— Ты не ту профессию выбрал, княжич, — хмыкнула Любовь Федоровна. — Если у тебя отберут лицензию, то иди в душеправы.

— Я не имею светлой силы, — напомнил я.

— Но есть же такие душеправы, которые не учились лекарскому делу. Которые только языком трепать умеют. Вот ты таким и станешь. Будешь с умным видом рассказывать о том, в чем не разбираешься. И все тебе будут верить. Особенно, если ты брюки нормальные наденешь.

Я посмотрел на свои пижамные штаны и усмехнулся.

— Вы умеете вселить уверенность в себя, Любовь Федоровна. Я это очень ценю. Но хочу вам напомнить, для чего вы вернулись.

— Я вернулась потому, что кольцо не дало мне умереть, — тихо возразила женщина.

— Оно могло бы отправить вас за грань. Но не сделало этого. Потому что вы сами предпочли остаться здесь. Вы оставались на границе, потому что сами выбрали этот мир. Этот город. Этот дом и близких, которые в вас нуждаются.

— Н… нуждаются? — повторила женщина, запинаясь.

— Вы нужны нам всем. Мне, Фоме, Арине, Лаврентию и…

— Призраком я была полезнее! — выпалила женщина. — Я могла пускать слухи, заботиться о доме…

— Но я так рад, что вы живы. И плевать мне на пользу, когда я могу взять вас за руку. Зато теперь, к тому же, вы не сможете так запросто заходить ко мне в спальню по утрам. Это ли не прекрасно?

Мы помолчали какое-то время, а потом женщина спросила:

— Ты думаешь, я смогу достойно прожить новую жизнь?

— Я уверен, что сможете, Любовь Федоровна. А если нет, то всегда можно будет начать писать книжки и печатать их в периодике по главам. Я слышал, что в желтой прессе такое востребовано.

— Ну, уж до такого я не опущусь, — отмахнулась женщина. И добавила: — Зови меня Людмилой Федоровной Яблоковой. Это теперь мое имя.

Проснулся я оттого, что Фома осторожно тронул меня за плечо и тихонько уточнил:

— Вашество, вы здесь всю ночь спали?

— Большую ее часть, — признался я. — Людмила Федоровна составила мне компанию…

— Эво-о-она как, — протянул Фома.

И я поспешно произнес:

— Я не о том! Мы с ней устроили поздний ужин. А затем…

Я широко зевнул и посмотрел на часы. Было еще рано. Даже бабушка не просыпается в такое время, а значит, я успею убрать за собой постель и привести себя в порядок.

— Павел Филиппович, а вы не знаете, что не так с этой Олюшкой, которую Софья Яковлевна поставила приглядывать за нашей женщиной? — спросил вдруг Фома.

— А что случилось? — осведомился я, тут же став серьезным.

— Она всю ночь стояла в углу комнаты и смотрела на меня. Жутко так, не отрываясь… Я поначалу притворялся, что не вижу ее, но потом она подошла ближе и мне стало совсем не по себе.

— И что было дальше? — поинтересовался я, складывая одеяло.

— Я ей сказал, что это неприлично — ко взрослому парню в комнату заходить и пялиться на него. И что если она продолжит, то я на нее княгине пожалуюсь.

— Помогло?

Питерский поморщился:

— Не очень. Девчонка не поняла, что я говорю это ей. А потом, как поняла — так давай со мной разговоры разговаривать. Расспрашивала меня про уши, хвост и про то, могу ли я мурчать…

— Прости, Фома, я должен был попросить бабушку вызвать кого-то другого из ее помощников. Олюшка очень любит котов. Когда-то она жила в доме, где нельзя было держать кошек…

— Проклятое место! — охнул Питерский.

— Оно самое, — согласился я. — Это была богадельня.

— Так Олюшка эта того… — Питерский покрутил пальцем у виска. — Умом обиженная?

Я покачал головой:

— Нет. Она там жила с семьей, которая за этим домом смотрела. Но потом случился пожар…

— Вот были бы коты в доме, то и пожара бы не было, — заявил парень. — Коты — они сердцем чуют.

— Согласен…

В этот момент по лестнице пронеслись два пушистых комка, рядом с которыми бежала Олюшка. Она выглядела донельзя счастливой. Но, заметив нас, девочка приняла самый что ни есть серьезный вид. Затем подошла к двери комнаты Яблоковой и тихо спросила:

— Их можно впустить?

— Людмила Федоровна точно будет не против, — ответил я. — Она очень любит питомцев.

