— И все же. Что болтают?
— Что сын твой склонил Шеина и Гордона совместно с князем-кесарем к создание особой учебной роты. По словам самого Гордона, в ней учат будущих наставников, каковых мыслят в роты иные отдать дабы повысить их выучку. Они осваивают бой багинетный и прочее.
— Дельно, — пыхнув трубкой кивнул Петр. — И все?
— Рота та не на виду занимается, а за оградой. Так что поглазеть на нее мало кому удается. Оттого и не ясно, чему действительно там упражняются. Болтают даже, что быстрой стрельбе. Дескать, сын твой придумал как стрелять аж шесть раз в минуту из мушкета. Но это абсурд. Просто молва. Да и стрельба редко доносится из-за ограды. Судя по тому, что к той роте постоянно ходят известные знатоки полушписы и рапиры, скорее можно предположить, что эти солдаты действительно учатся бою белым оружием[15].
— А Леша там зачем? Это ведь дела Шеина и Гордона. Особенно Гордона.
— Никто не знает. Но он туда тоже наведывается. Почитай каждый день. Может таким образом решили занять твоего сына марсовыми забавами. От греха подальше.
— И как это понимать? — вопросительно выгнул бровь царь.
— Ну… — несколько опешил Лефорт. — Разве Федор Юрьевич тебе о том не пишет? Письмо ведь большое…
— Большое. Но я у тебя спрашивают. Ты, старый лис, обычно все лучше всех знаешь.
— Ты льстишь мне Питер. — демонстративно потупился Франц.
— Отнюдь. Что там за дела?
— Леша твой притомился просто изучать как дела в мастерских да мануфактурах делаются. Он стал считать кому, что и как они продают. И прочее. А считать он умеет и любит. Так что стало так случатся, что буквально за руку Леша ловил на воровстве. От чего мастеровые стали роптать. Федор Юрьевич постарался это все замять. И занять Лешу чем-то новым.
— А учеба? — спросил Меншиков.
— Языки только остались, — за Лефорта ответил царь, — да летописи старые читает. В остальном — ждет учителей из Европы.
— Вот-вот, — поддакнул Лефорт. — Языки учить он не шибко любит. Хотя на немецком и французском уже изъясняется. И ему в нагрузку дали английский с латынью. Но ему они скучны. И все, кто его знают, видят — он себя из-под палки буквально заставляет. Словно для него это мучение. Однако стойко учит. И делает добрые успехи.
— Прям вот так тяжело? — покачал головой Меншиков.
— Для него это едва ли не пытка. Оттого он мастерскую себе для опытов и добыл.
— Две. — поправил его царь. — В одной он опыты по физике ставит, во второй — по химии.
— Да-да. Две. По Москве болтают, будто бы царевич придумал всепогодный замок для мушкета. И дескать там осечек совсем нет. Но даже супруга моя считает это сказками. Сам же Леша, когда его спросили, не стал про это ничего говорить. Прям так и сказал — нечего про это болтать. Видно утомили его уже этим вопросом.
— А Евдокия? Она разве не присматривает за сыном? — поинтересовался Меншиков.
— За ним присмотришь, — фыркнул Лефорт. — Да и она всецело увлечена театром. Они с Натальей только им и занимаются. После нескольких представлений, что прошли блистательно, вдохновились и рвутся в бой.
— Да, Дунька моя нашла для себя забаву. — хохотнул Петр. — Вот уж не завидная судьба у этих актеришек. Она ведь, если ей что надо, может душу вынуть голыми руками.
— О том, что Федору Юрьевичу пришлось повесить приказчика на строительстве мастерской печной, ты ведаешь? — спросил Лефорт. Петр кивнул. И тот продолжил: — А о том, что учудил Леша на строительстве театра слышал?
— Ну ка — ну ка. Нет. Не слышал.
— Он как-то взялся кирпичи считать.
— Что? — не понял Петр.
— Спросил у купца — сколько тот кирпичей привез. Тот сказал. Так Леша без всякого стеснения взял и пересчитал. Как ты понимаешь, там их не хватало. И хорошо так не хватало. Болтают, будто твой сын предложил купца вместо недостающих кирпичей пустить на кладку. И супруга твоя очень даже это одобрила. Это ведь ее театр. И она за него очень радеет.
