Новый патриарх реформу церковных владений воспринял крайне болезненно. И явно дал понять, что против. Впрочем, дернуться и начать лобовую конфронтацию не мог. Так — потихоньку саботировал, что мог. Но осторожно, чтобы не подставиться. И задабривая царя панегириками в надежде тихой сапой добиться своего…

— Менять его надо, — тихо произнес Алексей, когда они с отцом вышли с патриаршего подворья.

— Да… — кивнул Петр. — Нету в нем душевного отклика делам моим. Врага во мне видит.

— Да, — согласился Алексей. — Но дивно все, конечно. Так-то учебе детей он не противник. Но… — покачал головой царевич. — Сколький. Выкручивает. Словно уж. Ведь хотел прямо и по существу возразить, но не решился, перекрутил все.

— Хотел… — тяжело вздохнув, произнес царь.

— Но в одном прав Стефан. Нам нужно что-то с учебниками делать.

— Так у тебя же есть уже.

— Есть. Но тут есть деталь одна. Сам знаешь — в каждой местности говорят по-своему. Диалекты сие зовется. Когда диалекты расходятся слишком далеко — появляются новые языки. Через раскол.

— И к чему ты мне это говоришь?

— Нужно крепко подумать над тем, как и чему учить. Продумав учебник. Счет — понятно. Цифры и основные арифметические действия. Более там не нужно. А вот чтение и письмо. Здесь все сложнее.

— Не понимаю тебя, — покачал головой царь.

— Учебник для обучения чтения — букварь. Его надобно дополнять сборником текстов для освоения навыков чтения. Простых. Понятных. Но и, в то же время, полезных нам. Что они там будут читать? Мама мыла раму? Папа гладил маму?

— Так Евангелие им дать, — пожал плечами отец. — Всегда же по Евангелие учились читать, псалтырю и часослову.

— Учить мы будем одному, а закреплять на другом? Там же церковно-славянский язык, сильно отличающийся от русского. Перевести не дадут. Поэтому нам нужен текст для чтения, который будет написан по нормальным правилам и соответствовать современности.

— Ну… хорошо. И что ты хочешь?

— Краткую истории России. Крупными буквами и лаконично. Показав в ней что именно мы молодцы, а не литвины. Да и вообще — оформить правильную картину мира. С боярами мироедами и царями, что за отечество стоят. Через что каждому, изучающего чтение, сие в голову вбить. Он ведь книгу эту прочтет ни раз и ни два. Хочешь не хочешь — запомнит.

— Напишешь?

— Напишу. Но перед тем нужно решить еще один вопрос. А именно новой графики и орфографии. Сейчас ведь учат весьма мудрено. И многое берется из церковно-славянского языка, а потому мертво еще до рождения.

— Патриарх тебя за такие слова проклянет, — усмехнулся Петр Алексеевич.

— Ну, тебя с его подачи уже стали тишком называть Антихристом. С него станется.

— Ты уверен?

— Твердых доказательств у меня нет. Но кое-какие косвенные указывают на него. Да и отвечая на вопрос — кому выгодно, он там сразу всплывает.

— Вот… — грязно выругался царь.

— Я же говорю — менять его надо.

— Надо. — покивал Петр.

— Что до графики и орфографии, то их нужно максимально упростить. Нам ведь учить толпы дремучих людей. Чем проще окажется язык, тем легче. И главное, надо сделать так, чтобы написанное слово читалось строго так, как его написали. И продавливать единый стандарт языка.

— И как же ты это хочешь сделать? Сам же говоришь — в разных местностях по-разному говорят. Тут и сомнений нет — перекручивать станут.

Алексей же немного подумав описал отцу по сути фонематический принцип орфографии. С ним он не был знаком на систематическом уровне. Но слышал о принципе эсперанто — «одна буква, один звук».

— Большую работу придется провести, — покачал головой Петр, когда сын ему объяснил свою затею.

— Сейчас у нас очень мало грамотных людей и нет стандарта языка, никакого. Так что — в любом случае проделывать большую работу. И я мыслю надо сразу сделать по уму. Чтобы не морочить голову ни себе, ни людям позже.

— Но такой разрыв со стариной.

