Волков и Гордей проводили жандарма одинаково недружелюбными, тяжелыми взглядами. Они не сказали ему вслед ни слова. Но их молчание говорило громче любых фраз. И мне подумалось, что даже после легализации эти люди какое-то время не будут идти на сделки с государством.

Я же перевёл взгляд на Свиридову. В отличие от мужчин, она не терялась в мрачных мыслях. Пока жандарм ещё был в комнате, она сидела в кресле чуть в стороне, вежливо и почти отрешённо наблюдая за ситуацией. Но стоило ему выйти, как её глаза скользнули к Арине Родионовне.

Елена Анатольевна смотрела внимательно, с прищуром. Так оценивают новых игроков, чьих возможностей пока не знаешь. Она видела, как Арина разговаривала с Дубининым, как держалась, какие слова подбирала, и как ловко ей удалось манипулировать жандармом. И, судя по выражению ее лица, сделала какие-то свои выводы. Возможно, поняла, что Нечаева не просто милая девушка в красивом платье. Свиридова никогда не была глупой. Адвокатесса чувствовала людей. И отметил это про себя: Арину видят. И те, кто умеет думать, скоро начнут еще и понимать причины такого поведения ее собеседников, что может обернуться немалыми неприятностями. Это нужно было учитывать.

— Этот жандарм легко станет проблемой, — протянул Петров, не глядя на собеседников. А затем сплюнул через плечо и трижды постучал по деревянной столешнице, как делали, чтобы не спугнуть удачу.

— Потом с ним можно будет разобраться, — проговорил Волков, и в каждом слове звучала тяжесть. — Сейчас он голодный. И поэтому рвет из-под себя. Парню нужна постоянная должность. Мы сделаем все, чтобы он ее получил.

— Думаешь, что от этого Дубинин будет нам благодарен? — хмыкнул Плут, но Волков покачал головой:

— Нет. Этот нас за людей не считает. И его сложно за это винить. Молодым жандармам нас представляют сущими демонами, которые хотят повергнуть Империю в хаос, — Юрий криво улыбнулся. — А вот если он и сытый начнёт лютовать, то придётся укоротить этому волку ноги. Но сдается мне, мы сможем с ним договориться. Он не показался мне слишком глупым.

— Со старшим Чеховым в свое время вы не договорились, — подала голос Елена Анатольевна.

— Тогда времена были другие, — просто ответил Волков. — И князь был сильным противником, которого нельзя было игнорировать. А между собой мы всегда находили общий язык.

Мужчина взглянул на меня, а потом перевел взгляд на Гордея.

— Жаль, что у нас также не получится договориться, — бросил он, не скрывая усмешки.

Голос Плута был ледяным:

— Не надо лукавить, мастер Волков. Вам не жаль.

Анархист выделил слово мастер, и Юрий напрягся. Воздух в комнате будто стал плотнее.

— Ваша правда, Гордей Михайлович, — негромко, но уверенно ответил после паузы «кадет». — Мне на вас плевать с высокой колокольни. Без обид. Это просто факт.

Он скрестил руки на груди, подчеркивая, что не собирается спорить или доказывать что-то.

— Но в ближайшее время нам придётся поработать вместе, — продолжил он. — Хотите вы того или нет, но при встрече вам придётся подавать мне ладонь. Формальность, но такая, которую никто из нас не сможет обойти.

Плут медленно поднял голову, с прищуром посмотрел на Юрия. Усмешка на его лице была совсем не весёлой.

— Не обязательно, — фыркнул он, как бы между делом. — У меня с формальностями давно натянутые отношения. И я могу их игнорировать.

В комнате стало тише. Юрий не повысил голоса, и даже не думал читать нотаций. Он просто взглянул на Гордея так, что даже у меня внутри что-то кольнуло. И следующие слова легли как свинец:

— Я настаиваю.

Плут хотел было фыркнуть, чтобы поставить точку в этом споре. Он уже чуть повёл плечом, даже губы дёрнулись. Но взгляд Волкова поймал его, точно крюк в плоть.

Глаза у Волкова были спокойные. Но в его взгляде было что-то такое, от чего Гордей вдруг замер на едва уловимое мгновение. Но этого хватило, чтобы весы качнулись в сторону Волкова.

