Так что перспективы выглядели очень радужными. Если, конечно, удастся решить вопрос с энерговооруженностью. Все-таки водяного колеса для прокатного стана совершенно не хватало. Приходилось применять понижающий редуктор, чтобы прокручивать валки. Да и последующая механическая обработка стволов требовала мощностей…

— … вот как-то так… — развел руками Демидов. — Так стволы делать славно. Но мне в Туле не хватает водяных колес уже. И так — город и вся округа выглядят жутко. Все крутится и шевелится. Иной раз самого страх берет.

— Прям так плохо все?

— Раз в седмицу ловлю какого злодея. То колесо кто хочет испортить, то склад с углем поджечь, то еще что. Люди ропщут.

— А кто гадит? Не выяснил?

— Так-то не секрет, — развел он руками. — Я же с раскольниками раньше знался. Но тут уже пару лет как разошлись наши пути-дорожки.

— Почему? Мне казалось, что ты им очень нужен.

— Отказался им помогать.

— И сильно помогал?

— Поначалу по несколько тысяч в год давал. Они с каждым разом хотели все больше. А мне в производство вкладывать надобно. Вот как десять тысяч запросили, так я и послал их по известной дорожке грибы собирать. Они ведь тебе с государем гадят. А я с вашей руки кормлюсь. Паскудство какое-то выходит.

— И с тех пор они стали дурить?

— Мыслю, что да. Людей баламутят в Туле. То один по пьяной лавочке что учинит, то другой. Недовольных то хватает. Мое ведь производство всех остальных подмяло.

Алексей грустно улыбнулся.

Демидов был уже почитай владелец города. В нем все так или иначе вокруг него и его производства крутилось. О том, что это вызывало недовольство он слышал. Но тут, видимо, этот гнойник вышел на новую стадию своего развития и стал прорываться.

В принципе, в России, кроме Демидова, уже одиннадцать мануфактур было создано, оружейных. Покамест маленьких или даже крошечных. Рабочих-то не хватало, как и оборудования. Но совокупно они производили примерно две трети того, что делал Никита. Так что, даже если Тулу охватит восстание, и выделка оружия там встанет, беды великой не произойдет, наверное.

Нет, плохо, конечно. Но…

— Надо скорее колонию заводить и вывозить этих раскольников куда подальше, — буркнула Арина.

Герасим сделал несколько жестов, выражая свое мнение. Куда более радикальное.

— Нет, друг мой. Я пока тебя с лейб-кирасирами в Тулу отправлять не стану. Но ты, — повернулся он к Демидову, — передай эти ухарям — их проказы я вижу изменой. Ибо выделка оружия — государственное дело. И ежели не угомонятся, то я отправлю Герасима. Он умеет успокаивать.

Никита нервно хохотнул.

— Да-да. Приступ олигофрении поразит Тулу. Я не хочу проливать кровь наших людей. Но если они не прекратят, то выбора у меня не будет. В конце концов вся власть от Бога и ее священное право — защищать себя.

— Ты зря ратуешь за колонию, Алексей Петрович.

— Отчего же?

— Те раскольники, что туда поедут, и тут в общем-то жить добром могут. А тех, кого туда надобно спровадить, сего не желают. Враг ты им. Зачем им у тебя на поводу идти?

— И что, даже мое предложение канонизировать Аввакума их не смягчило?

— В их глазах канонизировать его церковь вероотступников будет. А потому радости сие не принесет.

— Ясно. Мда. Ты знаешь, что такое фанатизм?

— Особое рвение в вере?

— Нет. Это один из видов одержимости.

Никита нахмурился. И во всем его виде явно проступил скепсис.

— Последние испытание — искушение состраданием.

— Что? — не понял он.

— Искушение состраданием. Это подмена понятий. Софистическая игра словами. Самая что ни на есть обычная форма одержимости. Когда человек, вроде бы даже изначально ратуя за доброе, светлое и правое дело, впадает в грех гордыни. Чем бесы и пользуются. Отчего он отпадает от веры и впадает в сатанизм, лишь прикрытый покровом христианства.

Никита промолчал, напряженно глядя на Алексея.

