Слушать вопли ужаса в полной тишине даже мне было жутко…
— Дрянь вертлявая, наших жрёт! — процедил Сивый.
Сзади меня послышался шорох — солдаты приподнялись, тоже пытаясь рассмотреть хоть что-то.
— Где он? — спросил Хомяк.
Я лишь молча показал на поле, далеко за тот соседний опорник, в который во время боя ворвались «снежки».
В этот же момент в щёлке мушки появилась тень. Солнце ещё краешком выглядывало из-за горизонта, и в сумерках я узнал Николая Плетнёва.
Тот вылетел из окопа, в котором лютовал вывертыш, и бодрым спринтом понёсся в нашу сторону. Я провожал силуэт каштана в прицеле до того момента, как он спрыгнул в соседний окоп.
В тот самый, где и так не было уже никого в живых. Жжёный псарь, так он бросил своё отделение, что ли?!
— Ну, дрянь лунная, — выдохнул Хомяк, — А ещё утренний маг называется.
Я пожал плечами. Сколько раз я слышал про ранги, когда маги разговаривали, но до сих пор не понимал, о чём идёт речь.
Плетень больше не выглядывал, и в том окопе, откуда он сбежал, тоже воцарилась тишина. Кажется, невидимка убил всех.
Я затаил дыхание, прислушиваясь.
— С вывертыша, говорят, камешек может упасть, — снова подал голос Сивый, уже за моим плечом.
Он тоже встал, всматриваясь в поле.
— Заткнись, я сказал, — повторил Хомяк.
— Так если повезёт, его ж продать можно… — мечтательно протянул Сивый, — И прощай, армия.
— Ага, — хмыкнул Хомяк, — И здравствуй, гроб.
— Вылез, — прошептал я, поняв, что по полю снова движется позёмка.
И как раз к тому окопу, где думал спрятаться Плетнёв. Ай, молодец, вывертыш, чует мерзость за километр…
Невидимка, шевеля траву, добрался-таки до убежища Плетнёва, нырнул следом. И тут же раздался хлопок — что-то вспыхнуло, озарив брустверы окопа по краям. До нас донеслись вскрики и леденящий душу рёв.
Тишина.
— Ну и дурак, — повторил Хомяк, — Вот сам вроде лунный, святая кровь, а дурак.
— Не дурак. Сволочь он, — добавил Сивый.
А ведь у этого каштана была моя вещица, если он, конечно, не блефовал.
Василий во мне вдруг проснулся, сердце зашлось, отбивая набатом в ушах. Он очень волновался, и порывался вылезти из окопа — я даже дёрнулся, стиснув зубы.
— Ты чего, вылунь? — мои вздрагивания заметили.
Я поморщился. Ну, не скажешь же им, что тело не слушается Иного. Не поймут, и даже не посочувствуют.
Скорее всадят пулю в спину.
— Это Плетнёв был, — прошептал я.
Солдаты вокруг ахнули.
— Плетнёв? — переспросил Хомяк, — Стой, это Плетнёв, который из Плетнёвых?!
Я удивлённо обернулся. Они издеваются, что ли?
— Ну, наверное…
А Василий бунтовал. Сам я никогда бы не полез в лапы к сильному врагу, зная, что меня не прикрывают меткие ребята.
Меня снова дёрнуло, и я понял, что так дело не пойдёт.
— Да твою псину, — зашипел я, закидывая тело на бруствер.
— Сдурел?! — меня дёрнули за ноги, — Куда?
Едва я свалился назад, как включились навыки. Плечом в грудь одному, прикладом в скулу второму, лбом в нос третьему, по яйцам четвёртому… Они явно не ожидали от дохляка такой злости.
— Своло-о-очь, — зашипел Сивый, свалившись мне под ноги, — Тоже сбежать решил?!
Я сразу же вскочил на него и в один прыжок оказался за окопом. Перекатился, поднял голову.
Винтовка так и осталась у меня в руке. Ну, Василий, если нас убьют, я вселюсь в твою мать, жжёный пёс!
Сориентировавшись, я пополз в сторону того окопа.
— Эй, вылунь, — меня еле слышно окликнули.
Я обернулся, увидев, что солдаты во все глаза меня рассматривают. Кажется, до них дошло, куда я двигаюсь.
Сивый размахнулся, и рядом со мной упала сабля. Благодарно кивнув, я прицепил её к поясу и пополз дальше.
Поняв, что это будет слишком долго, я вскочил на карачки и, пригнувшись, побежал. Когда до окопа осталось несколько шагов, упал в траву, притих.