Юрий не блефовал, не навязывался и не угрожал. Просто был собой. И даже Плут, привыкший идти против строя, почуял в нём силу. Ту самую, которую не купишь и не отберёшь.

— Это ничего не значит, — бросил Гордей с издевкой.

— Это значит всё, — устало ответил Юрий и потер переносицу. — Уважение — это всё, что остаётся у человека, когда всё остальное отняли при острожном досмотре. Уж поверь, парень, я в этом знаю толк.

В комнате стало тише. И Плут открыл было рот, чтобы упомянуть, что уж он-то тоже толк в этом знает, но вовремя замолчал. Потому что понял: он был в остроге. А Волкову довелось побывать на каторге. Поэтому анархист отвёл взгляд, поняв, видимо, что продолжит спорить, то, попросту проиграет.

Волков повернулся ко мне. Лицо его заметно смягчилось. И на нем даже появилось что-то вроде улыбки.

— Что же, Павел Филиппович, — начал он, и голос звучал почтительно. — Вы смогли удивить старого дельца вроде меня. Поверьте, это мало кому удается.

Он чуть наклонил голову в знак уважения.

— Что до Дубинина… — продолжил Волков и бросил короткий взгляд на часы, — он дал нам отсрочку. И за это вам моя благодарность. Мы с ребятами успеем кое-что перевезти…

Мужчина метнул взгляд на Плута. Тот всё так же сидел с отстранённым видом, будто вовсе не слышал. Хотя мы оба знали: он слышал и запоминал.

— Время мы используем в своих интересах, — проговорил Волков уже тише. — И когда этот упырь начнёт нас опять прижимать… — он чуть скривился, словно откусил лимон, — то может обнаружиться, что рычагов давления у него станет в разы меньше.

Я молча кивнул.

— А нам особенно и не нужно напрягаться, — лениво отмахнулся Плут, откидываясь на спинку кресла. Вид у него был нарочито беззаботный, будто происходящее его не касалось вовсе. Он даже зевнул и потянулся, давая понять, что разговор его скорее утомляет, чем тревожит.

— А как же склад на Причальной? — буднично, с ленцой уточнил Волков и вскинул бровь.

Рука Гордея, лежавшая на подлокотнике, чуть напряглась. Лицо оставалось безмятежным, но в уголке глаза дрогнула мышца. Еле заметно, но для внимательного наблюдателя это было как удар в гонг. Он медленно повернулся к Юрию и сухо уточнил:

— Какой склад?

Волков посмотрел на него с видом добродушного старшего товарища, который знает, как ведут себя юнцы, впервые пойманные на лукавстве. И с притворным удивлением произнёс, растягивая слова:

— «Кошелёк-кошелёк, какой кошелёк?» — прогнусавил он, пародируя чей-то голос. — Это вы мастеру Чехову можете рассказывать сказки о том, что решили отойти от воровских дел. Но меня не обманешь.

Юрий говорил ровно. Но в этих словах не было и тени сомнения. Он знал. Не догадывался, а был уверен в сказанном. И Плут это понял.

— На Причальной? — сухо переспросила Елена Анатольевна. В её голосе не было ни удивления, ни негодования — только спокойствие, в котором слышался скрытый металл. Она медленно повернула голову и посмотрела на Плута долгим, пристальным взглядом.

Гордей, впрочем, не отшатнулся. Он повёл плечом, изобразив лёгкую скуку, и небрежно усмехнулся, будто обсуждали не его склад, а переменчивую Петроградскую погоду.

— Этот человек не понимает, о чём говорит, — отозвался анархист. — Слышал звон, да не знает, где он. На таких показаниях даже самый голодный жандарм дело бы не завёл.

Юрий Волков откинулся на спинку стула, сцепив пальцы на животе. Взглянул на собеседника с ленивым интересом, будто разглядывал не человека, а букашку под лупой.

— Этот человек, юноша, сидит с вами в одной комнате, — мрачно усмехнулся «кадет». — И если уж вы так настаиваете, я могу прямо назвать, что сложено у вас в восьми коробках у стены. Могу назвать номер вагона, в котором всё это приехало. И дату, и время. Даже сказать, в какую точку за границей эти ящики поедут через две недели.

Плут не пошевелился. Едва заметная складка легла между его бровями. Он набрал в грудь воздух, чтобы ответить, но Волков его опередил.