— Убить их всех… — после паузы произнес царевич. — Это ведь не сложно. Нет человека — нет проблемы. Простой путь. Но он порочный. Это путь в ад. Прямой. Через широко открытые ворота. Впрочем, бесы знают, как, кого и когда искушать. Фанатики идут по пути величайшей гордыни. Считают себя избранными. И готовы убивать тех, кто их таковыми не почитает. Они готовы утопить в крови всю страну. Ввергнуть ее в Смуту. Допустить ее завоевание и разорение. Все что угодно на потеху бесов, которыми они одержимы…

— Тогда их надо убить, — твердо произнес Демидов.

— И чем мы тогда окажемся лучше? Именно по этой причине я готов выслать их подальше. Где корма для бесовских страстей уже не будет. И у них будет шанс спастись. Но если они не уймутся, мне придется проливать кровь. У любого сострадания есть пределы. Хотя, полагаю, бесы, которыми одержимы, именно этого и добиваются…

1705 год, июль, 22. Где-то на селе — Москва

Семен Фомич возвращался из Смоленска обратно в Москву. Хорошо расторговавшись. И вот, проезжая мимо того самого села, где встретил в прошлый раз агитаторов, увидел снова их.

Точнее не их, а других уже ребят.

Но тоже агитаторов. Хотя купец в лицо их не запоминал…

— Доброго здоровьица, — поприветствовал он старика, что в прошлый раз отповедь ему давал, тот вновь в стороне стоял и хмурился. — Что, никак не уедут? — кивнул он на несколько фургонов.

— И тебе не хворать, — вполне благожелательно произнес старик. — Нет, это уже новые.

— А чего хотят? Все о старом?

— Отчего же? — тяжело вздохнул старик. — Горазд видать царь-государь наш на выдумки. Или как сказывают — то затея сына его. Теперича вот — нас донимают.

— Чем же?

— Колкозами.

— Чем?

— Коллективными хозяйствами, — медленно, едва ли не по слогам, произнес пацаненок. — Колхозами.

— Вот! — указал на него старик. — Постреленок хорошо запомнил.

— А что сие за диво?

— Вроде кумпанства дело.

— Вскладчину что ли землю обрабатывать?

— Так. — кивнул старик. — Вон, он болтает — со всей округи наделы соберут, оставив для усадьбы огородик малый, али садик. Остальное с четырех сел — воедино, в кулак. А потом поделят на четыре равные доли. А те еще раз на четыре. И будут по ним засеивать по указке специально обученного человека. Как его? — обратился он к пацаненку.

— Агроном!

— Вот его самого.

— А ваша польза в чем?

— Они на все это хозяйство станцию заведут. А при ней лошади работные, плуги и прочее. Работать там наши люди будут, охочие. Вон — вишь какая красавица, — указал старик на кобылу-тяжеловоза. — Вот таких туда поставят.

— Их же прокормить — беда. Жрут как не в себя.

— Зато и тянут добро. Нам уже показали. Диво дивное. За двоих тянет, а то и за троих, ежели с умом. А ест всего лишь в половину больше обычной клячи.

— Дивно, — покачал головой купец. — А где таких добыть?

— То мне не ведомо. У этих спрашивай. Авось подскажут.

— А что там на той станции, кроме плугов будет?

— Сеялки, косилки, бороны, фургоны… — начал перечислять пацаненок и завис, пытаясь вспомнить.

— Да и того довольно, — остановил его старик. — Вон плуг стоит. Иди глянь. Кованный. Из цельного железа. С колесами да сиденьем для пахаря. Зело добрый. На сильном коне таким можно быстро пахать.

— А зачем быстро?

— В том и вся мысль. Лошади добрые, да их немного. И вся земля на кусочки поделена, да на них разное посажено. Отчего посевная и страда у них разная. Сначала тут, потом там. Отчего мы, навалившись, быстро попашем-посеем, али пожнем. И лошади добрый подмогу великую окажут.

— Вот все эти шестнадцать кусочков засаживать разным?

— А бес его знает? Вроде да. Но я толком не разобрал.

Купец, не слезая с коня, подъехал ближе. И стал вслушиваться.

Агитатор рассказывал о комбинированном Норфолкском цикле. О чем прямо и говорил, ссылаясь на проверку на опытных полях. Все земли этого колхоза разделялись на четыре секции, а те, в свою очередь, на четыре больших поля.