— Спасибо, — прошептала женщина, заливаясь румянцем.

— Кажется, мне пора. Не буду вам мешать. Удачной вам прогулки.

— Спасибо, — послышался мне в спину голос отца.

Я улыбнулся и спустился в холл. Проникающее через окна солнце рисовало на полу узоры. Я пересек помещение, вышел на крыльцо. Прищурился от яркого света. А затем сошел по ступеням крыльца и вышел из арки, на ходу вынимая из кармана телефон, чтобы вызвать такси.

Петроград только начинал просыпаться. Пахло корицей и специями, травяным чаем. По тротуару бежал мальчишка, который предлагал купить свежий номер газеты. А неподалеку от него стоял продавец румяной выпечки. Где-то у моста звякнул трамвай. Прохожие спешили по делам, а небо, чистое и светлое, отражалось в каждом окне.

У арки я заметил припаркованную машину отца. Чуть дальше же стояло явно незнакомое авто с тонированными стеклами. И заметив его, я замедлил шаг. В душе шевельнулась осторожность. Но в следующую секунду, дверь авто открылась, и наружу вышел Гришаня.

Я не сразу узнал парня. Вместо старой куртки на нем был тёмно-серый костюм, под которым виднелся ворот белой рубашки. А еще, на шее водителя был повязан необычный для него галстук. Причем было видно, что завязывал галстук не он сам. Уж слишком аккуратно был оформлен узел. Обычно беспорядочные волосы парня были уложены, а ботинки оказались начищены до блеска.

— Добрый день, Павел Филиппович, — с улыбкой начал он, но я заметил какую-то робость в поведении парня.

— Добрый, — ответил я и уточнил. — Случилось что?

— С чего вы взяли? — с наигранным удивлением осведомился Гришаня.

— Ну, твой внешний вид… — начал я, и парень пожал плечами.

— Просто решил, что пора меняться.

— У тебя вышло, — ответил я. — Костюм делает из тебя не бандита, а прямо чиновника, который собирается баллотироваться в Государственную Думу. Какие еще перемены ты запланировал?

— Ну… — парень бросил на меня потемневший взгляд и продолжил, — выйти из «Сынов».

— А что по этому поводу сказал Плут? — прищурился я.

Парень пожал плечами:

— У Плута и Волкова новые мутки… то есть дела, — поправился водитель. — Они даже зарегистрировали через Елену Анатольевну какую-то контору в Торговой Палате. Теперь все легально, так что все на добровольной основе. Гордей Михайлович пригласил меня к себе и сказал, что претензий ко мне никаких не имеет. И долгов за мной нет. Даже предложить выдать бумагу, в которой будет указано, что я занимал должность водителя для частного развоза.

— Даже так, — удивился я.

— Татуировки я вывел, чтобы все по правилам было, нашивки срезал и больше прав на них не имею.

Он закатал рукава. Татуировок анархистов и правда не было. Кожа на месте прежних рисунков была розовой, явно указывающей на работу лекаря-синодника. И я удивленно нахмурился. Парень мог просто забить татуировки в черные квадраты, но он решил сделать так, чтобы от прежних отметин не оставалось даже шрамов. А это было куда дороже.

— Да и в крупных делах я не замечен, жандармами не привлекался, — воодушевленно продолжил парень.

Я кивнул:

— И чем надумал заниматься дальше?

Парень замялся, словно подбирая слова. А затем тихо, неуверенно произнес:

— Хочу присягнуть семье Чеховых.

Я какое-то время молчал, рассматривая его. Передо мной стоял уже не тот горячий парень, что когда-то готов был броситься в драку по любому поводу. Этот Гришаня показался мне другим. Взрослым, спокойным, со взглядом серьезного человека.

— Ты ведь понимаешь, что тебе придется держать лицо? — строго уточнил я.

— Да.

— И что любой твой промах может лечь тенью на княжескую фамилию?

— Понимаю. И не подведу, — собеседник поджал губы.

— Хорошо, — сказал я наконец. — Поручусь за тебя перед бабушкой. Увы, решения за семью принимают старшие члены.

Гришаня расплылся в искренней и мальчишеской улыбке:

— Спасибо за шанс, Павел Филиппович. Вы не пожалеете.

