— И прямо никто не смог выйти из леса? — недоверчиво протянула Яблокова.

— Ближе к выходу тропы совсем тонут в трясине, — охотно пояснил Сосновцев. — А еще мы распустили слухи, что там в топях полно призраков.

— Дайте-ка угадаю… — усмехнулся я. — Ваши работники обматываются занавесками и пугают беглецов, которые слишком близко подходят к выходу из леса?

— Мы их так и зовем — занавесочники, — кивнул Михаил Сергеевич. — Одежду эту они отобрали когда-то у каких-то заезжих балагуров. Те приехали к нам в чудных костюмах и просили разрешение разыграть спектакль про йельфоф заморских. Мечами алюминиевыми махали, морды красили и уши клеили. Ну, мои ребятки им шеи намылили и прогнали.

— А ваши работники владеют силой? — осведомился я.

— Почти все они бастарды, — подтвердил мужчина. — А иначе никак! Ведь гости сплошь талантливые. Некоторых приходится усмирять не только розгами и трудом. Мы учим избалованных детишек жизни. Показываем ценность еды, крова и доброго отношения. Некоторые останутся у нас надолго. Другим хватит нескольких месяцев. Но уверяю, мы тут никого не мучаем и не творим непотребства.

— А розги? — хитро уточнила Людмила Федоровна.

— Это условие Синода. Именно Верховный жрец настаивал на телесных наказаниях. Он предлагал ставить клеймо на лопатку, но я смог настоять на розгах, замоченных в рассоле.

— Да вы гуманист, — старательно выговорил Фома.

— Я таким не занимаюсь, — Сосновцев не понял заморского слова и потому нахмурился.

— Он имеет в виду, что вы любите людей, — пояснил я.

— Что есть, то есть, — улыбнулся мужчина и сразу показался немного старше.

Я наконец заметил, что его руки покрыты мозолями, в выгоревших на солнце волосах проступали седые пряди, а загорелое лицо было обветренным и в уголках глаз лучились морщинки, которые частенько появляются у тех, кто часто улыбается.

— Вы могли подумать, что я тут неволю молодежь и творю разные бесчинства… Но видит Искупитель, — он вновь осенил себя священным знаком, — я всего лишь даю людям шанс стать достойными сынами Империи.

— А есть те, кого бы вы не смогли исправить? — уточнил я.

— Есть… — вздохнул мужчина, и между его бровями залегла глубокая складка. — Конечно, мы делаем все, что в наших силах, но бывает и такое, что от нас уходят со злобой в сердце. Правда есть еще один институт, который исправляет всех без исключения…

— Какой же? — живо полюбопытствовала Арина Родионовна.

— Каторга! — просто ответил Сосновцев. — Она исправляет всех. Так или иначе.

Я бы поспорил с хозяином трудового лагеря. Цель каторги была вовсе не в перевоспитании, а в изоляции человека от общества на определенный срок. И я прекрасно знал, каков процент рецидива среди освободившихся каторжников. Виной тому было отсутствие социализации. Бывшие каторжники жили вне общества и часто не могли найти даже самую простую работу. Поэтому и возвращались на старую дорогу. Но спорить с Сосновцевым я не стал, и мы ненадолго замолчали. Неподалеку залаяла собака, следом за этим раздался чей-то смех, а потом кто-то затянул песню. Послышался второй голос, а за ним и третий.

— Славно тут у вас… — улыбнулся Питерский. — А поначалу мне подумалось дурное.

— Вы можете пройтись по поселку и убедиться, что у нас не происходит ничего дурного. Только прошу не подходить к босым ребятам. Это новенькие. Обувь им выдадут только через неделю, а поначалу они работают в столовой. Там им доверяют мыть посуду и готовить еду.

— Они могут быть опасны? — насторожился я.

— Могут захотеть сбежать с вашей помощью. Будут врать или грозить. Рекомендую сразу кликнуть кого-то из работников.

Нечаева тут же поднялась и поправила юбку.

— Я бы размяла ноги, — сообщила она и выразительно посмотрела на Яблокову. — Пройдемся?

— Я с вами, — отозвался Питерский.

Спустя минуту мы остались с хозяином поселка наедине. Сосновцев усмехнулся, бросив на меня испытующий взгляд.

— Вы ведь неслучайно приехали сюда, Павел Филиппович, — сказал он. — Полагаю, кто-то попросил вас выяснить судьбу кого-то из наших гостей?