Вообще, в этот момент я крепко задумался, как быть дальше. Любой псионик мог вызывать изменённое состояние сознания, называемое «берсерком». Вот только применялся он в самых крайних случаях.
Это режим, когда отсутствуют обычно все эмоции, и остаётся только звериная ярость. А ещё вбитые в тело и разум боевые навыки, помноженные на максимальную реакцию. Бойцы у нас творили чудеса в таком состоянии, в обычном рукопашном бою побеждая до десятка человек.
Но режим «берсерка» имел один жирный минус. Он не реагировал на боль, и двигался к цели, игнорируя любую опасность.
В этом и был небольшой затык. Привыкнув к телу Василия, я уже был вполне уверен, что смогу запустить «берсерка». Но только мой седой дохляк мог просто покалечиться.
А ещё я не знал возможностей вывертыша.
Хоть я и чуял, что сейчас мне понадобится максимум реакции, но решил не рисковать. Подполз к брустверу, заглянул вниз.
Это был такой же опорный пункт. Большая яма с разломанным столом передо мной, а сбоку проход в передний дугообразный окоп.
Тела солдат здесь словно раскидала неведомая сила. Кровь, руки, ноги…
Я был привычен к этому, но Василий опять заволновался.
— Если ты, безлунь, не успокоишься… — прошептал я, чувствуя приступ тошноты.
Слишком громко прошептал.
Из переднего окопа донёсся вой, а потом в проходе взметнулась пыль. Что-то едва зримое вылетело к столу, и я, подскочив на колено, вскинул винтовку и спустил курок. С такого расстояния можно и не делать поправку…
Но пуля прошла сквозь вихрь, выбив из земли пучок пыли, а невидимка с рёвом полетел в мою сторону.
Мне едва удалось рвануть вбок, отмахнувшись винтовкой, когда треснуло дерево. Что-то вгрызлось в приклад, я отпустил оружие, и кувыркнулся дальше.
На том месте, где я лежал секунду назад, завихрилась пыль, трава полетела в стороны, словно кто-то прошёлся триммером.
Вихрь снова метнулся в мою сторону, а я очередным кувырком слетел в окоп. Приземлился, оказавшись едва ли не лицом к лицу с мертвецом. И сразу прыжок в сторону…
Тело солдата за спиной словно в смерч засосало, когда вихрь спрыгнул следом. Беднягу крутануло, и он вылетел, ударившись о край окопа с другой стороны.
Под руку мне попалась такая же стойка с кольцами, что была и у Хомяка на столе. Не задумываясь, я метнул её в вихрь.
Он почти настиг меня, но почему-то сразу рванулся следом, словно пытаясь схватить снаряд.
Вспыхнули камешки на кольцах… И на миг что-то блеснуло в центре вихря, небольшая белая звёздочка.
Моя рука уже сжимала саблю, я отступал в проход.
Как вообще можно сражаться с воздухом? Который при этом вполне реально мог наносить урон — остатки стола под вихрем с треском кололись в щепки.
— А, жжёный псарь, — со злостью процедил я, поводя клинком.
Вихрь почему-то не спешил нападать, словно выжидая. Я пытался рассмотреть хоть кого-то в мельтешении пыли, но никакого намёка на силуэт не было. Что же у него там светилось?
Так, пятясь, я уже дошёл до переднего окопа. Мельком глянул вбок.
Плетнёв был тут — с виду целый, но его китель был в крови. Каштан не двигался, схватившись за живот и прислонившись к стенке. В темноте окопа светились камешки на часах на его руке.
Тут были ещё солдаты, но их всех постигла незавидная участь — можно сказать, что они ровным слоем были размазаны по всему опорнику. А в одном из трупов я узнал того рыжего парня, что ехал с нами в грузовике. Магу не повезло.
— Твою псину, — выругался я.
Что-то мне подсказывало, что рыжий погиб ещё при атаке «снежков».
Вихрь был уже в проходе, и бился потоками в стенки, почему-то не нападая. Я чувствовал от него волны псионики, и, готов поклясться, какой-то вполне осмысленный взгляд. Словно разумное существо смотрело на меня.
— Эй, — раздалось из окопа, — Сейчас кому-то будет хреновастенько!
С удивлением я увидел сквозь потоки пыли, что там стоит Громов. Здоровяк уже наколдовал каменные кулаки и стоял, по-боксёрски их подняв.
А вот на него вихрь сорвался без размышлений. Гром успел махнуть кулаками пару раз, как вдруг с криком пролетел через всю яму и влепился спиной в стенку.
