— Наша женщина любит розы. Наверняка она захочет вспомнить, как они пахнут, — продолжил Питерский, садясь за руль. Повернулся ко мне и уточнил: — Как вы думаете, она сегодня проснется?

— Отчего-то уверен, что именно этот вечер она проведет в сознании, — предположил я. — Потому как в ее доме много гостей, а такого наша Яблокова не пропустит.

— Хорошо бы, если так, — кивнул Фома. — Признаться, я ужасно нервничаю. Вдруг она нас не помнит? Или еще хуже — помнит, но уже не считает своими домашними?

Я занял переднее сиденье рядом с водительским.

— Не переживай. Думается мне, что так просто мы не отделаемся от нашей Людмилы Федоровны.

— Было бы здорово. Я ведь к ней привык, знаете ли. И переезжать бы тоже не хотелось. Мне каким-то странным образом удается привязываться к домам. И стоит подольше побыть в каком-нибудь, как съезжать становится неприятно. А в нашем доме я обжился. У меня там даже своя комната есть. А еще я шкаф почти починил.

— Какой? — рассеянно спросил я.

— Тот, что был порублен топором. Осталось только покрыть лаком новую деталь. Но я решил довериться в этом вопросе Пахому, который обещался нам помочь с ремонтом мебели. Он на днях заходил в гости, и мы с ним договорились через неделю все обсудить. Я пока не решился пускать его в дом. Беспокоился, что наша женщина проснется, а тут гости.

Я кивнул:

— Это правильно. Повезло, что именно сейчас у нас нет приема. И лекаря никто не отвлекает.

— Верно подметили. Все, что Искупитель делает — к лучшему, — ответил Фома и завел двигатель.

Мы довольно скоро добрались домой. Питерский коротко посигналил у ворот, и те сразу же распахнулись.

— Евсеев стал запирать вход, — пояснил помощник. — Говорит, чтобы чужие не шастали.

— Ему виднее, — согласился я. А потом вспомнил, что наш дворник продал кому-то возможность увидеть некроманта. Вероятно, таким вот нехитрым способом он ограничивал случайных посетителей нашего двора от возможности лицезреть меня бесплатно.

Евсеев распахнул дверцу машины и поклонился мне.

— У нас все спокойно, — отчитался он. — Только что приехал господин Морозов, чтобы навестить вашу бабушку. Да так и остался. Я все равно ворота запер, чтобы никто случайно не приперся. А то знаете, какой нынче народ пошел…

— Все правильно, — ответил я. — Ты молодец, хорошо со всем справляешься. Смотрю, и одежду себя новую прикупил.

Мужчина приосанился и поправил полы куртки, которая и впрямь хорошо на нем сидела.

— Еще ботинки новые, сорочки и даже желтый плащ.

— Почему желтый? — удивился я.

— Я тут придумал такую штуку, Павел Филиппович… Взял немного красной краски, которая осталась от расписывания таблички для посетителей, чтобы не топтали и не рвали цветы…

Я и не знал, что у нас есть такие указатели, но важно кивнул.

— …и сделал несколько потеков на этом самом плаще. Пятна очень хорошо выделяются на желтом фоне.

— Так и зачем тебе это?

— Знамо дело — народ держать в уважении! Когда кто-то в потемках приходит к воротам, чтобы поглазеть, то я выхожу из-за угла, беру лопату и медленно бреду к калитке.

— Лопату? — уточнил я, думая, что ослышался.

— Я поначалу думал, что топор лучше, а потом решил, что лопата внушает больше уважения. И когда зеваки видят меня в этом раскрашенном плаще с лопатой наперевес, то их как ветром сдувает.

— А при чем тут уважение? — скрывая усмешку, спросил я.

— Боятся — значит, уважают, — весомо заключил Евсеев. — Пусть думают, что у некроманта работают жуткие слуги. Тогда и ружья не понадобиться.

— Жизненно, — резюмировал Питерский. — Но ты еще цепь на ногу надень, чтобы при ходьбе гремела. И эту самую ногу подволакивай.

— Точно! — ахнул дворник, и глаза его вспыхнули азартом. — Только не цепь, а тонкую проволоку, чтобы не видно было. А к ней прицепить ветошь какую, похожую на дохлую собаку.

