Первая дума была о фетче, а вторая — о Беоре. Даже не о том, что столь ценная добыча уплыла из наших рук. Нет, я содрогался от мыслей о ее будущем. Если монахи не приукрасили ее жизнь с супругом, то никакого хорошего обращения от Эдельхуна ей ожидать не придется. Беора — мудрая молодая женщина. Она наверняка придумает, как извернуться, чтобы объяснить, почему решила бежать прочь от лумлендцев в роще, хотя наверняка заметила их цвета и узнала. За это я не переживал — отбрехается. Меня беспокоило иное.

Первый побег — тот, что привел ее в Омрик — Эдельхун ей не простит.

Мне до сих пор были в диковинку местные нравы. Для эглинов женщина, даже столь знатная, как Беора, была чем-то вроде вещи. Собственности. Когда она входила в род своего супруга, то с того момента полностью принадлежала его семье и не имела права жаловаться на скверное обращение. То, что происходило внутри семьи, всегда оставалось за закрытыми дверями. Потому Оффа не принимал никаких мер, чтобы защитить сестру. По сути, он ее выгодно продал за мир с Лумлендом.

У нас порядки были иными. Да, муж всегда был главой семьи. Но мы, северяне, так много времени проводили в дальних походах, что нашим женщинам волей-неволей пришлось научиться жить без мужского плеча. И хозяйство, и дети, и возделывание земли. Иногда приходилось и от незваных гостей отбиваться.

И хотя среди нашего войска на самом деле было немного настоящих воительниц, что полностью посвятили себя битвам, в каждом доме женщины обязательно знали, с какой стороны браться за топор. Это было вопросом выживания.

Потому и отношение к нашим женщинам было иным. Род, из которого происходила женщина, всегда за ней приглядывал. И жена имела право обратиться к отцу или братьям за защитой, если ее супруг вел себя неподобающе. На тингах такие вопросы нередко обсуждались, и до суда ярлов доходило. Самые смелые жены могли и лично обратиться к вождю или жрецам с прошением. А уж если вина мужа была доказана, то жена могла вернуться в родной дом, прихватив все приданое, и выбрать нового спутника.

И это нас эглины называли варварами и зверями…

А Беора… Что ж, другая на ее месте наверняка бы сломалась и терпела. Но Беора явно была слеплена из другого суглинка, так что решила проблему по-своему. И сейчас наверняка за это расплачивалась.

— Хинрик! — Скегги вновь склонился надо мной. — Пить хочешь?

— Разве что сонного отвара. Голова болит так, что сдохнуть хочется.

— Ничего удивительного. Тебе ее чуть не размозжили. Хорошая новость — если ты до сих пор жив и все помнишь, то наверняка выкарабкаешься.

— А скверная?

— Писаным красавцем тебе еще долго не быть. Да и шрамы останутся красноречивые…

Я хотел засмеяться, но вместо этого хрюкнул. Вот уж что, а собственная внешность, в отличие от Скегги, меня никогда особо не заботила. Это он выменивал у южан с бронзовой кожей за золото флакончики с драгоценными маслами и какие-то чудные кусочки, которые скользили в руках, пахли цветами и делали воду в бадье мутной. Я предпочитал трвяные отвары — в них веры больше.

— Что там случилось, брат? — Скегги навис надо мной и попытался приподнять. — Мне нужно знать. Мне нужно понять, почему нас так легко облапошили. И почему твоя… Ты же стал сильнее после Омрика. Почему орла подстрелили? А ты… Неужели ты не успел ничего наколдовать?

От его вопросов голова закружилась еще сильнее. Я и сам хотел бы знать на них ответы. Гнал от себя мрачные мысли и страхи, но… Когда-то наставники предостерегали меня, что нельзя полагаться лишь на руны и помощь богов. Боги помогают лишь когда желают этого, а руны… Даже руны не всесильны.

Долго я следовал этому завету. Но успех в Омрике затмил мне взор. Сначала мне застилала глаза ярость и месть. Но потом, когда все улеглось, я осознал, на что был способен. И допустил ошибку. Слишком в себя поверил, слишком положился на колдовство. Что ж, боги дали мне хорошую оплеуху. Мне следовало быть умнее, внимательнее и осторожнее.

— Одного из наших подкупили, — прокряхтел я. — Правда, блага ему это не принесло, если не считать быстрой смерти. Возможно, подкупили не только его. Могли помочь местные эглины… Помоги мне сесть, я хочу говорить с твоими глазами, а не с бородой.

