Про себя он подумал, что за языком нужно следить, и словечки типа «засейвить», «абьюзить», «зашкварить», «лол», «нуб» или «хайп» нужно выбросить даже из мыслей. А уж произнесённые вслух делают его похожим на идиота.
— Я тоже умею! Мерде! Шайзе!
— Эй, не за столом, хулиганка. Кстати, здесь чуть ли не единственное место в округе, где можно так посидеть, пусть всего лишь за бутерами и кофе, я узнавал. Это в мире загнивающего капитала, в том же Париже, кафешки на каждом углу. Знаешь… мне опять в Париж захотелось.
— Ты там был?
— Нет. Но мне в Париж хотелось и на прошлой неделе.
Теперь она смеялась откровенно, не мучая себя вопросом — он всерьёз или шутит. Лучиками солнца светились теперь не только веснушки, но и серо-зелёные глаза. А Егор чувствовал, как просто, очутившись в прошлом, казаться остроумным — просто сыпать остротами, здесь ещё не слышанными или незаезженными.
— Возьми меня с собой… помечтать о Париже.
— Так взял же. На французское кино идём, — чуть помедлив, он добавил: — Жаль, что праздники заканчиваются. Завтра становлюсь ментом. И буду пропадать на службе дни и ночи, которая опасна и трудна.
— Настоящим милиционером?
— Не совсем настоящим. Следователем. Наше начальство выдумало странную штуку. Следователи находятся в райотделах милиции, им присваивают офицерские звания милиции, носят милицейскую форму, получают милицейскую зарплату и при этом считаются не милицией, а особой службой в МВД.
— Я, быть может, девушка тёмная и необразованная. Но если человек выглядит как милиционер, служит как милиционер и у него свисток как у милиционера, то он — милиционер. А конкретно — мент!
— Значит, ввели это странное правило люди, по сравнению с которыми ты — светило благоразумия, — объяснение, что милиция является органом дознания, а не органом следствия, Егор пропустил. Настя не глупа, но лучше не грузить сверх меры.
— Ой, не льсти про благоразумие. Лучше скажи, ты надолго в ментовку? Наверняка же собрался расти по комсомольской линии.
— Скажу, но… Настя! Ты умеешь хранить страшные тайны?
— Не умею. Потому что мне их не доверяют. Только мелкие девчачьи секретики.
— Так тренируйся. Про интернациональный долг в Афганистане слышала?
— А ты причём?
— Очень хочу остаться не причём. Судя по тому, что рассказывают знающие люди, первоначальный план, скажем мягко, претерпел изменения. И ограниченный контингент советских войск разрастётся до неограниченного. Это война, детка, только её так не называют. На войне убивают. А я в армии не служил. После госов у юристов трёхмесячные сборы. Мне присвоят звание лейтенанта, командира мотострелкового взвода. И отправят в Кабул. Многие туда сами рвутся. Думаю, сознательный комсомолец Егор Евстигнеев нужен здесь, в тылу.
— И чтобы избежать призыва в армию…
— Ты догадливая. Чтоб не одели армейские погоны, цепляю милицейские. Третий вариант — КГБ, но туда не возьмут. У нас всего двое распределись с выпуска, оба — члены КПСС и женатые.
— Поэтому ты своей Татьяне торопился сделать предложение?
— Торопятся заранее, а не после распределения. Я, раз угодил в МВД, два обязательных года точно отработаю. Дальше буду смотреть. Переводом в комсомольские, партийные или советские органы. В тот же КГБ. Вдруг понравится, останусь ментом.
— Фу-у-у… Ты же интеллигентный парень!
— Как говорил один адвокат, а у него сплошь евреи в юридической консультации, я — единственный русский среди интеллигентов. Или белорус, не суть. Не хочешь быть девушкой мента?
— На два года… Это очень серьёзный срок. И серьёзные отношения. Знаешь… — она протянула руку и ухватила его за запястье. — Я ведь только сейчас почувствовала, что мы пара. Правда! Затащил в койку едва знакомую филолгиню, чуть пьяную в новогоднюю ночь, пообжимались два вечера на танцах. Не подвернулась бы я, затащил бы Варю. А тут — свидание, настоящее. Спасибо тебе! Честно. Я больше года на свидания не ходила. Нет-нет, звали. И ваши юристы тоже. Поверь, я не бросаюсь на шею каждому. А что с тобой так быстро… Сама себя не узнаю.