Я подумал, что поговорка «чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось» как нельзя кстати подходит в отношении нашего дворника. Но говорить такое вслух не стал, чтобы не обидеть хорошего человека. Просто предложил:

— Могу попросить Ярослава, чтобы он из сора всякого делал очертания пса.

— Не стоит, барин, — отказался Евсеев. И пояснил: — Нет в этом спортивного интересу. Вот заставить людей верить, что тряпка на проволоке на самом деле призрак — это здорово.

— Ну, решай сам, — махнул рукой я и пошел к крыльцу.

— …проволока будет скрежетать по камням, будто когти, — дворник продолжал делиться своими планами с Фомой. — Я еще бутылку спрятал у самого поребрика. И она от ветра слегка подвывает…

Улыбнувшись, я толкнул дверь. Набрал в грудь воздух, но в последний момент сдержался.Понял, что привык сообщать Виноградовой, что вернулся домой. А сейчас она не могла услышать меня. Я прислушался к непривычным звукам, которые доносились со второго этажа, затем медленно поднялся по ступеням.

Из гостиной тянулся аромат чая и сдобы. В кресле, которое обычно занимал я, сидела Нечаева, рядом расположилась Иришка, а напротив, на диванчике, устроились Софья Яковлевна и Александр Васильевич. Мужчина негромко рассказывал какую-то историю, а бабушка хихикала, прикрывая рот ладонью.

При моем появлении Арина Родионовна повернулась, и лицо ее озарила улыбка.

— Наконец-то! Мы вас заждались, — сообщила она и встала с кресла.

Морозов сделал вид, что обиделся, но вокруг его глаза собрались морщинки, давая понять, что он весел:

— Неправда, — произнес он с напускной обидой. — Я хорошо справлялся, развлекая вас.

— Как прошла встреча? — заботливо уточнила княгиня.

— Вы голодны? — спросила Иришка, заглядывая мне за плечо.

В гостиную вошел Питерский, неся корзину с цветами.

— Ой! — Арина Родионовна всплеснула руками. — Надо поставить их в воду. Людмила Федоровна будет рада, когда проснется.

И все разом посмотрели на приоткрытую дверь комнаты Виноградовой.

Я же взял букет чайный роз и направился к соседке.

Она все так же лежала на постели, накрытая одеялом. В воздухе уже не пахло гарью. Я развернул бумагу, освободив растения, и поставил их в кувшин с водой. Потом водрузил его на тумбочку рядом с кроватью, повернув красивой стороной к спящей.

— Просыпайтесь скорее, — тихо произнес я. — Мне вас очень не хватает.

— Нам всем, — негромко добавил Фома, который неслышно вошел за мной в комнату. — Иришка не знает, куда вы подевали ваши серебряные вилки. И то блюдо, которое она в прошлый раз чуть не разбила…

Провокация не сработала, и женщина не открыла глаза. Но я отметил, что ее кожа стала розовой. Сейчас ни у кого не возникло бы желания назвать Виноградову болезной. Она выглядела вполне здоровой.

— Звонил Лаврентий Лавович, — сообщила Нечаева, встав со мной рядом и мягко коснувшись пальцами моей ладони. — Сказал, что скоро будет. Он никак не хочет оставаться в монастыре на ночь.

— А Шуйский с ним? Или решил задержаться в святом месте?

— Вроде бы они вместе едут обратно, — улыбнулась девушка.

— Как вы тут? — тихо осведомился я.

— Хорошо… — Она покосилась на приоткрытую дверь и добавила шепотом: — У вас замечательная родня.

— Рад, что вы так считаете.

Мы вернулись в гостиную. Однако меня почти тотчас повели на кухню, где Иришка уже накрывала стол.

— Рассказывай, как прошел день, тут все свои, — велела Софья Яковлевна. И хитро добавила: — Мне со всеми удалось заключить договор о верности семье. К слову, скоро наверняка сюда прибудет твой отец.

— Зачем?

— Он выронил у окна свой бумажник с документами. И, скорее всего, прочел письмо от меня, которое я отправила на его телефон. Я предложила передать ему потерю с посыльным и попросила указать адрес, где он сейчас находится. Но раз ответить Филипп Петрович не удосужился, то наверняка решил заехать сюда сам.

— Тебе надо было не в судьи идти, а оставаться следователем, — раздался голос отца от двери. — Такого кадра Империя потеряла! Надеюсь, я не помешал?