Действительно, на простыне виднелось пятно.
Егор пощупал подушку. Сухая.
— Папаныч! Если потёки на щеках, жидкость должна была попасть на подушку?
— Само собой. Ну? Ищи подсказки, юниор. Что-то не заметишь, я подскажу.
— Если мокрую подушку заменили сухой, где мокрая?
— В шкафу посмотри.
Она действительно лежала в шкафу. Не мокрая, но очевидно влажная.
— Андрей, занеси в протокол! Второе. Я как свидетель, хорошо знавший потерпевшую, заявляю: она была аккуратистка. Уж точно не отправилась бы на тот свет в рваной после секса ночнухе. Третье. Если бы она встала после секса и пошла наполнять стакан водой, из неё всё бы вылилось при ходьбе. Четвёртое. Почти полный флакон таблеток не пропихнёшь внутрь, запив глотком воды. Почему стакан полон на три четверти? Я отвечу: Бекетов, а ты его будешь допрашивать, он последний видел её живой, каким-то образом закачал ей в глотку снотворное, размешанное в стакане в виде суспензии, пролив на подушку часть, потом вымыл стакан и поставил на место, удалив свои пальцы и прижав стакан к её руке.
— Понятые! Я закончил. Подпишите на каждой странице. Здесь и здесь, — он повернулся к паре первомайцев, излучая особое, сверхчеловеческое понимание вопроса. — Существует особое мнение, высказанное на таком уровне, что ни мне, ни тебе его не оспорить. Знай: имело место самоубийство. Поэтому не вижу причин тревожить Бекетова и вызывать для дачи объяснений.
— Падла ты, Андрей. Грохнут тебя, мы тоже запишем в протокол: сорок восемь ножевых и три пулевых, какое страшное самоубийство! Но — ты сам решил. Тебе и отвечать. Пиши отказной и спи спокойно по ночам, — Папаныч положил мясистую пятерню на плечо Егору. — Пошли отсюда.
— Мужики… Думаете мне приятно… — мяукнул следователь вдогонку, но его уже не слушали.
У подъезда Папаныч снова закурил.
— Тошно, парень? Мне тоже. Знаешь, даже когда херим кражу велосипеда, чот на душе херово. Но то — железяка, брошенная без присмотра. А здесь человек. Молодая красивая баба. Пусть блядушка, раздвигавшая ноги за деньги перед начальником, какая, в жопу, разница? Злодей известен, повязать его — как два пальца. И тут как с небес: «существует мнение».
— Так какого хера это всё вообще?! Для чего вы все каждый день идёте на работу в мусарню? Писать никчемные бумажки «не представилось возможным», получать оклад каждый месяц и надираться по вечерам?!
Папаныч выбросил сигарету.
— Я тебе прощаю, потому что ты на взводе. А теперь подумай сам, молокосос. Если я, Демидович, Вильнёв — все мы пошлём эту службу нах и снимем погоны, кто останется? Мы же раскрываем преступления, хоть не все. Мы всё же сажаем гадов за решётку. Мы сажаем домашних тиранов, которые просто поубивают жён и детей, если их не сажать. Да знаешь ли ты, сколько мы уродов с ножами за год берём? А каждый нож в пузе — это чья-то жизнь. Да, мы — херовые работники, потому что система такая. Но кто кроме нас? Ты, парень, сто раз подумай. Работа здесь дурная, триста раз неблагодарная. Но необходимая! И никто кроме ментов её не сделает. Или ты с нами, принимая правила игры, или вали, не путайся под ногами. Если возвращаешься со мной в РОВД, пошли в автобус.
Около РАФа Егора перехватил невесть откуда нарисовавшийся Аркадий. Схватил за локоть и оттащил подальше от Папаныча.
— Тебе доходчиво сказали: к Инге не лезь!
— Не лезть, пока она работает на Бекетова. Вы не в курсе? Уволилась досрочно. На тот свет.
— Удостоверение верни!
— Не с собой.
Он полез в автобус, не слушая капитана. И снова не отдал фальшивую корку.
— Папаныч! Он записал тебя участником протокола осмотра?
— Записал. Но я не поставил подпись. Пусть сам подделывает, — начальник розыска сунул в рот новую сигарету, но не стал курить. — Останови у «Вераса».
Егор повернул голову направо и увидел, как Бекетов с Элеонорой идут к машинам. Убийца что-то говорил, высоченная секретарша радостно ржала от его слов.
— Папаныч! Ты чего остановил? Показываешь мне следующую его жертву?
