— И почему они продолжают цапаться? — нахмурилась Нечаева. — Будто в этом есть смысл.

— Быть может это наше общее дело поможет им перестать воевать, — предположил я.

— Некромант — миротворец, — протянула Арина Родионовна задумчиво и улыбнулась. — Звучит. Надо будет написать на визитке…

— Не надо, — быстро возразил я и понял, что меня отпускает напряжение, накопленное за весь вечер. — Спасибо, что вы были со мной.

— Спасибо, что позвали с собой, — ответила девушка и вложила в мою ладонь свою.

Машина свернула на знакомую улицу. Мягко притормозив у бордюра остановилась у арки.

На скамейке у своей квартирки привычно сидел Евсеев. И мне показалось, он не двигался с этой лавки весь день. Поджав ноги, закутанный в старую куртку, он грел в ладонях кружку. Пар от напитка поднимался медленно, растворяясь в прохладном вечернем воздухе. Лицо слуги было сосредоточенным, но спокойным. Он не поднимал глаз, будто знал, что именно в эту минуту мы и приедем.

На его плече восседал ленивый, тяжёлый, но солидный кот, который как будто сам выбрал себе роль часового. Глаза у него были закрыты, хвост свисал петлёй, а уши подрагивали от ветра. Второй кот устроился на скамейке рядом. Он вытянул лапы, выгнул спину, будто только по великой милости решил не уходить в дом.

Коты выглядели так, словно контролировали всё происходящее во дворе — и не нуждались ни в чьих объяснениях. Только короткий взгляд полосатого Литра был брошен в нашу сторону, не удивлённый, не дружелюбный, а, скорее, констатирующий: «Прибыли».

Я коротко кивнул. Евсеев ответил тем же, чуть склонив голову и виновато указав взглядом на кота, устроившегося у него на плече. Пушистый страж восседал, словно в кресле почётного караула, и, кажется, даже приоткрыл один глаз, чтобы убедиться, что я не против его присутствия.

Я понимающе махнул рукой, давая понять, что подниматься вовсе не обязательно. Пусть сидит, если удобно.

— Всё спокойно, Павел Филиппович, — сообщил он и не спеша отсалютовал мне кружкой. В голосе звучала привычная уверенность. — Госпожа Яблокова угостила меня каким-то новым чаем. Кажется, она проверяет на мне его действие.

Я скосил взгляд на дымящуюся кружку и, стараясь спрятать усмешку, спросил:

— И как ощущения?

— На всякий случай я пробую по глотку, — ответил он, прищурившись, но с очевидной доброй иронией. — Мало ли. Но если вдруг — коты меня сторожат. Случись чего, они, не сомневайтесь, поднимут переполох. У них инстинкт.

Я перевёл взгляд на Пряника, который по-прежнему развалился на скамейке, лениво почесав за ухом задней лапой и не проявляя ни капли боевой готовности.

Я в этом не был уверен, но спорить не стал. Всё же для Евсеева эти коты были чем-то большим, чем просто пушистыми хвостами.

Мы с Ариной поднялись по знакомым ступеням. С порога нас встретили тёплые ароматы: душица, зверобой, немного лаванды, и, конечно, свежая сдоба.

Из кухни доносился негромкий звон посуды, свист чайника, а затем короткий смешок. Это призраки, по обыкновению, рассказывали Яблоковой истории. Порой они перебивали друг друга, вставляя то неуместный стишок, то забытое имя, словно старались развеселить не только её, но и самих себя.

Скоро в дверном проёме показалась и сама хозяйка. В новом тёмно-синем платье, с повязанным набок фартуком. В руках у неё было кухонное полотенце, которым она вытирала ладони. Завидев нас, она остановилась. Несколько секунд разглядывала нас:

— Наконец-то, — просто сказала, а потом недовольно бросила через плечо, даже не оборачиваясь, — Василий, и как ты, скажи на милость, умудрился упустить появление княжича с нашей дорогой Ариной Родионовной?

В ответ из кухни тут же послышалось лёгкое поскрипывание, как будто кто-то невидимый осторожно поставил кружку на блюдце. Через мгновение из-за дверного косяка выскользнул Козырев.

— Ну так ведь, — начал он тоном уверенного чиновника, — они у нас свободные люди. Куда захотели — туда и пошли. Я чего, им сторож, что ли?

