей Ярославля за столь оригинальный подарок и раскланялся. Аплодисменты перемешались со смехом.

О том, чтобы выйти на бис, не было и речи. Егор выбежал из-за кулис, схватил птицу за шею и утащил за сцену, преодолевая сопротивление крылатого участника представления.

— Убери этого гада! — рявкнул Мулявин. — Су-у-уки! Такую песню запороли. Где директор дворца?!

Пернатого диверсанта отобрал Мисевич и куда-то уволок, а весь ансамбль, включая технарей, прошествовал в банкетный зал.

— Икорка, красная рыбка… Хорошо! — облизнулся Дёмин. — Знал бы ты, Егорка, как в первые годы питались. В столовках за командировочные!

Здесь всё было организовано качественно и прошло пристойно. В торце сидел чиновник из отдела культуры обкома с супругой, ещё человек пять местного истеблишмента и молчаливая личность, повадками смахивающая на Волобуева, скорее всего — коллега по глубинному бурению.

Юра Серёгин, сидевший рядом с директором Дворца, что-то яростно тому втолковывал, тот разводил руками. Что там за «договорённости» обсуждались помимо договора, с места Егора было не расслышать.

Обслуживали молоденькие и симпатичные официантки. Одна, подкладывая на тарелку Валерию Дайнеко, будто невзначай потёрлась бедром. Музыкант что-то сказал, девушка нагнулась, ближе ухом к его губам, и обрадовано кивнула. Наверняка речь шла не о добавке супа.

К технарям подошла фемина попроще.

— Какие ещё пожелания есть у наших мальчиков?

Егор промолчал, Демин не смог бы усидеть с закрытым ртом даже под расстрелом.

— А какие есть предложения? Огласите весь список, пожалуйста.

Чисто внешне фемина была намного выше минимального уровня, на который при случае согласился бы Егор. Но слишком злоупотребила духами. Такую раз обнять — запах не выветрится за все гастроли. Да и во время этого дела, если до него дойдёт, от ароматического изобилия заплохеет. Дёмин, кстати, тоже ограничился болтовнёй.

Заседали всего час, на завтра было назначено четыре концерта. Песняры практически без помех проникли в холодный автобус «ЛАЗ», пара милиционеров легко оттолкнула поклонниц и поклонников, стоически дежуривших на морозе в ожидании кумиров. Егор заметил, что у многих в руках виднелись конверты пластинок и шариковые ручки, люди действительно просто хотели автографов, а не секс-удовольствий. Всё же в 1982 году публика в основном адекватная, «крик птицы» за кулисами скорее относится к области исключений, правда — частых исключений.

В номере гостиницы Дёмин сказал без околичностей:

— Хочешь трахаться — веди любую. В коридоре точно будут рассекать. Только учти: в восемь-тридцать поедем на завтрак, потом сразу же репетиция. По окончании четвёртого концерта музыканты отдыхают, мы убираем аппаратуру и грузим в МАЗ. Если думаешь кувыркаться, реши для себя, хватит ли сил.

Учитывая очень умеренную занятость во время самого выступления, можно было бы и рискнуть. Но он не стал. И не пожалел. Утром, когда по комнатам пробежал Мисевич, изображавший будильник, Егор представил, как обувает кеды и несётся на утреннюю пробежку… После чего понял — бежать не сможет даже мысленно.

К концу следующего дня вдруг понял, что самое сложное на гастролях. Однообразие. Это зрители, не видевшие «Песняров» несколько лет, а многие — никогда, воспринимали каждый концерт как что-то новое и на ура. Музыканты играли одну и ту же программу. Шесть раз за двое суток! И Мулявин с Мисевичем зорко смотрели, не дай Бог кто-то расслабится. Каждый концерт обязаны выкладываться на все сто, и никак иначе.

В перерыве между второй и третьей серией в гримёрку забрёл обкомовский чин. Тоном, не терпящим возражений, он потребовал сфотографироваться возле ДК для газеты «Северный рабочий», непременно — в концертных костюмах.

