Тьма уже опустилась на землю окончательно, и город встречал нас знакомыми мягкими янтарными отблесками фонарей и вывесок. После диких лесов этот свет казался почти чудом.

Гришаня сбросил скорость, и мотор заурчал тише. С каждым километром вид столицы становился чётче: серые доходные дома, первые трамвайные линии, горящие фонари, переливающиеся разными цветами вывески, редкие прохожие, которые торопились по своим делам. Из лавки на углу пахло горячим хлебом и корицей. И от этого аромата внутри что-то перевернулось.

— Наконец-то дом, — произнёс я негромко, хотя в груди всё ещё звенели отзвуки эха того полного злобы воя, который мы слышали в лесу.

Арина неподвижно сидела и смотрела в окно. Глаза её потемнели, но в них больше не было той хищной тревоги. Лишь усталость. Она выглядела измождённой, будто последние часы выжгли из неё почти все силы, поставив на грань выгорания. И теперь, эта энергия, пусть и медленно, но восстанавливалась.

— После таких мест город кажется почти добрым, — внезапно пробормотала она, рассматривая дома.

Я кивнул. Петроград действительно умел прятать свою жестокость с уличными бандами и преступностью за уютной пеленой из огней витрин и светом фонарей вечерних улиц.

Мы проехали по набережной. Вода в канале отражала огни, и от этого, казалось, будто город горит изнутри. Мокрые булыжники блестели в свете фонарей. Где-то в отдалении послышался звонок трамвая, и этот звук, обычный, мирный, разрезал вечер, возвращая к реальности.

— Куда теперь, Павел Филиппович? — уточнил Гришаня, глядя на меня в зеркало заднего вида.

— Ко мне, — коротко ответил я.

Водитель кивнул. Его лицо, усталое, пыльное, на миг осветилось лёгким облегчением.

— Честно, я уж думал, не выберемся из той деревни, — произнес он.

— Я тоже, — признался я. — Я тоже. Если бы не помощь Арины Родионовны…

Я взглянул на сидевшую рядом девушку. На секунду показалось, что в её зрачках мелькнул отблеск того же огня, который я видел, когда Нечаева стояла перед вооруженной вилами и топорами деревенской толпой.

— Папенька гнал машину как сумасшедший. Думается мне, что он знает правду о тех местах, — задумчиво проговорила моя невеста. — Он не особенно удивился, увидев людей с оружием.

— Главное, что помог, — буркнул Гришаня.

— Он сильный целитель, — кивнула Арина Родионовна. — Но даже я не ожидала, что он сможет сотворить такого громадного помощника.

— Иришка очень плоха, — вздохнул я и потер переносицу. — Я беспокоюсь, как бы не случилось самого худшего. Фома этого не переживет.

— Переживет, — ответила девушка и прильнула к моему плечу. — У него еще есть в запасе жизни. Но будет ли эта жизнь ему в радость. А потому, очень надеюсь, что папенька справится. И сможет удержать ее на этом свете.

Машина свернула с набережной на уже знакомую улочку. И вскоре мы остановились у моего дома. Авто въехало в арку, затормозило у крыльца.

Я вышел из машины, вдохнул воздух. Тяжёлый, влажный, но родной. Из открытого на втором этаже окна доносилась музыка. Видимо, Яблокова слушала проигрыватель. Или смотрела телевизор.

Я повернулся к Арине, протянул ей руку, помогая выйти, и девушка покинула салон, закрыв за собой дверь.

Во двор въехала вторая машина, которая остановилась рядом с нашей. Задняя дверь открылась, и из салона, держа Иришку на руках, вышел Фома. Девушка все еще была без сознания, хотя я заметил остаточный след светлой магии. Словно Нечаев успел поработать над девушкой, пока мы уносили ноги из той забытой Искупителем деревни. Губы Питерского что-то беззвучно шептали, будто молитву, а глаза полыхали таким упрямым, чистым светом, каким горят только те, кто не смирился с судьбой. Он направился к дому, где на пороге его уже встречали встревоженные Козырев и Ярослав.

— Что случилось, мастер? — обеспокоенно уточнил бывший культист.

Я только пожал плечами:

— Скоро узнаем.

Вынул из кармана телефон, нашел в списке контактов номер Лаврентия Лавовича. Нажал кнопку вызова. Лекарь взял трубку почти сразу:

— Слушаю, Павел Филиппович.

