Его лицо исполнилось отвращения, когда он увидел потухшую свечу, валяющуюся на полу. Одной штучке повезло — она не угодила в огонь, и выкатилась на каменные плиты.
— Грязь великолунская, — шепнул Царь и пнул свечу в канавку с огнём.
Потом подошёл к маленькой дверце, вырезанной в каменном холмике. Покрутил головой, будто искал что-то. Явно не нашёл и, махнув рукой, просто опустился на колени, упёрся ладонями в пол и что-то зашептал, низко склонив голову. Отпущенный шлем звякнул и сиротливо качнулся у ног Рюревского.
По его высушенным болезнью щекам потекли слёзы, но Царь так и продолжал шептать свою молитву предкам, с которыми, судя по всему, не виделся очень давно.
Я не вмешивался…
Взгляд Царя мне не слишком понравился, но пока что я не ощущал смертельной опасности. Шёпот духов усиливался, но нельзя было разобрать, о чём беседовали древние Рюревские со своим заблудшим потомком. Усыпальница наполнилась звуками, витающими где-то на грани между физическим и астральным мирами.
Всё это время я потихоньку сканировал свои чакры. Удивительно, но едва исчез мешающий фактор в виде зачарованных свечей, то всё оказалось гораздо легче.
Заструились мои намерения по измученным энерго-контурам, кровь понесла «правильные» гормоны по венам. Хоть я и не мог быстро исцелить себя, а некоторые увечья требовали серьёзного лекаря, но мне удалось притупить боль. Если бы вдруг случилось чудо и меня оставили в покое, то я бы даже смог восстановить боеспособность.
— Ну, здравствуй, сын, — громкий голос вырвал меня из медитативного состояния.
Царь стоял надо мной, как тёмная скала, заслоняя собой искрящуюся мозаику на потолке. Несмотря на худобу и следы болезни, у него всё ещё была царская осанка — в каждом движении чувствовалась мощь Великого Лунного Рода.
Слёзы уже высохли на его щеках, подёрнутых морщинами, и зрачки Царя горели величественным светом, несмотря на почти чёрную радужку. Наши глаза некоторое время не теряли контакта, и получилась классическая борьба в гляделки.
Ха, пёс толчковый, нашёл с кем тягаться. В этом деле мне, псионику Свободной Феде… то есть… кхм… не понял… Да твою псину, что происходит?!
Я удивился, вдруг почуяв, что могу проиграть в этой игре. Рюревский не был оракулом, и тем более не был опытным псиоником, но ему это и не было нужно — Царь настолько постиг родную стихию огня, что открыл все её сильные стороны.
И сейчас я, не отрывая своих глаз от его тёмных, почти чёрных зрачков, ощущал жжение. Смотреть на Царя было жарко, неимоверно горячо, и этот жар ощущался не только на физическом плане — он проникал сквозь кожу, вливался в энерго-контуры, и закручивался огнём в моих же собственных чакрах.
Очищающий огонь, испепеляющий всё лишнее. А лишним внутри Василия был только я… Иной…
Энерго-контуры были пока под моим контролем, но впервые я ощутил, насколько силён Маг Третьего Дня. Это — настоящая мощь, это — неимоверная сила. И это практически чистая стихия, будто передо мной не человек-огняш, а Красный Вертун, изрыгающий тонны грязной псионики в эфир.
— Здравствуй… — просипел я пересохшим от жажды горлом, — …отец.
Точнее, сказал не я, а Василий. Он неожиданно обрёл столько сил, что прорвался сквозь мой заслон, овладев речевым аппаратом.
— Ваше лунное… величие… — мои губы продолжали двигаться.
— Всё закончилось, сын, — худые пальцы опустились на мои волосы.
Сильные, но ласковые. Василий внутри меня взорвался целым букетом эмоций, и я понял, что этот гормональный шторм мне не выдержать.
Да, ну твою же мать, дрищ, ты вспомни, сколько у нас было проблем из-за твоего папаши?! Мы ещё ничего толком не знаем, и может, нас через пять минут в жертву принесут, чтобы победить Чёрную Хворь!
«Вася, не дури!» — мысленно крикнул я, чуя, как всё тело подёрнулось дрожью от волнения.
