Гришаня свернул на нужную улицу, остановился у ворот храма и обратился ко мне:

— Прибыли, мастер.

Я кивнул, рассматривая спрятавшиеся за оградой высокие белые стены и уходящий к небесам золотой купол, блестевший на солнце. Я открыл дверь и уточнил:

— Подождешь меня в машине? Или прогуляешься со мной до приюта?

Гришаня прищурился, вглядываясь за ограду храма, а затем ответил:

— Лучше прогуляюсь. Вдруг получу благословение.

— Ты веришь в такие ритуалы?

— Лишними они не будут, мастер некромант. Вам ли не знать?

Спорить я не стал и вышел из машины. Направился к воротам, чувствуя, как с каждым шагом на меня накатывает волна покоя и гармонии. За спиной послышались торопливые шаги. Гришаня поравнялся со мной и ступал рядом, осматриваясь по сторонам и довольно щурясь на солнце.

У ворот пахло свежескошенной травой. На паперти стояли ожидающие подаяния. Заметив меня, они шагнули вперед, и я уже сунул руку в карман пиджака за бумажником, чтобы раздать прихваченных для этого случая мелких денег, но просящие вдруг резко расступились, пропуская нас внутрь. При этом собравшиеся у ворот как-то странно косились на моего спутника и опускали глаза, словно опасаясь встречаться с ним взглядом.

Я удивлённо посмотрел на него, но промолчал. Он только пожал плечами и усмехнулся, будто ему было и неловко, и забавно одновременно.

— Что ты им сделал? — всё же не выдержал я.

— Да ничего, — просто ответил он, глядя куда-то вверх, где над куполом кружили голуби. — Скорее всего, у нас с ними, видать, общие грехи. Вот и чуют родственную душу.

Я хмыкнул и шагнул в ворота. Двор был пуст, мы обогнули храм и вышли на тенистую дубовую аллею, которая вела к зданию приюта. Солнце пробивалось сквозь кроны старых деревьев, и свет ложился на землю пятнами, будто кто-то рассыпал золото.

— Решили взять на воспитание ребенка? — уточнил мой провожатый.

Я покачал головой:

— Просто с недавнего времени курирую это заведение. И стараюсь помогать детишкам по мере сил.

Гришаня кивнул:

— Дело благое, — ответил он и живо уточнил. — А как синодники отнеслись к тому факту, что святое заведение курирует некромант?

Я усмехнулся и пожал плечами:

— Вроде бы особо не протестовали.

— Понимаю, — отозвался Гришаня.

На детской площадке неподалеку от входа играли дети. Кто-то гонял мяч, кто-то возился с котёнком. Несколько детишек лепили в песочнице куличи. Один мальчишка с сосредоточенным видом пытался починить деревянный кораблик, другой сидел на лавочке поодаль от остальных и читал книжку, шевеля губами. Детский смех звенел в воздухе, словно колокольчики, и в груди у меня неожиданно защемило от чего-то простого и чистого. Я замедлил шаг, рассматривая площадку.

— Неплохой приют, — отметил Гришаня.

Я повернулся к нему, уточнил:

— С чего ты взял?

— Да потому что у детишек, — Гришаня кивнул в сторону площадки, — глаза живые, радостью светятся. И дети смеются. Значит, здесь их любят и заботятся. Поверьте, Павел Филиппович, я в приютских разбираюсь. У некоторых пацанов с малолетства такой отпечаток на лице, словно они острог и каторгу строгую прошли. Такие не то, что смеются, даже улыбаются редко. А если и улыбаются, то это больше похоже на оскал как у зверей хищных. А эти… другие.

Я не стал отвечать, а лишь вздохнул. Гришаня говорил просто, но в его словах была своя правда. Мы поднялись по ступеням крыльца, я потянул на себя заскрипевшую тяжелую створку, и мы вошли в просторный холл.

За стойкой справа от входа сидела мать-распорядительница, высокая, худая женщина с усталым лицом и мягкими глазами. Она некоторое время пристально рассматривала нас, а затем, видимо различив герб семьи на моем пиджаке, радостно улыбнулась:

— Павел Филиппович! — сказала она, сложив руки в молитвенном жесте. — Какая честь вас видеть!

Я улыбнулся.

— И вам доброго утра, матушка.

— Вы просто наш спаситель, — начала женщина с лёгким поклоном. — Потому что в последнее время в наш приют пошло настоящее паломничество с просьбой взять старших детей в ученики. Мы теперь молимся за вас каждое утро.

