«Иной… А, чтоб вас всех в Пробоину засосало! Незримая, помоги нам!»
Эвелина аж шарахнулась назад, стукнувшись затылком об столб и округлив глаза:
— Что я слышу, нечисть просит меня о помощи?
Одержимый внутри меня захныкал. Его всхлипы замедлялись, будто он замерзал — в той части души, где скрывалась его сущность, всё подёрнулось льдом.
«Буду, буду служить тебе», — послышался его слабеющий голос.
— Веры Легиону нет, — ответила Эвелина, — Но ты и вправду послужишь, нечисть.
Удивляться, откуда она знает имя моего Одержимого, сил уже не было. Шум полыхающего лагеря, вой «угольков», крики гвардейцев и солдат. Всё это исчезло, и осталась тишина.
Тишина… и она.
Я старался, таращил глаза на Эвелину, не давая векам захлопнуться. Пытался насмотреться в последние секунды на ту единственную, за которой я поплёлся в этот грёбанный лагерь, чтобы убивать вояк, которые просто несут свою службу.
И зачем? Ну, что мне до внутренних разборок этих чернолунников, если они сами друг друга спокойно предают.
Спокойно бы дошёл до юга вместе с армией, там бы встретил одноглазого святошу, снял бы это проклятое «Вето». Потом поступил бы в гвардию, а именно в Пламенную Когорту…
Дослужился бы до высокого чина, может быть, даже генеральского. А там можно было бы спокойно, имея за спиной силу в виде когорты верных солдат, предъявить свои права на трон. Ну или, в крайнем уж случае, признаться отцу. И попробуй они меня взять на опыты…
Как говорится, «умная мысля приходит опосля». И сейчас это показалось вполне даже разумным.
Как-то на задний план отодвинулось, что придётся всё время прятаться от Стражей Душ, следить за своими способностями, да и Одержимый изнутри никуда не делся.
— Ох, сгинь моя луна!
Что-то стукнулось мне в скулу, возвращая в реальность. Это было бы больно, если бы сейчас всё моё тело не было наполнено страданиями…
Упавшие на моё лицо волосы защекотали нос, и совсем рядом, фыркая пылью мне в ухо и касаясь меня лбом, пропыхтела Эвелина:
— Предтеча, ну же! Поцелуй меня.
От удивления я даже приоткрыл веки. Та поза, которую Эвелина приняла, упираясь вздыбленной пятой точкой в столб, была не просто возбуждающей, а откровенно сводящей с ума. Так себя приличные Избранницы со столбами не ведут.
Лицо Эвелины было совсем рядом — она упиралась подбородком в грязный пол и пыталась ещё подтянуться, но уже достигла предела. Осталось-то всего сантиметров десять, которые теперь на моей совести. А у меня в это время роились в голове сомнения, что невозможно извернуться так, когда у тебя руки связаны за столбом.
Но как-то же она протащила свой зад кверху, оставив связанные руки внизу столба, чтобы подобраться ко мне вытянутыми губами? Вот же сумасшедшая баба. Вокруг витает смерть, мне нужна срочная помощь целителя, а ей бы только целоваться.
— Деверь! — упёртая в пол челюсть мешала ей говорить, и голова девушки при этом подпрыгивала, — Давай!
Я в лёгком недоумении подкрутил шею, скосив глаза… Что давай?
Румяные её щёки чуть ли не пылали от злости, а полные губы были уже прокушены от чрезмерных усилий, но эта кровавая помада, казалось, лишь придавала ей какого-то адского шарма. Она ещё сверлила меня горящими от ярости глазами, дополняя картину.
— Не будь бревном, Иной!
«Идиот, кроме неё, никто нам не поможет!»
Я не успел удивиться, когда это Одержимый изменил своё мнение об Эвелине, как вдруг перед глазами возникла картинка.
Мне привиделась совсем другая Эвелина. Избранница подо мной, абсолютно раздетая и разгорячённая, с раскинутыми по подушке волосами, не сводит с меня взгляда, и мы двигаемся с ней синхронно… Страсть распаляет нас, мешает даже стонать, и её грудь прыгает в такт моим резким движениям.
Вау! Вашу же псовую луну, вот это мотивация!
Видение исчезло, и я распахнул глаза, снова осознав себя под шатром рядом с Эвелиной, тянущейся ко мне от столба. Ну, ладно, ради такого будущего можно и даже нужно чуть-чуть подвинуться.
