А Лефорт то, Лефорт…

Федор Юрьевич даже напился с горя, получив в руки документы, доказывающие тот факт, что этот человек был агентом влияния при Петре. Который продвигал голландские интересы, нередко в ущерб царю и России. И получал за это немалые проценты. Да и вообще — в доброй половине его «добрых намерений» оказалось двойное дно. В остальной — тройное. Потому что он и на англичан работал, выступая эпизодически как двойной агент.

Да и на прочих нашли немало. Даже на Меншикова и самого Ромодановского. От чего последний едва не преставился с сердечным приступом…

Утро 30 июня 1707 года для Москвы выдалось особым.

Простые обыватели заметили только свежесть после ночной грозы. И ничего больше. А вот аристократы и власть предержащие замерли в тихом ужасе. Прекрасно осознав произошедшее. Равно как и то, что у царевича, а стало быть и царя, на них появилось еще больше всевозможного компромата. И если раньше там имелось на одну-две казни с конфискацией, то теперь… И они просто не знали, как поступить. Некоторые, самые впечатлительные подались в бега. Но остальные замерли, постаравшись стать незаметными тенями…

Время шло.

И их не трогали.

Что без лишних слов дало им понять — прошлые дела — это прошлое. И коли дальше шалить не станут, то и ворошить их никто не будет. И аристократы стали потихоньку возвращаться к жизни и своим делам. Но держа в уме эту деталь…

Такое не забудешь…

Даже Ромодановский. Который, вместо отстранения и ареста продолжил руководить Преображенским приказом. И особым рвением бросился выслужиться. То есть, своими руками давить те региональные ячейки иноземной разведки, которые были хоть как-то связаны с ним и представляли значимую угрозу для державы…

Алексей медленно ехал по Киеву.

Он никогда в своей жизни, что этой, что прошлой не бывал в нем. Даже в советское время. Как-то не сложилось. И сейчас, пользуясь возможностью, осматривал его…

Тот натиск восьми полков улан, поддержанный четырьмя полками карабинеров в битве у слободки Борисовки, поставил жирную точку в битве. Превратив тяжелое поражение в совершенный разгром.

Чудовищный.

Сокрушительный.

Всеобъемлющий.

Никому из командного состава союзного войска уйти не удалось. Да и их свиты, изрядно побитые, удалось захватить в плен. Хотя в целом пленных оказалось немного. Просто в силу характера боя.

Ни артиллерийская канонада, ни стрельба из мушкетов в упор, ни лихая кавалерийская рубка в самом конце этому никак не способствовала. Сдаться в плен оказалось не так-то просто. Разгоряченные боем кавалеристы рубили… рубили… рубили… выполняя свои прямые обязанности по преследованию противника. Так что, когда запал спал, выяснилось, что пленных-то особо и нет.

Люди либо ушли, кто куда, либо оказались убиты.

На круг пленных насчитали чуть за тысячу.

— Ну вы, блин, даете, — только и выдавил из себя Алексей, когда вечером подвели итоги…

Армия привела себя в порядок.

Похоронила убитых. Отправила в Белгород раненых, вместе с трофеями, пленными и силами сопровождения. И двинулась дальше. На Киев.

Борис Петрович Шереметьев отговаривал царевича от этого. Но тот настоял и продавил это решение. Полевая армия неприятеля была разбита. Страшно. В пух и прах. Их лидеры либо мертвы, либо взяты в плен.

Лучше момента для наступления Алексей не видел.

Шереметьев же считал, что требуется наступать осторожно. И поступательно беря города, дабы обеспечить себе тылы. Однако такая медлительность хоть и выглядела разумной, казалось царевичу стратегической ошибкой. В его понимании противник утратил на какое-то время возможность к значимому сопротивлению. Потерял стратегическую инициативу из-за поражения. И этим нужно пользоваться. Просто давить, давить и еще раз давить. Не давая ему опомниться. Тем более, что силы для этого в принципе имелись.

Если же действовать чересчур осторожно, то можно просто потерять темп. И самим эту самую инициативу потерять…

Три дня ругались.

Наконец Шереметьев уступил. И они перешли к активным действиям. Курской и Брянской дивизиями отправили гонцов с новыми приказами. Выделяя им боевые задачи.