— Не обязательно. Урод может и до неё кого-то замочить. Поехали.
Утомлённый жизнью автобус потащился к РОВД. Егор, скрючившись на сиденье, делал выбор. Возможно — самый главный за его неполные двадцать два года.
— Я сойду на перекрёстке. Дыхну воздухом.
Начальник розыска не опустился до банальностей в духе «найдёшь себе другую бабу». Просто молча открыл дверь.
Проводив автобус взглядом, Егор прямиком направился в почтовое отделение. Наменял 15-копеечных монет и, выждав небольшую очередь, набрал московский телефон.
— Вахтанг! Это Анатолий из Смоленска. Мы познакомились у машины Гиви. Я готов назвать имя.
— Гавары!! — заревела трубка.
— Тихо. Одно имя ничего не скажет. Тебе нужны доказательства, мне — деньги. Приезжай в Смоленск, навестим его вместе. Только не на «Опеле», чтоб не бросался в глаза.
Переступив «красную линию», а обратно хода нет, Егор достал комсомольский билет Инги, украденный из квартиры. Почему-то он завалялся именно в платяном шкафу.
Ирония судьбы. Он, комсомольский активист, взял на память именно эту книжицу с портретом Ленина на обложке. Раскрыл.
Инга, глянувшая с портрета в билете, была сущим ребёнком, лет шестнадцать, совершенно не сексапильной. И, оказывается, она меняла фамилию! Почему-то билет оставили прежний, просто перечеркнув старую и вписав литовскую.
А ведь она упоминала о замужестве, откровенничая с Прокофьевной.
Месть — это блюдо, которое принято подавать холодным, вот только по мере остывания блюда, к сожалению, у многих остывает и желание его поставить на стол.
Понимая, насколько рискует и не имеет ни малейшей возможности одним щелчком пальцев сбежать обратно в 2022 год, Егор выбрал для акции субботу, едва успокоив грузина, намеревавшегося «лэтэть» в Смоленск без промедления. Помимо всего прочего, не хотел привлекать к себе внимание следователей ещё одним прогулом.
Остаток вторника, среда, четверг и пятница прошли в принятии уголовных дел к своему производству, тем самым подтвердилась правота Папаныча: на Первомайский РОВД, что на Инструментальном переулке, 5, катился вал преступлений. Мелких, но их тоже нужно было раскрывать и расследовать. Каждый следователь отправлял в прокуратуру и суд ежемесячно не менее пяти-шести уголовных дел, многие — с несколькими эпизодами и злодеями. В 18–15, в нормативное время окончания работы чиновника, мало кто уходил домой. Собирались и в субботу, правда, стажёра подобное не коснулось.
Вторник и четверг — тренировка на «Динамо». Следующая — в воскресенье.
С Настей и её соседками не виделся. Боялся, что увидят зверя, изготовившегося к прыжку в субботу. Они не заслужили такого испытания!
Тем более, у Насти заканчивается сессия, уедет… Так даже лучше.
В пятницу вечером Вильнёв отправил его с мелким поручением в Больницу Скорой Помощи — сделать выемку истории болезни потерпевшего. На выходе, в холле у приёмного покоя, Егор обратил внимание на киоск. Между газетами «Правда», «Советская Белоруссия» и юмористическим журналом «Вожык» он вдруг увидел цветные ленточки. Наверно, не совсем такие, что заплетают в косы маленьким девочкам, не до мелочей: ведь в двух шагах детский дом! Он накупил ворох ленточек — красных, жёлтых, белых, голубых. И, конечно же, синюю. Как Инга обещала перед шоу.
Воспитательница вывела Варю, сразу вспомнив недавнего посетителя.
Волосы девочки были прихвачены широкой синей лентой, полупрозрачной и с замысловатым серебряным узором. Синее платьице, в тон ленте, закрывалось спереди бело-серебристым нарядным фартучком.
— Здьявствуйте, дядя! — Егора она узнала с первой секунды. — А где тётя Инга? Она мне касивые пьятья подаила… Когда она пьидёт?
Он стиснул зубы, чтоб не выдать чувств, и буквально сбежал.
Короткая встреча с ребёнком добавила уверенности: с Бекетовым нужно кончать.
Наконец, наступило утро субботы, для него начавшееся в полночь посадкой на московский поезд после хлопот, как купить билет не на свой паспорт. Егор назначил встречу на девять в сотне метров от Смоленского областного УВД. Пусть предполагают, что он из смоленских.