Он развёл руками, но раскаяния в этом жесте не было. Скорее, просто констатация факта.

— Чего я буду смущать молодёжь? — продолжил Василий, как ни в чём не бывало. — Чтобы потом хозяин решил, будто я нос сую куда не следует? Нет уж, я человек старой закалки: сам тихо обитаю и другим жить не мешаю.

— Тихо? — фыркнула женщина. — Да ты у нас самый громкий из всех обитателей.

— Просто я заметный. Потому что умный и красивый, — без смущения заявил старик.

Любовь Фёдоровна только тихо фыркнула в ответ, не комментируя, но и не споря. Видимо, согласие в доме сегодня было достигнуто даже между живыми и мёртвыми.

— Хозяин все равно считает, что ты слишком навязчив, — беззаботно бросил Борис Николаевич, с видом человека, уже готового к отступлению.

Я успел только скользнуть взглядом в сторону Козырева. Тот как раз собирался возразить. Но лишь раскрыл рот, и тут Борис, по своему привычному стилю, ловко провалился сквозь пол, словно это была заранее отрепетированная сцена в старом театре.

Козырев застыл на секунду, ошеломлённый коварством приятеля, потом шумно выдохнул и пробормотал что-то себе под нос — не то ругательство, не то обращение к судьбе, которая снова столкнула с негодяем. Впрочем, внятной речи не получилось: он пробормотал что-то вроде «о-о-о… да чтоб тебя…», махнул рукой и с достоинством скользнул в стену, оставив после себя только лёгкое ощущение моральной несправедливости.

— Каждый раз одно и то же, — не отрываясь от своего занятия вздохнула Любовь Фёдоровна. — Как дети малые. Только и знают, что спорить да исчезать.

Арина Родионовна, стоявшая у двери, тихо усмехнулась. Я — тоже.

— А у вас вид…

Людмила Федоровна обернулась, прищурилась, задержала взгляд на моём лице, потом на Арине, и махнула рукой с неожиданной театральностью:

— … как будто вас держали на допросе, а потом отпустили только потому, что забыли, за что схватили.

Арина невольно усмехнулась, уткнувшись взглядом в пол, будто пыталась спрятать улыбку. Я же пожал плечами:

— Обычная рабочая встреча со сложными людьми.

— Люди всегда сложные, — отозвалась Яблокова, чуть склонив голову набок. — Но это не повод возвращаться домой с таким видом, как будто вы по дороге потеряли честь, совесть и полмешка картошки.

Я почувствовал, как у Арины дрогнуло плечо. И я заметил, что она едва сдерживала смех. Я сам улыбнулся и покачал головой:

— Честь и совесть при нас. А картошку, если на то пошло, можно прикупить на рынке.

— Ох, молчи уж, — махнула рукой Яблокова, но голос её был мягким, почти ласковым. — Садитесь за стол. У меня в духовке пирог, а в чайнике — сбор. Надёжный, проверенный. От тревожных мыслей помогает.

— Надеюсь, не тот, что вы тестируете на Евсееве? — на всякий случай уточнил я.

Яблокова вскинула брови и возмущённо покачала головой:

— Ничего такого я с ним не делаю! — отозвалась она, глядя так, будто я только что усомнился в её честности как хозяйки и как женщины. — Ладно он не знает, какая я порядочная. Но вы, Павел Филиппович…

Она прищурилась и чуть наклонила голову вперёд, словно вглядываясь, не пошутил ли я. А затем уточнила:

— Неужто и правда думаете, что я стану тратить яд на какого-то дворника?

Я только усмехнулся уголками губ, не отвечая.

— К тому же, — добавила она уже мягче, — коты его любят. Вы заметили? Как только он во двор выходит, так один на плечо, второй под бок прижимается. А ведь котов не обманешь. Они сердцем чуют, кто свой. У них на это интуиция получше, чем у некоторых людей.

Она на секунду замолчала, покачала головой и добавила с заботой:

— Так что чай безопасный. Проверенный. А Евсееву просто полезно. От суеты, и тревог.

— Значит, нам этого же чаю нальёте? — беспечно уточнил я.

— Сначала проверим, как наш дворник проведёт этот вечер, — без тени смущения отозвалась Яблокова, поправляя фартук. — Быть может, этот настой слабит. А нам ни к чему такие приключения среди ночи. Особенно в доме, где призраки и так за троих шумят.