— А теперь вот думаю, что пригодилось. Что-то может случиться. Точнее, уже почти случилось.

Призрак подошёл к большому зеркалу у стены и, не торопясь, провёл ладонью по стеклу. Поверхность пошла лёгкими волнами, словно покрылась изморозью, а потом — затянулась мутной дымкой. Через несколько секунд в зеркале проявилось изображение: незнакомая комната с высоким потолком, комодом у стены и занавешенными окнами.

— Что это? — я шагнул ближе, стараясь разглядеть.

— Это место, где сейчас кулон. Где она, — пояснил Василий.

Я не услышал продолжения, потому что в зеркале появилась Людмила Фёдоровна. Она возникла внезапно, как будто шагнула из пустоты. Очевидно, что мы смотрели на чужой дом сквозь зеркало, которое отозвалось на кусочек зачарованного стекла Козырева.

Яблокова подошла ближе, остановилась напротив отражения и на миг задержала взгляд на собственном лице. Осторожно, будто не хотела привлекать лишнего внимания, поправила волосы, закрывая шрам. Рука её едва заметно дрожала.

Глаза были другие. Не уставшие, а полные боли. Такой, какой я не видел в них даже в те минуты, когда она решилась умереть окончательно в то страшное утро у хрустального ящика с телом.

— Где она находится? — спросил я. Тихо, будто боялся вспугнуть её движение.

Коснулся стекла пальцами. Оно оказалось тёплым. Будто с той стороны его тоже трогали пальцами.

В этот момент в зеркале, позади Людмилы Фёдоровны, появилась другая женщина. Узнал я её сразу. Это была матушка Арины Родионовны.

— Что там происходит?.. — пробормотал я, чувствуя, как внутри всё сжимается.

— Она почти час ходила перед этим домом, не решаясь войти, — пояснил Ярослав. Говорил он спокойно, но я слышал в его голосе то же самое напряжение, что и чувствовал сам.

— Людмила Фёдоровна, — донеслось до нас из зеркала. Голос был мягкий, почти вежливый, но в нём чувствовалась отточенная многолетней привычкой формальность. — Я сообщила супругу, что вы пришли на приём. Он готов вас принять прямо сейчас. Простите, что не могу предложить вам ничего, кроме чая…

— Не стоит, — ответила Яблокова. Её улыбка была напряжённой, словно удерживалась на лице усилием воли. — Мне не нужны напитки. Только консультация лекаря. Я благодарна, что он нашёл для меня время. Знаю, что ваш супруг очень занятой человек.

Она держалась прямо, спокойно. Но я знал её слишком давно, чтобы не заметить — держится она на остатках сил.

— Родион Романович всегда готов помочь старым знакомым… ох, простите мою бестактность… — смутилась Ольга Ивановна и потупилась. — Я имела в виду…

— Всё в порядке, — спокойно отозвалась Яблокова, и даже усмехнулась коротко, добродушно. — Я и впрямь не особенно молода.

— Звучит странно, потому как вы выглядите чудесно, — с искренним тоном ответила Нечаева и сделала приглашающий жест в сторону коридора. — Прошу, проходите.

Людмила Фёдоровна кивнула и пошла вперёд, не торопясь. Движения у неё были ровные, размеренные, как будто она заранее знала, куда и зачем идёт. Изображение в зеркале едва заметно дрогнуло, словно воздух качнулся от жара.

Они шли молча, и каждая отражающая поверхность по пути: стеклянные абажуры, рамки с фотографиями, полированная дверная ручка — передавала их шаги. Отражения мелькали в нашем зеркале и сменялись, как кадры в старой киноленте.

Я смотрел, не моргая, с ощущением, что вот-вот произойдёт что-то, чего уже нельзя будет повернуть обратно.

— Зачем она поехала туда? — я нахмурился, не понимая, к чему всё это идёт.

— Я в любой момент могу войти туда, — тихо сообщил Василий, глядя на зеркало, будто проверяя его на прочность.

— Правда? — удивился я, чуть обернувшись к нему.

— Фома мне сказал, что вы проходили сквозь зеркало… — добавил он неуверенно.

Я смутно вспомнил тот эпизод. Как вырывался из межмирья в императорском особняке. Память подавала только обрывки: холод стекла, темноту, гул чужих голосов. Я тряхнул головой, словно стряхивая это всё с себя, и шагнул ближе к зеркалу. Припал к нему пальцами, уловил тепло и вслушался.