Вышли на мороз.

Фотограф расставил их и умолял не скручиваться и не съёживаться, а счастливо улыбаться на фоне афиши с огромными Мулявиным, Кашепаровым, Дайнеко и почему-то покинувшим ансамбль Борткевичем. Наверно, расписывавший полотно художник взял за образец какое-то старое фото.

Этот же парень прибежал поздно вечером, когда грузили колонки в фуру, и протянул пачку листков, пачкающихся типографской краской, из завтрашнего выпуска газеты.

— Бери себе, — хмыкнул Медведко. — У нас такого добра… А у тебя — первый раз.

— Один раз — не пидарас, — плоско пошутил другой песняровский пролетарий.

Сунув газету в карман, Егор пошлёпал в ДК по полутёмным коридорам в тусклом свете дежурных лампочек. Обнаружил свёрнутый, но неупакованный шнур. Открыл наугад один из кофров, чтоб засунуть провод внутрь, и обнаружил, что тот плотно набит пластинками.

Стало интересно. Достал одну, как и ожидалось — «Песняры». Это был третий альбом, песни «Явар і каліна», «Пацалунак», «Па воду ішла» и другие. На конверте красовались росписи музыкантов, поднимавшие цену экземпляра до десяти рублей.

Он прислушался, поблизости никого. Быстро разобрал сумку с принадлежностями, перегрузил в неё диски, извлечённое из сумки запихал в тот кофр.

Наконец, появились Дёмин и Медведко.

— Вот, вроде всё, — Егор показал руками остатки.

— Да, — подтвердил Медведко. — Молоток! С тобой быстрее получилось. Ну, давайте.

Закончив загрузку и отправив МАЗ, они помчались в банкетный зал — перехватить остатки ужина.

Переезд был совсем короткий — на автобусе до Костромы. Но следующий концерт уже в двенадцать. На поспать отводилось всего несколько часов.

Упав на сиденье «ЛАЗа», Егор почти сразу уснул, пропустив переезд через Волгу. Потревожили его всего раз, впереди разгорелся скандал.

— Что там ещё?

— Муля, похоже, опять уволил Змея, — сонным голосом ответил Дёмин.

— За что?

— Выдернул у него из рук бутылку коньяка и выбросил в окно.

— Знаешь, в Минске я живу в пятиэтажке на Калиновского. Там бы за такую выходку не уволили бы — убили.

— Муля не убьёт, — заверил Дёмин. — Более того, к утру забудет, что уволил. Да и права не имеет. Отстранить от концерта — да. А принимать на работу или увольнять нас имеет право только директор филармонии. Кстати, с тобой нормально расплатились?

— Не жалуюсь. Говорили — по десять рублей с концерта, итого шестьдесят, заплатили намного больше — как в ведомости написано. Командировочные почти не тратил, только пятьдесят копеек, когда скидывались на такси.

— Значит, администрация Дворца культуры что-то ещё приписала сверх десятки. Если у них есть фонды, такое часто бывает. Кстати, ты же автор двух песен, вот и за них прибавка. Главное — всё по-честному, по ведомости. Никаких левых концертов. Юра наш — молодец.

Осталось выяснить, кто немолодец, спекулирующий пластинками. Скорее всего — тот, кто обнаружит, что в кофре лежат шнуры и прочие приблуды, а не диски, и начнёт истерить.

Егор ещё немного покемарил и был довольно сонный, когда в номере Дёмин заказал Минск, несмотря на глубокую ночь, и почти сразу прозвучала телефонная трель, означавшая: контакт установлен.

— Золотце? Таки я тебя разбудил? Прости, родная, только пришли в гостиницу.

Положив телефонную трубку, поделился секретом.

— Перед каждыми гастролями я звоню на узел связи и обещаю девочкам пригласительные на концерт. Теперь достаточно сказать «Песняры», и соединят моментально. Пользуйся!

— Нас во сколько выгонят из номера?

— В семь.

— Ну так будь другом, закажи мне звонок в Минск на семь.