— Мне и впрямь хотелось с вами встретиться, — согласился я. — Но причина моего визита вовсе не в вашем госте.

— Любопытно, что же вас тогда привело ко мне? — мужчина отпил чай и вернул чашку на стол. Взглянул на меня, с интересом ожидая ответа.

— Надеюсь, вы простите мне эту маленькую хитрость. Я был вынужден искать с вами встречи и воспользовался тем, что моя помощница отправлялась в ваш поселок.

— Не утруждайтесь объяснениями. Вы не сделали ничего дурного. К тому же мне было интересно с вами познакомиться, мастер Чехов. Об адвокате с совестью в Петрограде ходят легенды.

— Только не говорите, что вы верите в слухи, — усмехнулся я.

— Иногда лишь им и стоит верить, Павел Филиппович, — ответил Сосновцев. — Но ведь вы прибыли сюда не для того, чтобы порадовать старика своим светлым ликом.

Я покачал головой, оценив шутку хозяина поселка. Мне вовсе не хотелось говорить с ним о его отпрыске. Что-то мне подсказывало — сыном своим Сосновцев не гордится.

— Речь об Антоне, верно? — посуровел мужчина.

И я кивнул:

— О нем…

Плечи собеседника резко опустились. Михаил Сергеевич пожевал губу, а потом заговорил охрипшим голосом:

— Антон родился поздно. Беременность далась супруге тяжело. Лекари буквально ночевали у порога нашей спальни. Мальчик родился болезненным. Жена в нем души не чаяла и не позволяла наказывать за провинности. Мы много раз ругались с ней из-за его проделок. Я даже грозил ей разводом, да только все без толку. Супружница буквально закрывала стервеца собой, когда я пытался его отчитать. Придумывала ему различные оправдания. Но я тоже был хорош — надо было решить все быстро и жестко. А я в душе надеялся, что оно само как-то сложится. Полагал, что Антон захочет стать достойным человеком. Но все вышло иначе. И это моя вина.

— Он жил в вашем поселке? — негромко спросил я.

— Жил, — кивнул мужчина, глянув на меня хмуро. — И не один раз. Да только все это напрасно. Я тот самый, про кого говорят «сапожник без сапог». Но что бы там не натворил мой сын — я отвечу за него по всей строгости. Потому что его характер — моя вина.

— Он ничего не натворил, — быстро произнес я. — По крайней мере мне ничего об этом неизвестно. Но вышло так, что вашего сына предложили кандидатурой в супруги для моей хорошей подруги.

— О ком же идет речь? — оживился Сосновцев.

— Алиса Белова, — пояснил я.

— О как! — ахнул собеседник. — Я знаком с ее отцом. Хороший человек. И дочь у него достойная. Неужто ему наконец удалось накопить на титул?

— Удалось, — кивнул я.

— Значит, ему выдвинули условия, чтобы капиталы остались в знатной семье… — пробормотал мужчина и посветлел лицом. — Это же хорошая новость!

— Не совсем, — попытался я остудить пыл Михаила Сергеевича. — Девушка не хочет брака. Она желает остаться свободной.

— Да все это глупости, — отмахнулся мужчина. — Антон у меня бедовый, это правда. Но хорош собой и к девкам подход знает. Годная девушка сможет исправить его. Сумеет присмотреть, уследить и…

Я покачал головой. Потому что был уверен, что все это глупости. Каждый человек сам решает свою судьбу. Ни одна женщина, какой бы замечательной она не была, не сможет исправить мерзавца. Но хозяин поселка воодушевился и даже посветлел лицом.

— До получения титула мы не можем свататься. Иначе брак будет неравным, и Белов нам этого не простит, — продолжил мужчина и бросил на меня короткий взгляд.

— Вы же понимаете, что вашего сына не исправит брак, — заявил я. — Он лишь испортит жизнь хорошей девушке и сделает ее несчастной.

— Такова бабья доля. Многие живут как получается, и ничего, — сурово возразил мужчина и поджал губы. — Она родит нам внука. И даже когда Антон совсем уже скатится, то у нас останется наследник. Алиса станет нам как дочь. Супруга не будет ее обижать. Я за этим прослежу. Белова нам внука родит, а уж мы с женой его воспитаем. А Алисе купим квартиру в городе. Выделим содержание. Может какой-нибудь цветочный магазин ей подарим, чтобы ей не было скучно. И моя супруга наконец перестанет корить себя, что извольничала Антона. Займется внуком и снова станет собой прежней. Много ли бабам надо для счастья?