Призрачная девочка кивнула и прошла сквозь дверь. Затем щелкнул замок, и створка приоткрылась. Оба кота тотчас застыли, будто и не просились в комнату несколько секунд назад. Вместо этого они с ленивым видом принялись оглядываться.

Фома вздохнул и быстро подошел к зверькам, чтобы мягко подтолкнуть их внутрь комнаты. Затем дверь закрылась.

— Почему коты так делают? — поинтересовался я.

Питерский усмехнулся и пожал плечами:

— Потому что могут.

Я быстро принялся собирать постельные принадлежности. А Фома направился на кухню. Наверно он ожидал, что после ночных перекусов там сейчас беспорядок, да только мы с Яблоковой все за собой убрали.

В гостевой спальне лекарь тихонько похрапывал. Быть может дело было в том, что к утру его сон стал менее крепким. Он раскинулся на диванчике, забросив руку над головой. Я аккуратно сложил на кровать свернутое покрывало, одеяло и подушку. Взял костюм со спинки кресла и направился в ванную комнату. Принял прохладный душ, почистил зубы, позаимствовав у соседа мятную зубную пасту. Потом оделся и направился на кухню.

Там уже вовсю хозяйничал Питерский. Неподалеку от окна сидела Олюшка и старательно делала вид, что не смотрит на моего помощника.

— Как там Яблокова? — спросил я у нее, садясь за стол.

Девочка подозрительно покосилась на меня и демонстративно отвернулась.

— Зря ты так, — вздохнул я. — Ведь мне несложно попросить Фому показать тебе уши.

— Правда? — тотчас отозвалась призрачная помощница с робкой надеждой.

— Да что им всем они дались?! — притворно возмутился парень и провел пальцами по волосам.

Я заметил, что между прядями мелькнули мохнатые кошачьи уши.

Олюшка тенью метнулась в сторону помощника и воспарила над полом, чтобы лучше рассмотреть шаманские особенности Питерского. Потом счастливо улыбнулась и оказалась рядом со мной.

— Спит ваша подопечная, все у нее хорошо. Там за окном был призрак, он приказал мне не шастать по дому. Странный он какой-то… Кажется, он боится эту женщину.

— Он ее уважает, — поправил Олюшку Фома. — У нас в доме принято относиться друг к другу именно так.

— Странно у вас здесь все… — поделилась своими размышлениями девочка.

— А у вас по-другому? — уточнил я.

— Софья Яковлевна никого из нас не обижает. Она хоть и строгая, но справедливая.

— А в последнее время в вашем прибежище не происходит ничего странного?

Призрак подозрительно сощурилась:

— О чем это вы, Павел Филиппович?

— Например, на моем болоте распустились цветы, — решил поделиться я. — И пни стали немного странно себя вести…

Олюшка внезапно широко улыбнулась и едва слышно прошептала:

— Это потому что вам хорошо. У нас тоже все цветет и пахнет. И еще…

Она замолчала, словно засмущалась, а потом оглянулась и истаяла в воздухе.

— Жутковатая эта ваша Олюшка, — сообщил мне Фома.

— Поверь, бывают призраки куда более страшные, — заверил его я. — Эта девчушка всего лишь отвыкла от мира живых.

— Но ведь наша женщина ведет себя по-другому, — возразил Питерский и замер, не донеся чайник до чашки.

Потом взглянул на меня с тревогой и уточнил:

— А как же Людмила Федоровна? Она тоже отвыкла быть живой?

— Яблокова сможет приспособиться, — уверил я помощника. — Ведь рядом с ней есть люди, которым она небезразлична.

— Надо договориться с природником, который живет у канала, чтобы он носил нам цветы по утрам, — произнес Фома, разливая по чашкам настоявшийся чай.

Я благодарно кивнул, взял чашку и сделал глоток. Спросил:

— А ты даришь своей девушке цветы?

Питерский взглянул на меня удивленно.

— Конечно, — ответил он. — Я не совсем дикий, вашество. Потому, когда везу ее домой, обязательно заглядываю в одну лавочку недалеко от границы нашего района. Там продается заварная пастила, которую уважает Зинаида — мама Иришки. Она хоть и хорошая кухарка, а все же никогда не отказывается от приятного угощения, приготовленного чужими руками. А Иришка любит зефирные тюльпаны. Как и букеты простых цветов, которые я всегда прихватываю по дороге. Только она сетует, что все это лишнее, и я напрасно трачу свое жалование на всякие глупости.