— Посмотрим, — ответил я, не скрывая тепла в голосе. Подошел к машине, сел на переднее сиденье.

— Вы только упомяните, что жандармами я не привлекался, — напомнил Гришаня, усаживаясь на место водителя. — И что руки у меня чистые.

— Ты про татуировки? — усмехнулся я.

— Про то, что я не душегуб, — совершенно серьезно заявил парень.

— Обязательно, — улыбнулся я. И Гришаня завел двигатель:

— Куда держим путь, мастер? — уточнил он.

Я задумался, глядя, как солнечные лучи ложатся на мокрую мостовую. А затем медленно произнес:

— Знаешь, где находится приют Святого Гавриила?

— А то! — гордо ответил водитель, и машина выехала на дорогу.

Город уже успел проснуться, и пробок на дорогах не было. Поэтому до приюта нам удалось добраться быстро. Гришаня вёл уверенно, без прежней резкости. И к моему удивлению, за все время поездки он не вступил ни в один конфликт, даже когда машину подрезали. Словно со сведенными татуировками, он избавился от той горячей неосторожности, что когда-то выдавала в нём уличного мальчишку. Пропала прежняя суета, нервная дерзость. Осталась только спокойная решимость. Та, что появляется у человека, который, наконец, выбрал себе дорогу.

Я поймал себя на мысли, что в этой поездке мне не хватает одного человека. Неважно, что сейчас за рулём сидел Гришаня. Собранный, уверенный, уже не тот уличный парнишка, каким был когда-то. Всё равно в мыслях снова и снова всплывало лицо Фомы.

Когда мы только познакомились, он был упрямым, с привычкой поджимать губы и ворчать по поводу и без. Но с каждым днём проявлялось в нём то, чего в людях ценишь сильнее титулов и званий: верность. Не слепую, не навязанную, а ту самую, которая вырастает из взаимного уважения. Он всегда называл меня «вашество», но за этим обращением не было раболепия. Лишь своеобразная форма признания, что я для него не просто наниматель, а человек, которого стоит прикрыть собой, если потребуется.

Сейчас он стал увереннее, занял важный пост, нашел себе невесту и выбрал свой путь. Но все равно оставался собой. Добрым, порядочным и ловким. Взять хотя бы эту историю, в которой он умудрился отбиться от Екатерины Юрьевны, когда та от обиды решила выйти замуж за первого встречного. Да еще и догадался подсунуть ей Вальдорова со всей присущей коту прямотой и коварством.

Я невольно усмехнулся. В мире, где людей делят на благородных и «прочих», где фамилия важнее поступков, всё ещё можно найти родную душу. Не по крови, а по выбору.

Фома, по сути, стал мне другом. Пусть и не равным по положению, но равным по духу. И наверное именно такие люди и делают этот мир чище — своими поступками, не словами.

А теперь меня по городу вез Гриша. И он тоже не был человеком.

Я припомнил, что Арина Родионовна как-то объясняла мне про таких, как он. Перевертышей. Гришаня не имел духа-покровителя, как наш Питерский. Он не был шаманом, не носил оберегов и не чертил на коже знаки. Но его волчья природа давно уже взяла верх над человеческой частью. Он не просто чувствовал опасность, он чуял её шкурой.

«Если волк выбирает себе вожака, он следует за ним», — сказала Арина. И вот теперь, выходит, Гриша выбрал меня.

Я не знал, когда именно это произошло. Не было ни особого разговора, ни торжественного признания. Но всё в его действиях говорило: он рядом не по долгу службы. А потому что решил быть рядом. И теперь, как ни странно, это ощущалось куда надёжнее любого договора.

В мире, где родство определяется фамилией, а преданность наличием герба на печатке, оборотень, выбравший тебя — это, пожалуй, и есть настоящее. Без прикрас.

И пусть он не станет мне другом, как Фома. Но кто знает? Всё когда-то с чего-то начинается. А волк, выбравший себе путь, с него не свернет.

За окнами медленно проплывали умытые утренним дождём липы, крыши домов блестели от влаги, а небо было светлым, почти прозрачным, с тонкой дымкой над горизонтом. Где-то хлопала створка лавки, из булочной на углу тянуло запахом горячего хлеба, а за углом мелькнул рыжий кот, будто спешивший на дежурство.