И они нашли. Это была металлическая планка длиной в пол-аршина[297], с отверстиями на концах. Подуха наклонился, чтобы ее поднять, но двуединый крикнул:

– Не трогай! Кто его знает, что это. Может, гостинец, а они бывают и неприятными. Веришь?

– Да уж чего-чего, а гостинцев-то я навидался, – все же поднял железку трубник. – И это точно не он. Глянь, тут резьбовые отверстия, правда, резьба в обоих сорвана. Это какая-то деталь дирижабля – резьбу под тяжестью сорвало, болты вылетели, вот она и отвалилась. Короче, ничего интересного.

И Подуха отшвырнул бесполезную планку. Она взвилась кверху, но стала вдруг странно замедляться, словно воздух вокруг нее сделался более плотным, а поднявшись еще немного выше, вдруг резко клюнула вниз и упала в десятке саженей от сталкеров.

– Интересно… – пробормотал Ломон и спросил у трубника: – Ты когда ее поднял – она тяжелой была?

– Да нет, – пожал тот плечами. – Обычной. Как и должна такая железяка весить…

– Хочешь сказать, – прищурилась, взглянув на двуединого, Олюшка, – что эта оказия утяжеляет предметы только на высоте?

– Пока ничего не хочу сказать, – ответил Ломон. – Но судя по тому, как эта штуковина себя повела… А ну-ка… – И он, не забывая бросать перед собой камешки, направился к упавшей планке.

Двуединый поднял железяку, покрутил ее в руках, прикидывая вес, – та и впрямь весила примерно столько, на сколько и выглядела. Тогда Ломон поднял ее над головой как смог высоко и сказал:

– Сейчас она чувствуется потяжелее. Но не сильно. Видать, чем выше – тем тяжелее становится.

Он, как и Подуха до этого, подбросил планку, и она снова стала с высотой неестественно замедляться, а затем устремилась к земле так, словно ее что-то сильно толкнуло. Ну да, повышенная гравитация и толкнула. А вызвала ее та самая аномалия, которую они назвали «дирипадкой».

– Тогда получается, мы Зана напрасно оставили? – сделал из этого вывод Васюта. – Он, конечно, высоченный, так что голова бы у него тут слегка потяжелела, но я думаю, не настолько, чтобы отвалиться.

Олюшка сняла с плеч и подняла на вытянутых руках «Печенгу»:

– Ага, тяжелее стала. Но удержать могу.

– Ну, так если подумать, и вездеход бы здесь проехал без проблем, – подхватил эту мысль Подуха. – Он ведь тоже Зана не выше, ну если чуток только. Может, пусть Медок сбегает, скажет, чтобы Зан приехал?

– Не стоит, – помотал головой Ломон. – Во всяком случае, пока. То, что мы железку пару раз подбросили и винтовкой помахали, еще не значит, что все про эту «дирипадку» выяснили. К тому же неизвестно, что еще нас тут ожидает. Да и пришли мы уже практически, вездеход нам время не сократит, а наоборот, затянет, пока мы туда-сюда за ним бегаем. Так что и опасно, и смысла нет.

– Пусть хоть Зан тогда придет, – сказал Васюта. – Он-то уж, ясен пень, лишним не будет.

– Вот не знаю, – вздохнул Ломон. – Толком не могу объяснить, но чуйка мне подсказывает, что не надо тут нашему киберу быть. Сам не понимаю почему, а только вот не надо – и все. А чутью своему я привык доверять… То есть даже не просто я, а я двуединый, так что и чуйка моя теперь двойная, веришь?

– Обойдемся пока и без него, – неожиданно согласилась с Ломоном и Олюшка. – Это вот ежели груз целым остался, тогда и вызовем Зана с вездеходом, чтоб погрузкой занялся.

– Я тоже подумал, – сказал Подуха, – что было бы хорошо хотя бы часть груза в Канталахти привезти, так бы они нас скорее простили…

– Да я-то как раз не о грузе думала, – презрительно фыркнула осица. – И уж тем более не о прощении.

– А о чем? – насторожился трубник.

– Не твоего ума дело.

