— Ну… — задумался царевич. Потом кивнул Герасиму и тот внес еще несколько листов, свернутых в трубку.

— Что сие?

— Исаак Ньютон отказался помочь с монетной машиной. Написал, дескать, то не его тайна, а Монетного двора. И только по разрешению короля он ее сообщит.

— Ожидаемо, — кивнул Петр.

— Я попытался подумать, а что можно было сделать? Просто подумать. И у меня получилась вот такая штука. Смотрите — это первый агрегат — прокатная машина. Привод от водяного колеса. Он будет раскатывать медные прутки, полученные отливкой, в полосы фиксированной ширины и толщины.

Он перевернул лист.

— Здесь — просечная машина. Тоже привод от водяного колеса. Вот сюда кладется полоса меди. Зацепляется вот этим колесом, для чего ее лучше сделать шире, чтобы поле монеты не портила. И вот этим рычагом, через кривошипно-шатунный механизм выбивает кружочки из полосы[56]. На момент вырубания лента не должна двигаться, поэтому тут вот такая шестеренка используется с «лысым» сектором.

Перевернул еще один лист.

— Это чеканная машинка. Похожая на просечную, только сложнее. Видите — тут нужна сочлененная лента с ячейками под высеченные кружки. Сюда их укладывают вручную. По два человека с обоих сторон стоит. Принцип задержки на время чеканки аналогичный той, что у просечной. Наковаленка со сменным штампом подвижная. Она опускается на полдюйма. Канал, по которому она опускается — рифленый. Из-за чего при чеканке, сразу гурт получается. После чеканки наковаленка поднимается. Монета попадает в ячейку ленты и отходит. Вот. Нужны еще будут печи для отжига и плавки. Формы для отливки медных прутков. И мастерская с граверами-медальерами, где бы делали штампы.

— Это ты просто придумал или уже построил? — заинтересованно спросил Петр.

— Отец, когда? Просто продумал кинематическую и механическую модель. Сделал эскиз. И немного посчитал. Все.

— И сколько такая машинка будет монет делать? — поинтересовался Брюс.

— Все зависит от производительности водяных колес. По предварительной прикидке одну монету раз в две — четыре секунды. Если допустить, что один час в сутки машина будет на обслуживании. Ну смазка там, смена штампов и прочее. А работать на ней будут в две-три смены остальные двадцать три часа, то… примерно от двадцати с половиной тысяч до сорока одной тысячи. В сутки. За месяц, допустив выходные в воскресные дни и пару дней дополнительно на ремонт, выходит около семисот пятидесяти тысяч монет. В теории, если все как надо отладить, то, вероятно, до миллиона.

— А сколько людей на ней работать будут?

— В смене по моим прикидкам человек тридцать пять. Один мастер, три подмастерья и рабочие невысокой квалификации.

— Семьсот пятьдесят тысяч монет в месяц… — медленно произнес царь. Эта была едва ли не годовая производительность всех его монетных дворов вместе взятых.

— Но это для дешевых монет. Серебряные нужно будет полировать. И гурт там делать отдельно. Чтобы качественнее выходило. Но тут тоже можно будет что-то придумать.

— Как быстро ты сможешь построить такую машину? — отмахнулся Петр, вернувшись к более насущному вопросу.

— Я?! Отец — я не инженер. Я хоть и изучаю сейчас механику, но мне безгранично далеко до инженера. Тем более, что по моим расчетам, чтобы точность работы механизмов выдерживалась, рамы нужно будет отливать из чугуна или даже ковать. Это, — он махнул рукой на листы, — только общая концепция. Идея, выраженная на бумаге.

— Я не это у тебя спрашивал. — холодно и излишне жестко произнес царь.

— Если ты мне дашь должных навыков инженера и несколько опытных, рукастых мастеровых подходящих, и пообещаешь подумать о том, что я ранее про деньги говорил, то… за полгода, думаю, управлюсь. Если в моих расчетах не будет каких-то фундаментальных ошибок.

— Полгода… — покивал царь. — Приступай.

