Гетманщину с Крымом и в Варшаве, и в Константинополе признавали неотъемлемой частью России. И не как автономий, а в любой форме. Обязуясь принять с этих земель и разместить у себя всех недовольных.

К России отходили Полоцкое, Витебское и Мстиславское воеводства. К Швеции Мальборское и Поморское с переуступкой Мекленбургу шведской Померании за помощь в войне. К Дании — Крит. К Ирану — Багдад с большей частью Месопотамии.

Ну и так — по мелочи.

Оставалось этот договор согласовать с Исфаханом, но, как заметил посол Сефевидов — никаких неожиданностей не будет. Он Аббаса вполне устроит.

И все.

Красиво?

Алексей был доволен. Как и Петр.

Да, не Бог весь что. И в той же Москве даже раздавались отдельные возгласы по поводу продолжения войны. Что, дескать, слишком мало Россия получает. Но открыто высказать что-то ни царю, ни царевичу никто не решился. И ворчали в общем-то не сильно. В конце концов влезать в затяжную войну, как некогда Алексей Михайлович, с весьма мутными перспектива действительно удовольствия мало…

Царевич же возвращался к делам. Простым, обычным и насквозь повседневным.

А их хватало.

Они навалились на Алексея словно… тут даже и слов не подобрать. Во всяком случае приличного. Впрочем, все эти аварии на производствах его ничуть не удивили и даже не разозлили. Он их ожидал. Острая нехватка рабочих рук, в особенности квалифицированных, вынуждала многих заводчиков выжимать все соки из работников. Ну вот и аукнулось. Иначе и не могло бы быть. Люди то не роботы. Под такими нагрузками и то чудо, что столько продержались.

И то ли еще будет.

Так что Алексею предстояло совершить очередной подвиг Геракакла — очистить те самые конюшни, им самим и построенные в спешке. То есть ввести адекватное трудовое законодательство. Нормально ввести. Не на бумаге.

Вою будет…

Но иначе никак. Тем более, что в новом году должны были начать прибывать бригады работников, набранные церковью по старым православным епархиям юга, и выставленные персами. А это от сорока до пятидесяти тысяч человек. Может и больше — пока не ясно. И масса самых неожиданных проблем…

Дела… дела… дела…

Сразу же после возращения у наследника голова кругом пошла от всей это свистопляски, от которой он успел уже отвыкнуть во время кампании. Там-то было тихо. И большую часть времени он был вынужден занимать себя уже хоть чем-то. А тут… старые добрые авралы и критические пиковые перегрузки…

— Да… в походе было лучше… — тихо произнес Алексей, отмокая в небольшом теплом бассейне, после завершения очередного безумного рабочего дня.

— Ты там по мне совсем не скучать? — томным и чуть наигранно обиженным голосом, произнесла одна из «горничных», входя обнаженной в бассейн к царевичу.

— Скучать… конечно скучать… — смешливо фыркнул Алексей.

Заигрывания этой старшей в его мини-гареме иногда выглядели забавно. Другие себе подобного не позволяли…

1707 год, октябрь, 22. Москва

— Ну что отец, поздравляю. — произнес Алексей, отхлебнув чая.

— С чем? — с каким-то скепсисом и подозрением спросил Петр.

— С тем, что Россия стала Великой державой, войдя в клуб самых серьезных игроков на планете. С нами стали считаться. Все. По-настоящему. Видишь? Вон как забегали. Если бы мы были, как и раньше, «еще одним индийским княжеством», они бы так не суетились.

— Великая держава… а мы раньше ей не были разве? — спросил он, также отведав вкусного чая.

— Ты шутишь? — усмехнулся сын. — Нас за белых туземцев держали. За дикарей.

— И что поменялось?

— На взвесили, обмерили и признали смертельно опасными. А считаются в этом мире только с теми, кто в состоянии тебе лицо сломать. В прямом и переносном смысле.