— Ха! — хохотнул царь. — И чем закончилось?
— А ничем. Купец довез недостающие кирпичи и для первого раза был наказан на стоимость поставки. С обещанием в следующий раз повесить как вора. Леша вообще как-то болезненно на воровство смотрит. И если мастерские оставил в покое, то все, что касается его дела печного и театра — блюдет неукоснительно. Сказывают, что перед доставкой на стройку купцы стали лично пересчитывать материалы. Сколько, чего.
— О как! — пуще прежнего развеселился царь.
Меншиков вымученно улыбнулся. Лефорт же продолжил его дразнить, зная о клептомании, с которой Александр Данилович ничего не мог поделать, да и не хотел, если говорить на чистоту.
— По Москве даже болтают, что у царевича чутье на воровство. Его Федор Юрьевич, поговаривают, в приказы пускать не хотел. Опасался, что придется там всех вешать и работать некому станется.
— Вот прям так и болтают? — кисло переспросил Меншиков.
— Так моя супруга слышала. А как там на самом деле — бог весть.
Петр же, слушая это, откровенно улыбался. Его и самого воровство уже достало до печенок. Отчего проказы Алексея на почве борьбы с этим пагубным дело радовали весьма.
У него в письме были несколько иные сведения. Ромодановский не сильно распространялся на тему слухов, а потому писать старался по делу. Поэтому Лефорт все же смог открыть некоторые неизвестные ему детали. Да и посмотреть на кислую мордочку Алексашки было приятно. Вон как скуксился. Представил себя на месте этих мастеровых да дьяков…
Так или иначе, но Франц сумел развеселить царя и отвлечь от грустных мыслей. И даже в какой-то мере порадоваться за проказы сына. Из-за чего Петр Алексеевич на утро отписался Ромодановскому о полном одобрении его дел. Дескать, молодец, хорошо служит…
В Москве тем временем шел дождь. Не так чтобы сильный, но затяжной и весьма мерзкий. Такой, когда становиться слякотно, сыро и прохладно буквально везде. И носа совать на улицу не хочется. Многим, увы, такой сценарий был недоступен. Алексей же наслаждался, пользуясь своим положением.
Но не только.
Он очень опасался заболеть и умереть от банальной простуды. В реалиях этого времени — самая что ни на есть обыденность. Так как нормальных лекарств не существовало.
Да, как-то можно было выкрутится всякими отварами и настоями укрепляющего характера на ягодках и травках. Но это если не очень сильно захворал. А вот если серьезно — тут только на бога и оставалось полагаться. Ибо русская рулетка. Причем играли в нее не подходящим для этого револьвером SW1871 года[16], а чем-то вроде пистолета Макарова. Так что надеяться оставалось только на осечку.
Посему царевич старался всегда одеваться по погоде и не промокать. Но дождь приказов не слушается. И не всегда можно отсидеться дома. Так что Алексей, получив себе в руки химическую лабораторию для опытов, почти сразу стал пытаться сделать резину. Без которой довольно трудно было представить всякого рода непромокаемые вещи. Хотя бы даже накидку и обувь.
О том, как делать резину, парень знал не больше, чем любой начитанный обыватель XXI века. Дескать, берешь каучук, смешиваешь с серой и нагреваешь. В каких пропорциях? Как сильно и как долго? Не ясно. Для чего опыты и требовались.
Но каучук в те годы в России если и встречался, то в исключительно небольших количествах. Как диковинка. Поэтому изыскания на эту тему шли очень неспешно. Просто не хватало материалов, которые он постоянно выпрашивал. То у купцов, то у Ромодановского, то еще у кого.
Каучук приходил.
Он проводил опыты. В очередной раз получая какую-то хрень. И ждал нового кусочка…
А пока — старался носа на улицу не показывать, если была серьезная угроза простыть. В отличие от своего отца, он бы точно не бросился по шторму на лодке спасать солдат.
Не из-за трусости. Нет. Именно что личной храбрости ему хватало.