Основными же силами двинулись на Киев.

В темпе.

И как раз успели к этому городу через день после того, как его достигла новость о сокрушительном разгроме…

Алексей усмехнулся, вспоминая события тех дней.

Паника…

Ух!

Хоть подошедшим русским войскам предстояло переправляться на правый берег, что само по себе не просто, это мало на что повлияло. Главное — новость о разгроме удачно сочеталась с подошедшей буквально следом армией.

Киев защищать было некому.

Мазепа выгреб всех в поход. А в городе он держал только лояльных после той провокации с объявлением награды за его голову.

Так что чиновники и сотоварищи Мазепы просто и бесхитростно дали деру. Только копыта засверкали. От греха подальше.

А следом и те, кто посчитал свое рыльце в пушку.

Что, в свою очередь, спровоцировало и часть других горожан. Так как слухи, которые в те часы самозарождались в городе и бурно развивались, были один дурнее другого. Поэтому, когда русские войска таки вошли в город, он оказался если и не пустым, то близким к этому.

Алексей то с Шеремеьевым проваландались дня три. Ни одной лодки на левом берегу не было. Все отогнали. Пришлось развлекаться с плотами, готовясь к более-менее массированной переправе. Ведь то, что происходило там — в Киеве, им было неизвестно. И они готовились к попыткам сбить десант.

Но ничего не произошло.

Вообще ничего.

Пехота первой волны высадилась. И к ним даже никто не подошел.

Вторая волна.

Третья.

И лишь к началу высадки четвертой из города подтянулась какая-то робеющая делегация купцов, которая и рассказала, что к чему. Немало всех удивив. Ведь Алексей шел без осадной артиллерии. И это стояние под стенами города могло затянуться.

Но нет…

Обошлось.

А где-то через неделю явилась делегация из Полтавы. Чтобы заверить царевича в верноподданнических настроениях города. Ну и посыпалось. Даже Конотоп, который поначалу собрался сидеть в осаде, и тот решил сдаться.

Да, Речь Посполитая еще не капитулировала. Но конкретно для них ситуация имела очень печальный образ будущего. Даже если никаких активных действий осаждающие их войска предпринимать не станут, все равно, запасы провианта закончатся раньше, чем появится какой-либо деблокирующий корпус. Если он вообще появится…

— Алексей Петрович, — обратился подъехавший гонец.

— А? Что-то случилось? — отвлекся от своих мыслей царевич. — Прокручивающий в голове всю мозаику событий кампании. И пытаясь найти в ней явные ошибки да просчеты, чтобы купировать их поскорей, пока есть возможности.

— Там цезарцы прибыли. Тебя просют.

— Цазарцы? — удивился Алексей. — А чего им надо?

— Говорят — посольство.

— Передай им, что им надобно ехать к моему отцу.

— Но…

— Я как-то неясно выразился?

— Нет… — растерянно произнес гонец.

— Тогда исполняй.

— Так точно!

Впрочем, люди, посланные Габсбургами, никуда сразу не поехали. Попытавшись все ж так переговорить с Алексеем. Но он им с порога заявил — государь в России — Петр Алексеевич и с ним им вопросы решать и надобно. А он их даже обсуждать не будет.

— Зачем ты с ними так? — нахмурился Шереметьев, после очередного захода цезарцев.

— А ты не понимаешь?

— Нет.

— Они с отцом меня хотят рассорить. Это хитрые задницы ко мне прибыли явно пытаться о чем-то договариваться. А потом ему скажут, что со мной через его голову уже обо все сговорено. Дело ли это?

— Так с чего ты решил?

— А чего они сюда приперлись? Мы побеждаем. Им сие надобно остановить, чтобы мы окончательно не растоптали Речь Посполитую. А то ведь не ровен час — всю проглотим и не подавимся. Нужен ли им такой сильный сосед? Сам как думаешь? По-моему, им одной Франции за глаза хватает. Сил нас остановить ни у турок, ни у ляхов ныне нет. Сам Габсбурги в это не полезут. А значит, что? Правильно. Нас нужно затянуть в пустые бесконечные переговоры и постараться рассорить, выигрывая время и сжигая наши ресурсы…