— Отец, ты слышал меня? Мне будут нужны люди и…

— Я слышал тебя, — перебил его Петр. — И услышал.

— Тогда, если позволишь, я еще кое-что про деньги скажу.

— Опять про крестьян?

— Нет. Ты в Англии был в банке Англии?

— Разумеется.

— Тогда ты знаешь, что они выпускают бумажные деньги?

— У нас им доверия не будет. — отрезал Петр. — Дело интересное, но потом к нему вернемся.

— Если выпускать бумажные деньги под твердое обеспечение золотом да серебром, то это позволит решить вопрос с нехваткой крупных монет. Для внутренней торговли оптом.

— Если я говорю потом, значит потом!

— Потом это завтра? — с милой улыбочкой спросил сын.

Царь побагровел.

Заседание на этом и закончилось.

— Ты не кручинься, — тихо произнес Яков Брюс, подойдя к царевичу. — Ему подумать нужно.

— Ты распиши все, как обычно делаешь, — добавил Меншиков, также оказавшийся рядом. — Позже, под хорошее настроение, снова покажем.

— У Петра Алексеевича свои резоны. — добавил Брюс.

— А что, действительно так бы сборы увеличились бы, если в налогах порядок навести? — спросил Александр Данилович.

Царевич глянул на него и с трудом улыбнулся. Воровать из казны было сподручнее, чем по мелочам дергать. И увеличение сборов в нее были напрямую в его интересах.

— Зачем мне врать? Сколько посчитал, то и сообщил. Самое сложное будет заключаться в наведении порядка в сборе налогов и в подсчете точного количества людей. Прятаться будут. Воровать. Укрывать. Мы ведь для них враги. Да и с крепостными что-то делать нужно. Они тормозят все что можно. Их использование что собака на сене — ни себе, ни людям.

— Отчего же враги? — выгнул бровь Меншиков.

— Так грабим, — грустно улыбнулся царевич. — Каждый год грабим. Им что турок, что швед, что мы. Так-то может и выступят, если завоеватель резать их начнет. Но если с умом зайдет… тылы всколыхнутся и загорят.

— Любишь ты… нагнетать… — нахмурился Головин.

— Предусмотреть и предупредить.

— Как это не называй… каждый раз, как тебя послушаешь, в тоску и отчаяние тянет.

— Знаешь, кто самый счастливый человек в мире?

— Кто?

— Идиот. Он просто не знает, что у него какие-то беды и проблемы. Вышло солнышко? Улыбается. А то, что хата сгорела и завтра с голоду помрет — без разницы. Не зря мудрецы древности говорили, что великие знания — великие печали.

— Горе от ума… не иначе.

— Горе не от ума. — покачал головой Алексей. — От ума появляется понимание горя. Без ума то как раз то горе и творится…

Алексей сидел в кресле и думал.

Пить много чая или кофе в силу возраста организма он не мог. Хотел. Но не мог. Сдерживался. Тело то не казенное.

Поэтому он употреблял фруктовые чаи. Вроде тех, что были модными в XXI веке во многих кафе Москвы. Вроде имбирь-лимон-мед или иные сочетания. Он экспериментировал с доступными ингредиентами, подбирая варианты поинтереснее. И пил их.

Кофе тоже. Но не более одной чашечки в день. Да и то — своего капучино на сливках, которое здесь называлось белым русским. Чай тоже пил. Но в столь же небольших объемах. Правда уже без молока. Несмотря на все свои осторожности пить чай с молоком он не мог себя заставить. Для него это было каким-то кощунством над любимым напитком. Помоями. Нет, о пользе он знал. Но вкус… для него он был совсем неприемлем.

Алкоголь тоже хотелось. Но он держался. Хотя для тети Наташи и ввел моду на летнюю сангрию[57] и зимний глинтвейн[58]. В адаптированном варианте, разумеется. Ради сангрии пришлось «придумывать» содовую. Вода, сода, лимонная кислота. Ничего хитрого, но без опытов и напряжения измученной памяти не обошлось.