– А что я такого сказал? Думаешь, она таких слов не слыхала? Да она и похлеще слыхивала, правда, Оль?

– Правда, – кивнула осица. – Я слыхивала массу охренительных слов. Многие даже сама говорила.

– Она шутит! – вновь завращал на Олюшку глазами двуединый. – И вообще нам пора идти. Спасибо, все было вкусно!

– Все торопишься и торопишься, – буркнул отец. – Андрей Васильич Торопыгин, а не Кожухов. Купил бы машину, везде бы и поспевал. Раз уж все равно один живешь – деньги-то должны быть. А не хватит – мы с мамой добавим.

– Да ну их, эти машины, – отмахнулся Ломон. – Я люблю в лес ходить, а на машине в лес… Разве на внедорожнике, так они дорогие, заразы. И потом – у нас зима почти полгода, снег с нее сгребать замаешься.

– А вот, между прочим, я еще читал новость, – воодушевился отец, – что у нас как раз для наших широт отечественный внедорожник разрабатывают, «Север» и называется. Уже вот-вот будто бы в серию пустят.

– Вот себе и купи, – улыбнулся двуединый. – Будешь на рыбалку ездить, ты ведь любишь.

– Да ну тебя, – надулся отец. – Я ему дело говорю, а он… Идите уже, куда вы там торопитесь.

Тут у Ломона зазвонил телефон.

– Наверное, это Вася! – вскинулась Олюшка.

Это и правда был Васюта. Он сказал, что закончил с делами и готов подойти, куда нужно.

– Сиди пока на месте, – ответил ему двуединый. – Мы за тобой сами заедем.

Про Ивана Гунтаровича Силдадзиса он при родителях не стал упоминать во избежание новых вопросов, а потому на логичный вопрос приятеля коротко буркнул:

– Сам увидишь, на чем. Сиди и жди.

– Новый поход? – насторожился отец.

– Типа того, – сунул Ломон в карман телефон. – А скорее – свадебное путешествие для них вон, – кивнул он на Олюшку.

– Ну, совет вам тогда и любовь, – улыбнулась осице мама Капона. – Заходите потом к нам вместе с Васей.

– Это вряд ли, – честно ответила Олюшка.

А потом, когда осица и Медок вышли уже из квартиры, Ломон, ощутив, что контроль над телом вновь перехватила часть сознания Лома, бросился к маме и крепко обнял ее. Молча постоял, прижав ее к себе, несколько долгих мгновений, разжал объятия, подошел к отцу с явным намерением сделать то же самое, но отец, нахмурившись, отстранился:

– Андрюха, ты здоров? С чего вдруг эти телячьи нежности?

– Такое ощущение, что ты навсегда с нами прощаешься… – почти беззвучно прошептала испуганная мама.

– Конечно, не навсегда, – натянуто улыбнулся двуединый. – Просто вдруг понял, как я вас сильно люблю. И да, я здоров, не волнуйтесь. И очень хочу, чтобы и вы тоже были здоровы.

– Андрюша, признайся честно, в какой поход ты собрался? – вновь обрела голос мама. – Не нравится мне твой настрой.

– Не нравится, что я вас люблю? – попытался отшутиться Ломон. Понял, что не вышло, и сказал, помня, что лучше всего получается врать, когда оборачиваешь ложь правдой: – Мы к Полярным Зорям поедем. Там местечко есть одно, мы там уже были, ребятам понравилось, вот они решили снова туда выбраться, вроде свадебного путешествия.

– Так свадьбы же еще не было, – заметил отец.

– Когда она будет, лето закончится, – улыбнулся двуединый. – Вот и решили сходить, пока тепло.

– И когда вернетесь?

– Да я-то уже, наверное, завтра. А Олюшка с Васютой дальше отправятся, у них грандиозные планы.

– Как приедешь – сразу позвони, – попросила мама. – Там-то, наверное, связи опять не будет.

– Непременно позвоню, – пообещал Ломон. И все-таки обнял отца, который на сей раз не стал отстраняться.

Выйдя на улицу, двуединый глубоко вдохнул свежего летнего воздуха, поскольку чувствовал, как теснит его грудь сладкой печалью. Он прекрасно понимал, что эти эмоции исходят от ипостаси Лома, который осуществил свою несбыточную, казалось бы, мечту – повидал еще раз потерянных, как думалось ему, навеки родителей и который снова расстался с ними – теперь уже и в самом деле навсегда.