— А церковно-славянский язык все равно не пригоден для записи современного русского языка. Да и бороться с ним не нужно. Оставим как язык богослужения. Он ведь понятен. Просто другой.

Царь снова покачал головой, но возражать не стал. Лишь скосился на дверь патриаршего подворья. И направился в карету. Царевич же вдгонку ему бросил:

— Стандарт языка потребует не только новых правил и графики, но и словарей. Чтобы всегда можно было проверить — как какое слово пишется и что означает. А также надо делать энциклопедические словари.

— Ох Леша… Леша… — тяжело вздохнул Петр.

1705 год, июнь, 28. Москва

— Присаживайся, — произнес Алексей, указав Миледи на стул около своего стола.

— Что-то случилось?

— Помнишь мы разговаривали о твоем сыне?

— Да, — оживилась она.

— Вот, — подвинул он ей папку. — Тут результат моего расследования. Жив-здоров.

— Но… — она как-то растерялась.

— Выяснить это ты не могла. Во-первых, не имела доступа к переписки моей бабки, а во-вторых, не знала на что смотреть. Хотя особой сложности задача не представляла.

— Она открыто об этом писала?

— Ну зачем? Она была не такой дурой. Ведь сторонние люди могли прочитать письмо. Так подставляться — глупо.

— Тогда как?

— Все просто. Я поднял ее регулярную переписку. С кем она постоянно обменивалась письмами. Во всяком случае с 1690 года. И внимательно прочел, выделяя повторяющиеся упоминания. Очень быстро это дало свои плоды. В переписке с управляющим одного села он раз за разом сообщал ей эзоповым языком о жизни одного человека. Явно ребенка. Это стало хорошей зацепкой, позволившей быстро раскрутить весь клубок. Твоего сына отдали старосте крупного села, доходы от которого шло на содержание моей бабки. Взамен умершего родами его собственного ребенка. Во всяком случае именно к такому выводу я пришел. А дальше… бабка честно выполняла свою часть сделки. Староста имел хороший достаток, и она ему время от времени подкидывала денежки. Только вот староста тот преставился через месяц после Натальи Кирилловны. Что и обрубило концы, так как распоряжений никаких она не оставила.

— Ох… — только и выдохнула Арина.

— Сейчас он зайдет. Веди себя прилично. Парень ни о чем не знает. — с этими словами царевич дернул за небольшой рычажок под столом. И где-то там, вдали — в приемной, зазвенел колокольчик. Тихонько.

Через полминуты в кабинет зашел секретарь.

— Пригласи сына старосты.

— Слушаюсь, — кивнул тот и вышел.

Миледи же глубоко дышала, пытаясь успокоится.

Щелкнул замок.

Открылась дверь.

И в помещение кто-то вошел.

— Проходи Кирилл. И закрой дверь.

— Да, конечно. Мне сказали Алексей Петрович, что ты хотел меня видеть.

— Догадываешься почему?

— Не могу знать.

— Как я тебе уже говорил, что рассказывали, что ты смышлен не по годам и рассудителен. И я решил к какому делу тебя пристроить.

— Никак не соображу, кто такое мог про меня рассказать. Меня же в селе все ненавидели. — озадачился парень, явно смущенный повторением такой характеристики в свой адрес.

— Отчего же?

— Отца моего не любили. Жили хорошо. Все окрест считали, что он три шкуры с них дерет, чтобы перед Натальей Кирилловной выслужиться. А как преставился — боятся перестали. Много раз мне это в глаза бросали.

— А мать что говорила?

— Чтобы не обращал внимания. Ибо от зависти.

— Не кручинься. То действительно от зависти. Но токмо не из-за хорошей жизни, а оттого, что толковый ты. Рассудительный. Что сам сейчас и показал. Это, — указал он сидящую к нему спиной женщину, — Миледи. Слыхал о такой?

— Как же, не слыхать? Слыхал… — отчетливо заробевшим голосом произнес парень.

— А что слыхал? — спросила Арина, поворачиваясь.

Перед ней открылся парень — ровесник Алексея. Такой же долговязый, видно в отца. Только если царевич ликом пошел в Лопухиных, то этот парень сочетал круглое лицо Нарышкиных и черты лица самой женщины. Будучи на нее заметно похож.