Мой рывок к её лицу был резким, болезненным, и заставил меня потерять сознание. Но прежде, чем я потонул в темноте, я почувствовал её губы. Влажные от пота, мягкие, чувственные… и раскалённые!
Где-то далеко заверещал от боли Одержимый.
«Такова воля Незримой!» — счастливый крик Эвелины улетел в бездну со мной.
Вот же пёс горелый! Я привык, что теряют сознание от нестерпимой боли, но вот приходить в себя от ещё больших страданий мне не доводилось.
Будто огромная властная рука стиснула меня в кулаке и стала выдавливать, словно тесто, сквозь пальцы. И, что удивительно, выдавленный я собирался в новое тело, более здоровое и выносливое.
Когда кости смещаются и мгновенно срастаются, подчиняясь неизвестным мне законам физики, это очень больно. Когда мышцы сшиваются, устремляясь к разорванным концам сквозь измученную плоть и подтягивая вывихнутые конечности — это тоже больно.
Когда сломанный позвоночник собирается по позвонкам, пробивая искрами каждый повреждённый нерв, это невообразимо больно. Как будто мозг прозванивает каждый участочек тела, и при этом спрашивает: «Псина ты толчковая, тебе больно? Ага… А сейчас больно? Очень хорошо…»
И так продолжалось с каждой клеточкой организма. Восстановление, проверка, восстановление, проверка. До тех пор, когда боль снова не выкинула меня в темноту.
Я скачу по ночной пустыне.
Именно скачу, делая мощные рывки четырьмя лапами. Мои раскалённые когти вонзаются в песок, и он разлетается сверкающим бисером, превращаясь в стекло.
Не сразу я понял, что несу на спине седока. Звенящий женский хохот разносится над барханами, и неожиданно я вижу картину сбоку, словно лечу рядом.
Обнажённая Эвелина несётся на «угольке», то есть, на мне, словно неведомая богиня из сказки. Чёрные волосы, поблёскивая от яркого лунного света, развеваются от встречного ветра, а гладкая кожа словно сияет на изгибах тела. Четыре Луны в небе почему-то рядом, и словно летят вместе с ней.
Раскалённая шкура «уголька» не причиняет никакого вреда голой коже Эвелины, и на одну руку она даже накрутила горящую гриву. В другой руке двустороннее копьё — горящий наконечник смотрит вверх, оставляя за собой длинный дымный вихрь, а нижнее голубоватое острие чиркает по песку, каждый раз извергая брызги воды и пар.
Немного несуразно при этом выглядит гвардейский магострел, который висит на её спине и подскакивает в такт движениям «уголька». Лямка винтовки ёрзает между грудями Эвелины, но она не обращает на это внимание.
Избранница и вправду смеётся, вглядываясь куда-то вперёд, и щурится. Оседлала наездница жжёного пса, как говорится.
— Привратник! — кричит она, повернувшись и глядя на меня, — Не пора ли тебе очнуться?
Я особо и не могу ответить, не понимая, где моё сознание: тут, летит сбоку, или в «угольке»?
— Я не хочу возвращаться! — кричит она, оборачиваясь куда-то назад, — Не бывать этому!
И подстёгивает «уголька» голыми пятками. Словно сквозь вату я ощущаю, что на мне и вправду скачут, сдавливая бёдрами бока.
О чём она? Куда не хочет возвращаться?
Я вспомнил, что Второлунник говорил о том, что Эвелине придётся вернуться в Северный монастырь Избранниц. Если раскол в Церкви Чёрной Луны и вправду есть, то вполне возможно, что та самодеятельность, которую учудили они с Афанасием, настоятельнице монастыря тоже не понравится.
Краем глаза я увидел что-то ещё более тёмное, чем ночь, и посмотрел назад. Посмотрел, чтобы увидеть Чёрную Луну, выползающую из Пробоины.
Как и во всех видениях до этого, сразу следом за этим весь мир начинал чернеть, словно обугливаться и покрываться сажей. Именно от этой смертоносной волны и неслась Эвелина, лихо подстёгивая «уголька».
Ветер стал нарастать, словно грозовой фронт перед надвигающейся ночью. Я почуял, что меня сносит куда-то в сторону, и попробовал мысленно потянуться к «угольку». Всё, налетался, верните меня домой.