— У меня дома вас ждет пациент. Кажется, по вашему профилю, — устало сказал я. — Приезжайте как можно быстрее.

— Скоро буду, — тут же отозвался лекарь и завершил вызов. Я же убрал телефон в карман и просто стоял, глядя, как призраки открыли дверь дома, и Фома вносит Иришку внутрь. Нечаев вошел следом, ведя под руку растрепанную Зинаиду. А через мгновение в приемной послышался взволнованный голос Людмилы Федоровны.

Я взглянул на Арину Родионовну, и вместе мы отправились к дому. Поднялись по ступеням крыльца и вошли в приемную.

— Что у вас там произошло? — послышался голос Яблоковой. Женщина стояла у лестницы, глядя, как Фома и Нечаев поднимаются на второй этаж.

Она побледнела при виде лекаря и лицо ее посуровело. Но к моему облегчению она не сказали ничего, а лишь резко махнула рукой — мол, проходите.

Я прошел в комнату, сел на диван, откинулся на спинку. Подниматься наверх я не стал. Не хотел мешать Нечаеву работать. А помочь ему я не мог, потому что способностей к исцелению у меня не было.

— Пока я знаю не больше вашего, — устало произнес я и почувствовал, как на втором этаже активируются тотемы. Невольно поежился от всплеска силы, которую высвободил Нечаев.

Взглянул на сидевшую рядом невесту. Казалось, она уже пришла в себя. В глазах снова появился живой блеск, а с лица сошла мертвенная бледность. Арина Родионовна кивнула и взяла меня за руку. Она сжала мои пальцы чуть крепче, чем следовало, и произнесла так тихо, чтобы слышал только я:

— Вы все еще сильно напряжены, Павел Филиппович.

— Таких эмоций я не испытывал даже во время бунта в том острожном дворе, — признал я.

Девушка не ответила, лишь опустила взгляд. В глазах Нечаевой отражался тусклый свет лампы, и мне вдруг показалось, будто этот свет дрожит оттого, что ей самой все еще страшно.

Людмила Фёдоровна, скрестив руки на груди, наблюдала за нами. В её взгляде читалось и беспокойство.

— Пойду посмотрю, как они устроились, — ответила она после паузы. — А заодно поставлю чаю для Фомушки и Зинаиды. Ну и Лаврентия Лавовича. Он ведь приедет?

— Приедет, — заверил я женщину. — Причем обещал прибыть как можно быстрее.

Яблокова тяжело вздохнула и направилась на второй этаж с видом воительницы, которой предстоял тяжелый бой.

— Пожалуй, нам тоже не помешало бы согреться чаем, — произнесла Арина Родионовна и встала с дивана. Подошла к чайнику, нажала кнопку. Открыла заварник, достала с полки мешочек со сбором и щедро насыпала смеси в емкость.

— Расскажете все, что знаете про эту деревню? — попросил я.

— Расскажу, — ответила Нечаева, заливая в заварник кипяток. — Только предупреждаю сразу: история будет долгой.

— Этой ночью вряд ли получится заснуть, — ответил я.

Девушка взяла с полки две чашки, поставила их на поднос и вернулась к столу.

— Спасибо, — поблагодарил я Нечаеву, когда она подошла к дивану. Взял заварник и разлил по чашкам настой. От горячего пара по комнате поплыл густой аромат. Терпкий, с нотами смородинового листа сушёных трав и полевых цветов: тёплая горечь зверобоя, сладковатая пряность липы, хвойная свежесть можжевельника и тонкий, дымный след еще чего-то. Протянул одну из чашек девушке. Та с благодарностью приняла ее и обхватила ладонями. Я заметил, как Арина Родионовна прикрыла глаза, вдыхая аромат. Её дыхание стало глубже, лицо смягчилось. Она отпила глоток и впервые за всё это время тихо улыбнулась, устало, но искренне.

За дверью послышались шаги. На секунду я подумал, что люди из той деревни прибыли по наши души и уже почти на автомате щелкнул пальцами, чтобы призвать тотемы и приготовиться к бою. Но в следующую секунду вспомнил, что призраки не пропустили бы через арку никого из чужаков. И дали нам знак. А потом заметил Бусю, который аккуратно прокрался в мой кабинет, чтобы поселить там украденный из деревни цветок.

Дверь распахнулась, и на пороге появился Лаврентий Лавович. Он замер у входа, снял очки, протёр стекла платком, потом взглянул на меня.