Постановили, что в этот наш «торгово-промышленный клуб» может вступить только купец первой гильдии или иной какой-нибудь предприниматель, имеющий дело с оборотом не менее чем в сто тысяч серебром в год. И что каждый член Палаты станет ежегодно вносить по сто двадцать рублей взносов, которые могут быть потрачены канцелярией Палаты только на осуществление деятельности организации. На печать информационных бюллетеней и собственную газету. На жалованье писарям. Кто-то еще предложил, чтобы подписки и на брошюру, и на газету тоже были платные. Мол, не должны эти ответвления Палаты быть убыточными. Иначе над нами соседи смеяться станут.

На том и закончили. Единственное еще, что хочу сказать в окончание темы об организации Палаты: в первых числах ноября в сибирскую столицу триумфально вернулся цесаревич. И собственноручно начертал на первом, художественно оформленном и отпечатанном в Троицкой литографии экземпляре Устава: «Дело сие Отечеству нужное. Николай». И это стало моим личным триумфом. Вещественным доказательством того, что мне все же удалось взбаламутить это застоявшееся болото. Растолкать, расшевелить наиболее активную часть сибиряков. Выстроить некое подобие системы и заставить ее работать. И мне казалось, я полагал себя победителем никак не менее славным, чем Николай, умиротворивший Синьцзян и покоривший Коканд с Бухарой.

Конец осени порадовал. И добрыми вестями, и приятными встречами. И новыми перспективами, окончательно и бесповоротно развеявшими былую мою меланхолию. Были, конечно, и грустные или настораживающие моменты. Но в целом, как любил говаривать «папа» в той, первой моей жизни, все было очень даже ничего.

Томь взялась первым, тонким еще ледком, начисто отрезав столицу Сибири от западных регионов. Оставалось ждать серьезных морозов, способных сковать реку достаточно крепким покровом, чтобы по нему без опаски могли пройти санные караваны. Но и снега еще не было. Задерживался где-то, не потрудившись объяснить людям причины опоздания. Напоенная дождями земля схватилась сверху коварной корочкой – довольно было наступить, чтобы в этом убедиться.

Оставался еще телеграф, но в связи с относительно высокой стоимостью депеш по проводам мы получали только какие-нибудь действительно важные известия. Вроде сообщения о смерти Петра Ефимовича Ерофеева – главы обширной семьи и родоначальника каинской купеческой династии. Жаль старика. Кроме присущего всей этой неспокойной семейке неуемного любопытства и тяги ко всему новому, он был еще и по-настоящему мудр. Умел обращать разрушительную силу энтузиазма старшего сына – Венедикта – в, так сказать, мирное, созидательное русло. Как-то они, четверо оставшихся сиротами сыновей, без направляющей руки? Как бы чего-нибудь этакого не вытворили…

Пожалел, что железная дорога еще не достроена. Рано Петр Ефимович ушел. Не мог еще пару лет потерпеть?! Сел бы я тогда в поезд и сутки спустя уже был бы в Каинске. Поддержал бы как мог парней, бросил бы горсть земли в могилу. Сказал бы что-нибудь. А так – даже будь переправа доступной для паромов, шестьсот верст делают всю эту затею совершенно бессмысленной. Пока доберешься…

Зимой в Каинск все равно ехать придется. Еще и Родзянко с собой возьму. В конце концов, это Николаю Васильевичу в канцелярию донос прислали, не мне.

– Полюбопытствуйте, Герман Густавович, экий мне гнусный пасквиль нынешней почтой доставили. – Томский губернатор, заканчивая ужин, отставил пустую чайную чашку и подвинул в мою сторону сложенный вчетверо лист серой дешевой канцелярской бумаги. – Я бы отправил туда человечка какого-нибудь, чинами невеликого, да и дело с концом. Только, стало быть, тут о знакомцах ваших значится. Так я, стало быть, и подумал…

Это он правильно подумал. Речь в рапорте окружного начальника Каинского общего окружного управления коллежского асессора Фортуната Дементьевича Борткевича шла о моих Ерофеевых. О том, что они, дескать, людишек, самовольно из России пришедших и паспорта не имеющих, привечают. Деньгами, стройматериалами и инвентарем помогают и селят на имеющиеся в собственности землях арендаторами. Или, если перевести с общечеловеческого языка на юридический, – занимаются укрывательством бродяг. То есть преступников.