— Благодарю. — Я слегка поклонился. — Но молитесь лучше за детей. Им это нужнее. Вряд ли Искупитель слышит молитвы за душу некроманта.

— Искупитель слышит просьбы за любую душу, — с мягкой улыбкой ответила женщина.

— Надеюсь, жалоб от детей, которых отдали в обучение, не поступает? — с легкой тревогой уточнил я, и мать-распорядительница замотала головой:

— Искупитель с вами. Они счастливы и изучают новые ремесла. Вы дали путевку в жизнь многим, мастер Чехов. Это дорогого стоит. Благодаря вам, они не пополнят ряды уличных банд.

При этих словах, женщина как-то странно покосилась на Гришаню, но тот ловко отвел взгляд, делая вид, что ничего не заметил.

— Мне нужно поговорить с двумя воспитанниками, — произнес я, меняя тему разговора. — Леонидом и Иваном.

Лицо матушки на миг изменилось. Улыбка не исчезла, но в глазах промелькнула осторожность.

— Простите, мастер Чехов, но… мальчиков больше нет в приюте. Их забрали.

— Как это? — я нахмурился. — Куда они делись?

Женщина склонила голову и терпеливо пояснила:

— Их взяли на воспитание.

— Кто? — уточнил я.

— Простите, — тихо произнесла она. — Это информация под защитой. Я не могу назвать имена тех, кто взял ответственность за Ванюшу и Леонида.

Я хотел было возразить, но промолчал. Информация о том, куда отдали на воспитание детей, и правда была тайной, которую защищал закон.

— Понимаю, — сказал я и поклонился. — Спасибо, матушка.

— Но смею вас заверить, что мальчики в хороших руках, — она светло улыбнулась, словно пытаясь уверить меня в том, что эта тайна не должна была тяготить мою душу.

— Спасибо вам за добрые слова, — я кивнул.

— Отобедаете с нами? — робко уточнила женщина, но я покачал головой:

— Простите, у меня еще много дел.

— Понимаю, — ответила женщина. — Народный адвокат, который защищает интересы простых людей всегда занят.

Я тепло улыбнулся:

— Но на днях я обязательно вернусь в ваш приют и с радостью отобедаю с воспитанниками, — заверил я мать-распорядительницу. — До встречи.

— До встречи, мастер Чехов, — ответила женщина и осенила меня знаком Искупителя. Картина вышла настолько забавной, что Гришаня прикрыл ладонью лицо, пряча улыбку.

Мы вышли на крыльцо. Тяжелая дверь со скрипом захлопнулась за нами. Солнце уже стояло высоко, и воздух пах мёдом и прогретым камнем. Детская площадка уже пустовала. Видимо, старшая сестра увела воспитанников на второй завтрак.

— Простите меня, Павел Филиппович, но я все время ожидал, что вы начнете дымиться.

— А ты сам? — уточнил я с ухмылкой. — Я был уверен, что у тебя хвост отвалиться.

— Нет у меня хвоста, — проворчал парень, но зачем-то отряхнул штаны пониже спины. — И в храмах я вполне себе неплохо себя чувствую. Тут часто оставляют печеньки у образов святых.

— Их же собирают, чтобы отдать детям, — я попытался усовестить Гришаню.

— А я в глубине души тоже ребенок. И не так уж и сильно в глубине, — возразил он.

Мы спустились с крыльца и Гришаня спросил:

— Что это значит: «взяли на воспитание»?

— Это значит, что дети станут жить в семье, как приёмные, — объяснил я. — Не усыновленные, а на правах приёмных. Им могут купить отчества, дать фамилии. Но прав наследования титулов у них не будет. Хотя…

Я собирался продолжить, но вдруг замер. Потому что за коваными воротами я заметил знакомые силуэты. Сердце на мгновение сбилось с ритма. По аллее, между старых лип, шли четверо: двое взрослых и двое подростков.

— Вот и ответ, — произнёс я тихо и направился к воротам.

Филипп Петрович и Людмила Фёдоровна не торопясь шли по дорожке, а рядом с ними топали двое подростков. Леонид и Ванька. Те самые. Оба выглядели довольными, оживлёнными, с лицами, на которых впервые появилось что-то похожее на уверенность. Людмила Фёдоровна держала Ваньку за руку, что-то рассказывала, а тот смеялся. Леонид шагал рядом с отцом, явно гордый, что взрослый мужчина говорит с ним на равных.