— Ты, как я погляжу, этому не рад. — усмехнулся Петр после некоторой паузы. — Хотя сам старался чуть ли не больше меня.

— Да. Не рад. У маленьких мальчиков маленькие проблемы. У больших — большие… — развел руками Алексей. — А готовы мы к этому? Я не знаю. Да и выбора у нас по сути не было. Так или иначе теперь-то они возьмутся за нас по-взрослому, а радости это не добавляет…

— Это же все, все, что нажито непосильным трудом, все погибло! — убивался Лопухин старший[173].

И плакал.

Искренне. Навзрыд…

Взрыв на пороховой мануфактуре потряс всю Москву. Громыхнуло так, что на версту окрест окна повыбивало. Там, где они были, конечно.

Петр же смотрел холодно и равнодушно.

— Что там случилось? — спросил он у неприметного человека, стоявшего за спиной причитающего.

— Готовый порох своевременно не вывезли. Складывали в одном месте навалом. Кто-то рядом с ним решил покурить…

— КТО?! КАКАЯ…?! — воскликнул Лопухин старший, вскакивая. К счастью, его крик потонул в гудке. Где-то недалеко спускал пар с парового котла.

— Свидетелей не осталось. — развел руками, сотрудник полиции.

Алексей таки сподобился. И на базе ведомства Федора Юрьевича Ромодановского создал полицию с ее вполне обычными функциями. Во всяком случае начал эту структуре создавать, так как нужда в ней имелась весьма изрядная. И в уличной патрульно-постовой службе, включая конную полицию, и в службе участковых, и во всяких следственных структурах вроде импровизации на тему МУРа. Да и ОМОН для поддержания общественного порядка требовался. Но начало не финал и требовалось проделать еще очень приличную работу. В том числе и потому, что подобное ведомство создавалось, по сути, впервые в мире. Во всяком случае в современном его виде[174]…

— Но хоть кто-то что-то видел? — холодно поинтересовался царь.

— Мы опросили всех окрест, но это ничего не дало. Осмотр места взрыва позволил установить личности большей части погибших. Их опознали. Двое пропали без вести. Сейчас ищем. Вполне возможно, что они непричастны, но после взрыва испугались и попытались скрыться.

— НЕПРИЧАСТНЫ?! — рявкнул Лопухин старший.

Сотрудник полиции ничего не ответил.

Петр же кивнул, принимая ответ. И отпустил сотрудника, предупредил, чтобы ему докладывали о ходе расследования. А когда тот ушел, обратился к стенающему родичу:

— Порох почему не вывозили?

— Управляющий там погиб. Не ведаю.

— Это ваша мануфактура. Кто должен ведать? Я?! Леша?!

— Узнаю.

— Узнай. — холодно процедил царь. — Ступай.

— А как же нам быть?

— Как? Новую мануфактуру строить. Порох не вывозили с мануфактуры? Не вывозили. Ваша вина. Была бы война — шкуру бы спустил. А так — все восстановить и сделать лучше прежнего. Сроку — год.

— Но как же…

— Виновного промеж себя ищите. Кто недоглядел. Да с умом ищите. Мне с того — ни горячо, ни холодно. Мне мануфактура надобна! Если еще раз по такой дури сгубите — накажу и более не доверю. И селитряной лишу! Ясно ли говорю?

— Куда уж яснее! — вскинул руками Лопухин в примирительном жесте. И в темпе ретировался, поняв, что сострадания у царя не дождется, а вот тумаков…

Царевич весь разговор сидел молча.

Пил кофе.

В этот раз сваренный по-турецки. Крепкий, черный, горький.

— Нет ты видел? Видел? — спросил Петр у сына, когда дед Лопухин вышел. — На таком производстве! Ох олухи! Ну как с ними работать?

— Отец, другого народа у нас нет.

— Спасибо сынок, — саркастичным тоном произнес царь и поклонился Алексею в пояс. — А то я дурак старый о том и не ведаю.