— Они ведь могли тебя взять.

— Думал, они покинули Москву после того провала?

— Ну а как же? Это ведь риск какой. А за вновь прибывающими я пригляд утвердил.

— Они бы вряд ли в прошлый раз столь малыми силами вышли меня брать, если бы у них их было вдвое больше. Не так ли?

— Так. — мрачно кивнул Ромодановский. — Проглядел.

— А это можно было не проглядеть? Ладно. Чьи это подворья?

— Купцов. Но их самих уже полгода никто не видел. Сказывали, что по торговым делам отлучились. Обычное дело.

— Обычное. — согласился царевич. — Полагаешь, что в будущем не повторится?

— Кто знает? — пожал плечами князь-кесарь.

— Надо будет общине их купеческой предъявить, что де, снюхались с врагами Отечества. И пустили к себе воров лихих, пытавшихся царевича добыть. И виры с них за то потребовать. Ведь знали шельмецы. Или мыслишь — не ведали?

— Отчего же не ведали? Ведали. Может и не все, но о том, что на трех подворьях отряды собрали, без каравана, точно ведали. Но такое бывает. Например, ежели хранят что ценное. Товар какой. Или готовятся сей товар встречать, али сопровождать.

— Значит не уследить?

— Не уследить. Да и предъявлять купеческой общине не за что.

— Предъявить и можно, и нужно. Вот спрашивать не обязательно. Попугать и довольно для начала. Пущай наперед тебе докладывают о всяких таких сборищах. Чтобы дурного дело не учинилось. А ты, ежели заприметишь странность, уже и сам проверишь.

— Если только. Но чую — загоняют, пытаясь своих недругов со свету сжить. Да и меня с ума свести.

Царевич на это ничего не ответил.

Захват подворий, на которых укрывались злоумышленники, в целом ставил крест на этой истории. Быстро найти новых подельников — задача весьма сложная. А теперь, допросив выживших, Ромодановский почти наверняка выйдет на подельников. И им придется уже сегодня бежать из города. Возможно даже, что уже, взяв руки в ноги, они дали ходу. Наверняка же им доложили о том, чем дело кончилось.

— Думаешь Милославские? — спросил после долгой паузы Алексей.

— Не знаю. На них не похоже. С ляхами они дружны. То верно. Но похищать тебя… Зачем?

— Это имеет смысл в трех случаях. Первое — получение выкупа. Однако подобное можно смелось исключать. За такие проказы потом все одно найдут и накажут. Второе — вынудить моего отца к каким-то поступкам. Я ведь, все-таки единственный наследник. Это вполне себе дело. Ведь у поляков сейчас выборы. Государь наш Петр Алексеевич продвигает Августа саксонского. А ему далеко не все рады. Вот и, прихватив меня, можно было бы убедить папу отказаться от сего.

— А третье?

— Если задуман переворот и злоумышленникам нужно взять меня в заложники. Чтобы потом как-то свой успех оформить. Например, как регентство. Оттого я про Милославских и спросил.

— Они, конечно, воду мутят, но на такое вряд ли пойдут.

— Думаешь?

— А если и пойдут, то иначе. У них здесь много своих людей и подворий. Все эти игры с купцами им устраивать нет никакого смысла. Только возня лишняя.

— Ладно. Допустим. А с кем эти купцы сбежавшие дела вели? Есть у них что-то общее?

— Ты думаешь они тут не сами по себе?

— Даже если и сами по себе, то надо понять — кто их купил. И установить особый контроль над людьми, союзных нашему недругу. Или тебе нужно третье повторение попытки похищения? Рано или поздно у них может и получится…

Алексей нервно выхаживал по помещению.

Думал.

Совершенно погруженный в мрачные мысли.

Сегодня в Москву пришли выборные от четырех стрелецких полков, стоящих в Великих Луках. С челобитными в Стрелецкий приказ, дабы им выплатили задержанное жалование и выдали кормление.

На первый взгляд — ничего такого.