Так все говорят. Для полного стереотипа — «ты у меня второй». Без уточнения, на каком десятке второй.
Осторожно притронувшись к чувствительному, Настя тотчас сдала назад и перевела разговор на что-то нейтральное. На советское кино, например, совершенно не подозревая, что Егор не видел большинство культовых фильмов, а обсуждать с ней «Матрицу», «Аватара» или «Джанго Освобождённого» по понятным причинам не мог.
— Слушай… Если ты любишь советское кино… Есть же в Минске кинотеатр, где крутят старые ленты?
— Конечно! — она если и удивилась вопросу, то вида не подала. — Недалеко от нас, на Комсомольской. Клуб Дзержинского. У них ретроспективы каждую неделю. И советских, и старых импортных, что в «Москве» или «Октябре» давно прошли. Хватит повышенной стипендии меня сводить?
— Обижаешь…
— А ты не обижайся. У меня отец в Гродненском облисполкоме, мама работает в областном промторге, не бедствуем. Помогают. Заметил, на мне шмотки получше, чем у соседок, бабушка телевизор подарила, когда папа её поставил цветной. Давай всё пополам? Ты за себя плати, я — за себя.
Даже в советском 1982 году встречались девушки с мышлением XXI века. Но Егор этим воспользоваться не мог.
— Спасибо за щедрое предложение, и оно по сути своей правильное. Вот только я консервативного воспитания, и мне будет неприятно, если я пригласил девушку в кино за её счёт.
Взмах рыжих ресниц. Ей, безусловно, понравилась такая постановка вопроса.
Наконец, начался фильм. Повезло, в качестве киножурнала запустили «Фитиль», довольно смешной, а не «Битву за урожай». Потом начались панорамы Парижа, настоящего, а не грязного эмигрантского гадюшника, виденного воочию на автобусной экскурсии перед эпидемией COVID. Минут через пятнадцать Егор с усилием вспомнил, что вроде бы даже смотрел этот фильм. Простенькая по сюжету, но неплохо поставленная и хорошо сыгранная комедия о двух коррумпированных парижских полицейских, сумевших добыть целую кучу денег. Старший из напарников мечтал вложить нажитое неправедным путём в скаковую лошадь. Но их вычислили и вот-вот должны были повязать, когда младший предложил старшему: я сбегу со всеми деньгами и спрячусь до твоего освобождения из тюрьмы. Бывший полицейский отсидел два года и вышел в туман. Концовка запомнилась довольно хорошо. В тумане раздаётся приближающийся цокот копыт. Беглый напарник подъезжает на беговой двуколке, влекомой великолепным конём, и вручает подельнику увесистую сумку с деньгами — его долю добычи[9].
Нежно поглаживая руку Насти, то ершисто-независимой, то наивно-сентиментальной в разных жизненных ситуациях, Егор ожидал, что ей должен понравиться позитивный финал. Режиссёр вёл к нему, нагнетая интригу: старый полицейский, досиживая срок, знал, что молодой коллега исчез бесследно. И, скорее всего, навсегда, оставив его ни с чем. Попросту кинул. Поэтому стук копыт в тумане был очень приятной неожиданностью.
И вот Филипп Нуаре, исполнявший главную роль продажного полицейского, сошёл со ступенек тюрьмы в белесую мглу… После чего видеоряд прервался финальными титрами. Конец!
— Несправедливо! — Настя почти кричала, чтоб быть услышанной среди шума многих сотен встающих людей и недовольного гула голосов. — Французское кино испортилось!
Только на улице он доверил ей вторую за день «страшную тайну».
— Я смотрел этот фильм с видеокассеты, с переводом. Правда, он назывался иначе — «Продажные», а не «Откройте полиция». Слышала в последние секунды перед титрами звук цок-цок?
— Что-то такое… Да!
Егор пересказал настоящее окончание фильма, вызвав ещё большее возмущение, чем от «испорченного французского кино».
— Как они посмели?
— Зато мораль фильма о загнивающем капиталистическом обществе идеально соответствует представлению советского человека о буржуазной Европе.