И если бы все проблемы ограничивались этим доносом, я бы особенно не переживал. Порадовался бы даже появившемуся поводу окончательно решить вопрос с этим настырным Борткевичем. В Синьцзяне начали создавать органы гражданской власти. Николай уже интересовался – не могу ли я что-то посоветовать. Как-то реорганизовать работу присутствий таким образом, чтобы какая-то часть чиновников освободилась и их можно было бы направить на службу в Кульджу и Кашгар? Соответствующие запросы с просьбами прислать людей наследник отправил и в столицу. Но мы оба с ним прекрасно понимали, что это практически бесполезно. Сейчас, после начавшегося сокращения армии и Великих Реформ, конечно, множество дворянских отпрысков выбирали гражданскую службу, но на окраины империи они вовсе не стремились. К нам, в Томск, понемногу стали приезжать, и еще больше – пока только осведомлялись о такой возможности. Но это только благодаря личности наместника. Не будь здесь Николая – черта лысого бы мы скорее увидели, а не грамотных людей из России.

У меня же было что предложить Никсе. По моим оценкам, осторожно подтверждаемым новым томским начальником, эффективность гражданского управления губернии позволяла существенно сократить штат. Особенно в тех направлениях, где деятельность разных столоначальников и отделов частично дублировалась. Надзор был, несомненно, необходим. Такое перекрещивание интересов и искусственно созданная конкуренция этим целям и призвана была служить. Но ведь прежде у нас Госконтроля в регионе не было. Да и жандармов в Томске чуть ли не в пять раз больше теперь. Система стала избыточно сложной, а значит – бесполезно потребляла ресурсы, ничего не выдавая взамен.

Нужно признаться, я до разговора с нашим вернувшимся из Туркестана завоевателем планировал воспользоваться «лишними» человеческими ресурсами немного по-другому. В регионе под пристальным моим и управляющего Контрольной палатой надворного советника Павла Степановича Грибовского присмотром активно создавались переселенческие комиссии. Строились карантинные поселения и амбары, закупалось продовольствие. Людей конечно же не хватало.

Кстати. Раз уж вспомнил… Нужно заодно покаяться. Я, мздоимец и крохобор, самым настоящим образом продал подряд на снабжение переселенцев консервированными продуктами Куперштоху. И у меня есть только… две причины для оправдания. Во-первых, продукция у каинского иудея действительно качественная. И туркестанская армия отказалась снабжать этими продуктами действующую армию только потому, что стеклянные, двухштофные – это примерно два с половиной литра – банки оказались плохо пригодными для длительной транспортировки. А банки меньшего объема, двухкосушные – примерно семисотграммовые – показались интендантам излишне дорогими.

И во-вторых, продал я подряд не за деньги, а, скажем так, за услуги. Взамен Лейбо Яковлевич побожился, что уже в следующем же году, так или иначе, заставит переехать в Западную Сибирь не меньше пятидесяти грамотных людей. Врачей, инженеров, учителей, в конце концов. При нашем дефиците все нужны. После разговора я себя чуть ли не работорговцем чувствовал. И успокаивал разбушевавшуюся совесть только тем, что, скорее всего, обеспечу такими принудительными действиями новую безбедную жизнь погрязшим в долгах людям.

Ну, короче говоря, судя по всему, линия жизни на ладошке Борткевича вела или в казенный дом, или в Синьцзян. Потому как у меня в сейфе лежало дозволение от его императорского высочества по собственному Совета Главного управления усмотрению привлекать бродяг и лиц, родства не помнящих, к любым видам работ «по нужде и потребности». Судебная реформа еще не добралась до сибирских губерний. Деятельность лично назначаемых царем наместников кодекс законов регламентировал слабо, и мне ничего не стоило на основании прямого распоряжения начальника склепать какое-нибудь постановление об объявлении опытной селекционной фермы Ерофеевых такой вот «нуждой».