В реалиях XVII века обычная история. Правительства редко выполняли свои финансовые обязательства в срок. Даже перед своими войсками. И те, в ответ, нередко бунтовали. Так что прибытие с челобитной выглядело крайне позитивным развитием событий. Алексея же это объяснение ничуть не грело. Скорее, напротив — пугало.

— Началось, судя по всему. — произнес он во время разговора с Ромодановским. — Теперь это точно Милославские.

— Думаешь? — со снисходительной улыбкой спроси Федор Юрьевич. — Сейчас стрельцам выдадут все запрошенное и они отправят восвояси с миром.

— Было бы славно. Но мне кажется добром это не кончится.

— Отчего же?

— Помнишь я тебе сказывал, что стрельцов на бунт так просто не поднять? Им жизнь в принципе нравится их. И лишний раз воду мутить им не с руки.

— Ты мне много раз о том сказывал. Все уши прожужжал. Мы про это так много говорили, будто сами задумали что неладное.

— Они пришли, потому что их лишили денежного довольствия и кормления. Тебя это не смущает?

— Бывают перебои. Редкий год без них обходится. А они все люди опытные и пустого творить не станут. Ничего ведь непоправимого не произошло.

— На первый взгляд — да. Но отца моего, Государя Петра Алексеевича в России уже почитай год как нет. Отчего люди расслабились. Вон — ропщут, дескать, долгая служба у стрельцов. Что домой, к семьям не пускают их. Ой как неспроста это. Да и все прочие подготовительные дела Милославские вели не просто так. Они ведь столько старались. Думаешь, просто так откажутся?

— И какая связь между ними и этими недовольными стрельцами?

— Я, как ты мне позволил по приказам ходить, стал особо следить за Стрелецким. Опасность ведь великая. Шестнадцать лет назад они вон что учинили…

— А мне о том не сказывал?

— А о чем там сказывать? Сам приказ отпускал на содержание полков все как полагается. Во всяком случае по бумагам. А стрельцы оказались в столь тяжелом положении. Это как понимать? Неужто разворовали по пути? Или полковники? Или в бумагах муть писана обманная? Понимаешь, к чему я клоню?

— А к чему? Разворовали. Так-то не редкость. Но Милославские к этому какое дело имеют?

— А кому это выгодно? Берем воровство, вынуждающее стрельцов послать выборных. Добавляем к нему то, что папа уже год как не в державе своей. И это многим голову кружит. А потом предположим, что к стрельцам тем поиздержавшимся кто людишек послал, да смущает их умы речами. Что получится?

— Так не послал же никто.

— Так мы и не знаем о том. А вдруг? Ты, кстати, слышал новые слухи?

— Слышал, — нехотя согласился Федор Юрьевич.

— Немцы дескать сгубили царя нашего и подменыша ему поставят. А я — одержимый нечистой силой по колдовству немецкому. Чуешь чем это пахнет?

— Эти слухи редкие. Их мало кто пересказывает. Поддержки среди людей они не имеют.

— Но семена сомнения сеют. Разве нет?

— И что ты от меня хочешь? — устало вздохнув, поинтересовался князь-кесарь. — Чтобы я на основании твоих измышлений взял под арест кого из Милославских?

— Почему кого из? Всех.

— Ты ведь понимаешь, что это невозможно?

— Понимаю. Но ведь желать и делать все ж разные вещи.

— Какой им резон устраивать бунт? Софья — старая баба. Мужчин с правами на престол у них никого нет.

— Если поставить Софью царицей, то потом, после можно выдать какую из дочерей Иоанна Алексеевича за сына Августа саксонского или за самого Карла шведского. Как понимаешь — дело верное. Ежели они согласятся, то Россия попадет в личную унию. И, главное, это даст Милославским серьезную силу. Либо в лице шведской армии, либо польско-литовской.

— Эко ты завернул, — покачал головой Ромодановский. — Август на такое не пойдет. Если бы не отец твой, то не видать ему польского престола. А совсем уж неблагодарной скотиной он не является. Карл же молодой того хуже.