– Хватит вам шкуру неубитого медведя делить! – пресек зарождающуюся ссору Ломон, хотя и ему стало интересно, что задумала своевольная девица. – Вот когда найдем хотя бы что-нибудь, тогда и будем рассуждать, что с этим делать. А пока идемте дальше.

Но особо далеко идти не пришлось. Уже через сотню-другую шагов впереди меж деревьями забрезжило пустое пространство, словно там раскинулась большая поляна. Но вскоре стало ясно, что это не поляна – просто там были повалены деревья. И ничем иным, как рухнувшим дирижаблем – точнее, тем, что от него осталось.

Судя по всему, разваливаться дирижабль начал еще в воздухе. Ближе к сталкерам лежала, врывшись винтом в землю, вторая мотогондола. А вот дальше все было завалено как остатками груза, что не успели передать мончетундровцам летуны, так и деталями конструкции самого летательного аппарата, большей частью его каркаса – шпангоутами, стрингерами, крепежными планками и рейками, кое-где еще обтянутыми обрывками бурой оболочки, хотя основную ее часть унесло, видимо, еще дальше ветром.

– Эх, груз-то вывалился! – с сожалением пробормотал Подуха. – Почти все ящики поразбивались! Как мы тут теперь чего соберем…

– А гостинцы? – спросила у него Олюшка. – Где хранились гостинцы – тоже вместе с грузом?

– Мне-то откуда знать? – пожал трубник плечами. – Нас канталахтинцы внутрь не впускали, выгружали груз на площадку, а дальше уже мы его с трубы спускали. А гостинцы мы им передавали – и все, дальше уже они сами с ними что хотели, то и делали. Ну а тебе-то что за печаль?.. Ага! Так ты на наши гостинцы позарилась!

– Какие же они ваши? – прищурилась осица. – Сам же только сказал, что вы их летунам передали.

– Но груз-то они не весь нам за это отдали, значит, часть гостинцев – наша!

– Вот он, твой груз, – повела рукой Олюшка, указывая на валяющиеся повсюду мятые коробки и разломанные ящики, – забирай!

– А ты заберешь гостинцы, так, что ли? – вскинулся Подуха.

– Опять вы грызню устроили?! А ну хватит! – прикрикнул на них двуединый. – Сколько раз говорить: мы теперь одна команда, и все, что найдем, – наше. Сначала соберем, что уцелело, а потом уже станем решать, что с этим делать. Хотя что тут решать – доставим все, что найдем, в Канталахти. Но сейчас важнее всего убедиться, точно ли погибли все летуны, вдруг кто-то жив остался, а мы тут языками воздух молотим, драгоценное время теряем.

– Что-то я не вижу никаких летунов, – проговорил пристально глядящий вперед Васюта, – ни живых, ни мертвых.

– Значит, они по-прежнему в гондоле, – сказал Ломон, и Медок, коротко гавкнув, подтвердил это.

– Знать бы еще, где она, – почесал затылок Васюта.

– Так вон она, – протянул указательный палец Подуха, – за той кучей поваленных деревьев виднеется. Ух-ты, какая там дырища в корпусе! Медок, ты через нее выбрался?

Пес вновь однократно гавкнул.

– Они живы! – изумленно воскликнула посмотревшая туда же осица. – Во всяком случае, один из них! Видите, он вылезает?..

Теперь и Ломон увидел, как из огромной прорехи в корпусе гондолы выбирается человек в буром комбинезоне. Подробности мешали рассмотреть ветки поваленных деревьев, но вот летун вышел из-за них и…

Это был не летун. И не человек вовсе! То, что двуединый сталкер принял за бурый комбинезон, было отвратительными «сосульками», покрывающими тело мерзодведя. Да, это был именно он, теперь ясно стала видна и его бледная конусообразная голова. А в передних лапах он держал что-то длинное, кроваво-красное… О! Это была человеческая нога – от колена и ниже. Мерзодведь знакомо до рвотных позывов надвое расщепил поганочную голову и опустил жуткое угощение в разверстую багровую полость.

– Я знаю, что это бесчеловечно, – прошептал побледневший Васюта, – но удержаться не могу, это выше моих сил… – И он срывающимся на нервное подвывание голосом выдавил из себя четверостишие: