Щека предательски дернулась, выдавая отношения заводчика к просителю.

— Не хочешь помочь? — скривился раскольник.

Тот промолчал. Думая и подбирая слова.

— Продал нас, значит?

— Я хорошо знаю царевича. Петр ладно. Пьет. Пусть. — махнул он рукой. — Но царевич за дело радеет.

— Он за приход Антихриста радеет! — выплюнул ему в лицо слова собеседник.

— С чего ты это вообще взял? — с едва заметной усмешкой поинтересовался Строганов.

— Вот значит, как… — криво усмехнулся его визави. — Продался.

— Правильно Алексей Петрович говорил… да…

— Правильно? Ты поверил этому слуге Лукавого?

— Посмотри на себя. Ты одержим.

— Я ОДЕРЖИМ⁈ — вскинулся этот человек.

— Ты жаждешь крови. Какой христианин к такому будет рваться? И слушать ничего не хочешь. Не иначе слышишь только тех бесов, что захватили твою душу. Что это если не одержимость?

— Он отравил твою душу… я буду молиться о тебе.

— Только ты?

— Я попрошу братьев тоже молиться о тебе.

— И много вас?

— Это я с тобой обсуждать не будут.

— Серьезно?

— Серьезно. — холодно и жестко произнес раскольник.

Строганов кивнул одному из своих людей, что стоял у кареты невдалеке. И сделал жест, подзывающий.

Тот охотно подбежал.

А вместе с тем и еще несколько крепких ребят, окруживших раскольника.

— Возьми два десятка и езжай в дом, где Нектарий остановился. Вяжи всех и комиссару вези. И этого туда же наперед. В случае сопротивления — применяйте оружие смело. Но желательно взять и доставить всех живыми. И без шума, прошу тебя. Не надо поднимать на уши весь город.

— Тварь! — выкрикнул этот раскольник и попытался броситься на Строганова, выхватив откуда-то из-за пазухи нож. Но его тут же перехватили и скрутили.

— Не изломайте его! Вон — кожа да кости. Только на злобе жизнь и держится.

— Я прок… — начал было что-то кричать раскольник, но ему легонько ударили под дых, а потом ловко кляп в рот вставили, не давая опомниться.

— Я буду молиться о тебе, — спокойно произнес Строганов, глядя в бешенные глаза визави. — О спасении твоей души. На большее я и не надеюсь…

После чего коротко кивнул, прощаясь, и пошел к карете.

А все вокруг пришло в движении.

О появлении старого знакомца в городе он знал. Загодя удалось это выяснить. Хоть в Перми у него и не было столь выдающегося влияния, как в Сольвычегодске или еще где на севере, но связи имелись. В том числе по линии государственной безопасности…

— Как же глупо… — тихонько, почти шепотом произнес Строганов, горько усмехнувшись, когда карета тронулась.

Даже пожелай он оказать помощь этому старому знакомцу отца — не решился бы. За ним самим присматривали, зная о прошлом семьи. И такую встречу не пропустили бы. Да и этого дурака явно вели, выявляя врагов…

Он даже допустил мысль, что этот знакомец на царевича работал, выявляя потенциальных предателей. Но почти сразу от нее отмахнулся. Нет. Его вера была с искренним безумием. Фанатик. Одержимый фанатик. С таким не договоришься. Так что его совершенно точно использовали в темную… если использовали.

А он?

А что он?

Явил свои верноподданические чувства. Ну и спас несколько невинных душ, которые поддались бы на увещевания этого безумца. Хотя нужно быть откровенно хворым головой, чтобы на такое пойти…

Шах сдерживал коня.

Тот приплясывал и явно нервничал. Да и не только он. Вон — все вокруг волновалось. Ибо по чугунной дороге, которую проложили от Бендер-Энзели через Решт сюда — к Казвину, шел паровоз.

Первый за пределами России.