Из глубины доносились звуки: глухие шаги, легкое поскрипывание паркета, спокойный голос Ольги Ивановны. Я не мог разобрать слов, но чувствовал, что всё идёт куда-то не туда.

Кабинет был просторным: высокий потолок, книги вперемешку с полированными фигурками на полках и мягкий свет из абажура в углу. Всё здесь было устроено так, чтобы убаюкивать, располагать, отвлекать. Но Яблокова словно не замечала ни одной детали. Она стояла на пороге, сдержанная, но тревожная. Слишком прямая для человека, пришедшего за утешением.

— Дорогой, твоя знакомая… — послышался голос Ольги Ивановны.

Отражения в зеркалах показывали, как она мельком взглянула на Яблокову и чуть замялась у двери. Родион Романович, не спеша поднявшись из-за стола, коротко кивнул:

— Конечно.

Он подался чуть вперёд, чтобы разглядеть жену, и спросил спокойно, будто между делом:

— Ты собиралась к Арине?

— Верно, — кивнула Ольга Ивановна. — Она сегодня освободилась пораньше и пригласила меня к себе на чай. Я не знала, что у нас будут гости…

— Не стоит ради меня менять свои планы, — хрипловато отозвалась Людмила Фёдоровна. — Мой случай не настолько сложный, чтобы понадобилась помощь второго лекаря.

— Всё верно, — согласился Нечаев.

Он подошёл к жене и, не говоря ничего лишнего, мягко сжал её плечо. Простое движение и в нём было больше тепла, чем в сотне слов. Он улыбнулся, но в уголках глаз на мгновение мелькнуло что-то темная. Тень беспокойства.

— Езжай. Передавай привет дочери. Скажи… — он чуть замялся, — пусть соберётся к нам в выходные.

— Хорошо, — отозвалась Ольга Ивановна, немного задумчиво.

Она ещё раз взглянула на Яблокову, кивнула ей — вежливо, почти тепло — и аккуратно прикрыла за собой дверь. Остались только они двое.

Какое-то время Нечаев стоял спиной к ней. В отражении стеклянной дверцы я видел, как он медленно прикрыл глаза, как едва заметно дрогнули губы — будто он проглотил слово, которое не посмел произнести вслух.

— Люба… не ожидал тебя увидеть… — выдохнул он, не оборачиваясь.

— … живой, — закончила за него Яблокова и скрестила руки на груди. В её голосе не было ни дрожи, ни сомнения. Только твёрдость. — Конечно, ты не ожидал, что я переживу твое предательство.

Я замер. Внутри похолодело. Всё стало тише. Даже кровь в ушах зазвенела глухо, как в подвальном помещении. А потом снова послышался его голос, уже ровнее:

— Ты права. Не ожидал.

Он повернулся, и их взгляды встретились. Никаких жестов, никаких попыток приблизиться. Только прямой, открытый взгляд, будто он всё ещё не знал, как с ней говорить.

— Ты совсем не изменилась, — едва слышно прошептал он. — Будто только вчера…

— Будто только вчера ты убил меня, верно? — перебила она, и в её голосе прозвучало злое веселье.

— Люба… — он опустил голову, и плечи его чуть поникли. — Столько лет прошло. И не было дня, чтобы я не вспомнил…

— Хватит лжи, — оборвала она его и прошлась по кабинету, не спеша. Внимательно глядела на полки, будто вглядывалась в самую суть вещей, а не в безделушки. — Ты жил. А живые не думают о мертвых каждый день. Поверь, я знаю, о чём говорю.

Она замерла у книжной полки, коснулась пальцем фигурки собачки. Потом медленно повернулась к лекарю. Теперь в её лице было меньше напряжения, но и тепла там не прибавилось.

— Странно только то, что ты изменился, — сказала она, чуть склонив голову — Я проверила снимки. И поняла, что ты изменился до неузнаваемости сразу после того, как оставил меня бездыханную в моем доме. А потом… все эти годы выглядишь вот так, — она неопределённо махнула рукой, — будто время для тебя просто остановилось.

Нечаев не отводил взгляд. Не перебивал.

— Мне предложили изменить внешность. Сделать себя старше, — тихо сказал он. — Чтобы никто не смог связать меня и…

— … и меня, — закончила за него Яблокова и горько усмехнулась. — Никто бы не искал Родиона в теле взрослого мужчины. Тут ты прав. Тебе даже не пришлось менять имя. Просто взял фамилию жены и начал практику как будто ты опытный, умудрённый жизнью лекарь. Верно?