Скегги ловко подхватил меня под мышки, приподнял и усадил. Я легонько треснулся затылком о деревянное изголовье его ложа и проглотил проклятье.

— Один подкуп точно был, — заверил я. — Малец из нашего отряда. Но он был с нами все время от Омрика до церкви и никуда не отлучался. Но, уверен, он был не один. Думаю, перед службой или во время нее он смог передать весточку, что девчонка была с нами. Он указал точное место, где мы были, привел их к нам…

— Но кто-то должен был все подготовить, — добавил Скегги.

— Именно. Это был Эдельхун, муж Беоры, и его люди. Двадцать человек, и все хорошо вооружены. Они выяснили, что девчонка выходит из Омрика на молитву. И это был их единственный шанс…

Скегги опустился на кровать и мрачно уставился себе под ноги.

— Он перехитрил нас, этот Эдельхун, — шепнул он. — Я ведь хотел от него избавиться, чтобы забрать Беору. Без этого ее лумлендского мужа нам с Оффой было бы легче договориться. Мы ведь все придумали, мы ведь почти начали… Знаешь, Хинрик, я успел забыть, как больно хлещет по щекам поражение.

— Меня оно шарахнуло булавой по голове, — криво усмехнулся я. — Тоже мало приятного.

Скегги резко повернулся ко мне.

— Ты колдовал, Хинрик?

— Пытался.

— Почему не сработало? Я видел, на что ты способен. Ты можешь повергнуть в ужас и обратить в бегство целое войско своим тайным знанием. И ты знал, насколько принцесса для нас важна. Почему все вышло так, как вышло?

От брата веяло холодом. Я знал эту ярость, почти что родовую черту сверской части нашей семьи. Она жгла ледяным огнем и заставляла съеживаться.

Но не меня.

— У меня нет ответа на твой вопрос, Скегги, — честно признался я. — Но знаю, что он есть у Эдельхуна. Он обмолвился, что беркута подстрелили неспроста. Он что-то знает. Какой-то секрет.

— Хочешь сказать, что лумлендец ведает некой тайной, против которой бессильны даже руны посвященного?

— Выходит, что так.

Скегги помрачнел пуще прежнего. На его красивом лице, словно на плачущем камне, проступили прожилки морщин.

— Выясни эту тайну, Хинрик, — тихо сказал он, стараясь не показывать мне, в какой был ярости. — Я не могу оставить это просто так. Эдельхун не просто забрал то, что было нашим. Он бросил нам вызов. Он рассмеялся нам в лицо и выставил нас на посмешище. И не только меня, брат, — Скегги уставился на меня в упор. — Он поставил под сомнение твое мастерство и твою связь с богами. Мы должны отомстить за обиду, нанесенную нашим богам. Ты должен выведать, какой силой владеет Эдельхун. Ты ведь понимаешь, что молва о твоем поражении разнесется слишком быстро?

Я осторожно кивнул.

— Конечно.

— Мы зашли слишком далеко, Хинрик, — Скегги обвел рукой пространство вокруг себя. — Мы взяли Омрик, мы объединили разные племена и народы. Наконец-то с нами стали считаться. Нельзя, чтобы этот грязнозадый эглин разрушил все, что мы построили.

— Я понимаю это, брат.

— Вся моя надежда только на тебя Хинрик. Признаюсь, я рассчитывал взять тебя с собой в поход. Но ты еще слишком слаб, поэтому я оставляю тебя на острове.

Я вновь криво усмехнулся.

— В этом ли дело, Скегги? Действительно, причина в том, что я слаб? Или в том, что после моего провала с колдовством ты больше в меня не веришь? Или вовсе считаешь, что лумлендцы могли меня подкупить, чтобы я… скажем так, поколдовал слабее или не поколдовал вовсе?

— Не неси чепухи, Хинрик.

И все же Скегги отвел взгляд. Значит, одно из моих предположений оказалось верным. Что ж, брат тоже, очевидно, слишком сильно в меня поверил. И сейчас с трудом скрывал свое разочарование. Скегги боялся. Боялся, что я подведу его в самый ответственный момент. Что мое колдовство может вновь не сработать, и это сделает его шутом в глазах остальных ярлов, а то и вовсе бросит людей на верную смерть.