Дорогу «бросили» на скорую руку, прямо поверх уже существующих караванных путей. Достаточно обжитых. Благо, что прорубаться через горы не требовалось. Река сделала это работу за них, проложив через горный массив довольно просторную и пологую долину.

— Что там в повозках? — спросил шах, глядя на приближающий и пыхающий парами локомотив. — Я думал он пойдет пустым.

— Русские прислали двадцать пять тысяч карабинов и сорок — пистолетов. Доспехи. Огненные припасы.

— Мы же столько не оплачивали.

— Они с запасом. Как сообщил их представитель — в силу надвигающейся военной кампании. Оплатим как сможем.

— Передай им нашу благодарность. — равнодушно произнес шах.

Несмотря на впечатления от паровоза, подарка и дороги он был мыслями далеко от сюда. Столько всяких неудобств из-за этого восстания…

1711, декабрь, 12. Где-то на чугунной дороге

Поезд мерно постукивал колесами.

Часто.

Куда чаще привычного ритма. Все-таки стыки находились очень близко — каждые 25 дюймов[224]. Но невысокая скорость и конструктивная особенность делали этот стук сильно мягче.

Алексей сидел напротив отца.

Рядом было еще два условных купе — для жен. Евдокия Федоровна и Серафима Соломоновна не стали оставаться в столице и отправились в эту поездку с мужьями.

Это была официальная поездка по чугунной дороге в спецсоставе. Впервые в истории во всех отношениях. Отчего у царевича, прекрасно это осознававшего, был легкий мандраж.

— Смоленск, Вязьма, Москва, Владимир, Нижний Новгород, Казань, Пермь и Нижний Тагил. — тихо произнес Петр, словно бы смакуя. — Просто невероятно…

— Без пятой части тысяча верст[225], — улыбнулся сын.

— Когда ты только это начинал я, признаться, не верил. Мне казалось все это какой-то игрой.

— А теперь?

— А теперь я даже не знаю во что верить… — покачал головой отец, глядя в окно, где со скоростью около десяти верст[226] в час проплывала Россия.

— Я вижу, как горы падут на равнины под тяжестью силы ручного труда. — начал сын декламировать песню «Когда-то давно» Павла Пламенева. — И где жаркий зной, там стоять будут льдины, а там, где пустыня — прольется вода. Раз и навсегда! По прихоти ума!

— Что это?

— Просто слова… мы — люди слабы и порочны, часто совершаем глупые поступки. Но мы можем очень многое. Даже в такой убогой форме своего существования. Не зря же в Святом писании сказано, что Всевышний создавал нас по своему образу и подобию.

— Гордыня — это очень тяжкий грех, — усмехнулся царь.

— Это не гордыня отец, это вера в людей. В наши возможности. Чем является получившаяся дорога? Разве не новым чудом света?

— Да брось. Какое это чудо света? — отмахнулся царь.

— А почему нет? Она позволяет посуху пускать составы, способные перевозить грузы что корабли. Много и быстро. Это ли не чудо?

— Дорога и дорога. Славная, да, но неприметная. Кто это чудо в траве заприметит? Кто вообще под ноги смотрит в поисках чего-то грандиозного и великого?

— А ты хочешь, чтобы мы строили пирамиды? Или там колоссы Родосские?

— Ну… — задумался царь. — На них любой скажет, коли увидит — великое дело. И издали видать. И рядом, сказывают, те пирамиды словно давят, словно ты с какими поделками древних титанов столкнулся.

— Какое, однако, у тебя… хм… занятное представление о чуде света.

— Какое?

— Да нет, все верно, — чуть подумав согласился сын. — Чугунная дорога велика лишь для того, кто понимает ее величие. А это требует и ума, и кругозора. Да даже и у тех, кто ими обладает, совсем не обязательно будет правильная реакция. Пирамиды же давят своим размером. Грандиозные сооружения не нуждаются в трактовке. Они чудесны габаритами. И любой, самый темный человек, глянув на них, впечатлится. Даже если он вчера с пальмы слез или вышел из английского парламента.