От грустных размышлений его оторвал телефонный звонок. Это был Силадан.

– Я готов, – коротко отчитался бывший полковник. – Куда подъезжать?

– Давай снова ко мне, – сказал Ломон. – Мы тоже сейчас туда идем, нужно опять в сталкерское переодеться.

Он убрал смартфон в карман и призывно кивнул Олюшке:

– Идем скорей, Силадан уже едет.

– А можно я эту футболку себе оставлю? – ткнула та в грудь пальцем.

– Понравилась?

– Мне надпись понравилась. Хоть мне больше и негде жить, как на Севере, но мне и так тут очень хорошо.

– Тут, – повел вокруг руками двуединый, – или там? – неопределенно махнул он вдаль, подразумевая мир Помутнения. – Ты ведь понимаешь, что можешь остаться, если сильно захочешь, найдем способ, как тебя легализовать…

– И что, девчонок вот так брошу? Мончетундровск свой оставлю? Тем более Вася со мной идет. Не, не хочу я тут, не чувствую я тут себя дома.

– Так ты здесь ничего еще толком и не видела!

– Все равно. Чужое все какое-то… Хотя я бы хотела чуть больше на Мончегорск посмотреть.

– Ну, сейчас переоденемся, Васюту заберем и попросим Силадана, чтобы по городу кружок сделал.

Васюта стоял, дожидаясь их возле своего подъезда, такой мрачный, что Олюшка, выпрыгнув из машины, бросилась к нему, словно пытаясь закрыть собой от всех бед.

– Что случилось, Васечка?! Тебя не отпустили с работы?!

– Как они меня не отпустят-то? – проворчал тот. – Ну, сначала шеф встал на дыбы: мол, две недели отрабатывай, но я ему сделал предложение, от которого он не смог отказаться.

– Надеюсь, не руки и сердца? – выбрался из «Волги» и Ломон.

– Мое сердце мне уже не принадлежит, – с любовью глянул Васюта на Олюшку. – А ему я предложил забрать остатки моей зарплаты, что там от перерасчета после увольнения получится. Черканул ему доверенность, все дела…

– И он не спросил, с чего ты вдруг такой добрый?

– Ясен пень, спросил. А я ему честно ответил: женюсь.

– Ну а почему ты тогда такой хмурый? – спросил двуединый.

– Меня по дороге домой обчистили, паспорт украли.

– Нашел о чем переживать! Зачем тебе теперь этот паспорт? Забыл, куда отправляешься?

– Не забыл, – вновь бросил Васюта на Олюшку влюбленный взгляд. – Но мне в принципе обидно. Руки бы этим гадам оторвать! Одну как минимум – ту, которая в мой карман залезла… У меня, между прочим, про это садюшка есть. Прочитать?

– Можно подумать, если мы скажем «нет», ты этого не сделаешь, – хмыкнул Ломон.

– А я не скажу «нет», я люблю Васины стихи слушать! – топнула ногой осица.

И Васюта прочитал им садюшку:

И все-таки двуединый подозревал, что Васюта грустит не только из-за паспорта, а вернее всего, совсем не из-за него. Наверняка ему попросту было жаль расставаться с привычным миром, с родным городом, с родителями, наконец…

– Ты родителям-то сообщил? – озвучил последнюю мысль Ломон.

– Ясен пень, – буркнул Васюта. – Записку на столе оставил. – Тут он вдруг встрепенулся и посмотрел на двуединого умоляющим взглядом: – Андрюх, будь другом, а?.. Давай я сейчас несколько записок напишу – таких… ну… нейтральных, что жив-здоров и все такое, а ты их будешь изредка моим родителям отправлять – хотя бы раз в пару месяцев, чтобы они сильно обо мне не переживали…

– Ты охренел? – уставился на приятеля двуединый. – А так они, по-твоему, не будут переживать? Если даже ты конверты своей рукой подпишешь, отправлять-то я их буду отсюда, и они это по штемпелю увидят. Крутое успокоение: сынок где-то в городе от них ныкается и записки по почте шлет! Его или похитили и взаперти держат, или он сам крышей поехал и самозаточился от всего этого мира. Умнее объяснения я даже придумать не могу! Это самая настоящая дурость, веришь? Так что – нет, я ею заниматься не собираюсь. Кстати, а почему ты им просто не позвонишь?