Куда там, мой Борзов-Ветров-Пёсин настолько разволновался, что я даже перестал различать, что же он конкретно чувствует. Но сила исходила от Василия неимоверная, и мне даже пришлось сосредоточиться, чтобы самому не выскочить из тела от такого напора.
Василия можно было понять… Кажется, на его жизненном пути, где он всю жизнь был непонятно кем, забрезжила настоящая надежда. Мало того, что уже не «пустой», так ещё и оказался наследником Великого Лунного Рода.
То, что он заодно и Последний Привратник, как-то мигом забылось. Да и напор от Василия был слишком силён.
Я не мог повернуть голову, но хотел посмотреть, не остались ли где ещё зачарованные свечи. Опять сильная помеха… Да это не помеха даже, а настоящий ветер. И он наполнен голосами.
«Ах вы ж…», — подумал я, сообразив, какие ещё силы подключились сюда.
Духи Рюревских, вы что, гоните меня? Да что за жжёный пёс с вами творится?
Они молчали, не желая вступать в прямой разговор.
Мне не хотелось раздумывать над этим. Этот грёбанный день, который в календаре можно было пометить одним только словом «боль», подходил к концу, и моё надорванное сознание требовало отдыха.
А поток усиливался, мне и вправду стало трудно удерживать себя в этом теле. Если бы не такая тонкая синхронизация с Василием, то я бы уже давно выскочил.
Рюревские, кажется, и вправду решили меня слить. А как же договор с Незримой, вы, псы толчковые?! Или ваше слово даже дешевле капитских обещаний?
Я так и сидел, склонившись под властной рукой Царя. Он поглаживал мою голову, что-то ласково приговаривая, и при этом магия неимоверной силы ревела в моих нижних чакрах. Столько энергии, что кирпич Вето в третьей чакре скрипел от натуги, едва не разваливаясь от мощного напора.
Стоп. Как в третьей?! Он же был во второй…
Удивление ещё чуть-чуть лишило меня концентрации, и я почуял могильный холод. Рюревские, псы капитские, и вправду надумали слить меня… Если я сейчас выпаду, то куда?!
Тело Тимофея Зайцева наверняка превратилось в пепел, спеклось вместе со степной почвой. После орбитальной бомбардировки не выживет никто, даже псионик.
Если бы нам были подвластны такие силы, как магам в этом мире, ещё можно было бы попробовать. Но испепеляющий жар термитной волны от взрыва снаряда не выдерживает даже сталь.
Я цеплялся, пытаясь ухватиться за сознание Василия, кричал ему, но тот будто ничего не замечал. У отца с сыном был свой момент единения, и какой-то сраный Иной был тут лишним.
Чтоб вас Пробоина сожрала, черти капитские!
Передо мной вдруг возникла картинка… Чёрные, как смоль, волосы развеваются на пустынном ветру. Округлые груди, блестящие в свете Красной Луны, прыгают при каждом скачке «уголька». И серые, как псарэс, глаза горят на фоне мрака, пожирающего пустыню.
«Тим».
Её голос, так давно не слышимый, придал мне сил. Где-то Эвелина, она ещё жива, и ждёт меня. Так уж получилось, что в этом мире богине могу помочь только я.
«Я приду, любовь моя», — моя мысль улетела вслед за её образом.
Незримая не сможет долго прятаться в своём коконе, и когда-нибудь её настигнут… Да псовая луна, как я мог забыть-то?! Кокон!
И тут же моё сознание свернулось в точку.
Стенки кокона были повреждены, и здесь моему сознанию тоже пришлось цепляться, сопротивляясь ледяному ветру.
Обугленные и чадящие дымом куски скорлупы то сходились, то расходились, и тогда передо мной открывался вид на абсолютную черноту. А морозный ветер пронизывал насквозь мою душу.
Я знал, что это за холод. Если сдамся, то дальше только смерть. Что там, за её пределами, я выяснять не хотел, но если даже Незримая не хочет умирать, значит, ничего хорошего ждать не приходится.
А то ещё попаду в тот мир, про который Легион проговорился. Откуда все боги приходят. То-то они скопом оттуда бегут…
Так, Тим, хватит уже паниковать. Тебе не надоело?
Тренировки псиоников вызывали одну интересную привычку — когда солдат паниковал, через некоторое время начинал испытывать лютый дискомфорт. То есть, длительное отсутствие контроля над собой вызывало неудобство.
