— А я и гляжу: двое-то из кареты-то выйти вышли, а нетути и нету. Ну, думаю, заплутали в круговерти гостечки мои долгожданные, — тараторил молодой, едва-едва пух на верхней губе, хозяин станционного хозяйства. Простенький мундир коллежского регистратора почтового департамента, накинутый на крестьянскую домотканую рубашку, ноги в стоптанных овчинных чунях, наколенные «пузыри» на форменных брюках. И совершенно искренняя забота, волнение даже, о судьбе посетивших его вотчину путешественников.
В сердце кольнула игла стыда и за свой генеральский чин, и за… И за бездарно прожитую первую жизнь. Я смотрел на молодого человека — лет двадцать, не больше, от роду, — и не хотелось все портить. Знал, чувствовал: стоит сбросить шубу, блеснуть в неровном свете свечного огарка золотом позументов — и пропадет это очарование молодой искренности. Словно подчиняясь заклятию злобного колдуна, на месте гостеприимного парня появится испуганный, закаменевший, замерзший воробышек.
— Здеся вот. Для господ по лесенке… Тут три ступенечки всего… А коневода я в черной избе размещу, не извольте беспокоиться. И сыт будет, и коняжкам хорошо будет. А я с обеда исче барометр наблюдаю. Все падает и падает. Падает и падает. Ну что ты будешь делать! И небо, смотри-ка, темнеет и темнеет. А людям-то на тракте как? Степь-с, она людей не больно жалует-с… Ветра-то у нас какие! До пятнадцати саженей в секунду измерения доходят!
Тайна «металагической башни» существовала лишь в моем воображении. Самый младший чиновник в Табели о рангах Российской империи подрабатывал метеорологическими наблюдениями.
— Извозчик наш, — вклинился я в первую же звуковую паузу. — Евграф. Он ранен. Надо бы рану обработать. Есть в деревне доктор?
— Сюда, господа. Туточки располагайтеся, — продолжал, словно не услышав, Дорофей. — Поди, буран треклятый не раньше завтрева упокоится. А там и лошадки ваши отдохнут. И поедете себе. А я сейчас чаю вам горячего принесу. Матрена хлеб свежий спекла и постряпушки еще с грибами. А то и медку? Медку не хотите ли?
И так вдруг захотелось меда. Так-то я его не особо жалую. Но тут так захотелось, даже запах его почуял. Травяной, пряный. А еще здорово огурец свеженький, только с грядки, в мед макать…
— Только мед в постатейной росписи не указан. Медок-то мне пасечник по осени привозит, а я уж добрым господам по пятнадцать копеек за фунт…
Из всех возможных фунтов я только фунт лиха и фунт стерлинга знал. Фунт — это сколько? Гинтар благосклонно кивнул — цена ветеранского моего слугу устраивала. Наверное, фунт — это много.
Герина память подтвердила. В пуде, а это примерно шестнадцать килограммов, сорок фунтов. Выходит, около четырехсот граммов. А за полтора рубля можно четыре килограмма меда купить?
— Рыбка еще есть. И копченая, и пожарить Матрена может… А доктора у нас нет. В округе только. Поди, не помрет прямо здеся-то. Куды ж я его, дохлого… И господам проезжающим с дохлым невместно…
— Befehlen Sie ihm, mein Herr, Wodka zu bringen[335], — хрипло протявкал с жутким эстонским акцентом Гинтар. Надо же! Еще пару часов назад я этого его говора не замечал…
— О! — вспыхнул восторженно глазами смотритель. Раненый извозчик был уже позабыт. — Старый господин — немец. Я тогда печи пожарче растоплю. Поди, здеся не Европы. Холодновато иму будет… Осторожненько. Дверцы сибирцами деланы. Низковаты.
Поклонились низкой и широкой притолоке, вошли в белую гостевую избу.
— Растопи, любезный, растопи, — вновь вклинился я. — И на стол собирай. Мед, говоришь? И мед неси. И вот еще что… Водка есть? Полуштоф.
Я хотел, чтобы он ушел. Я собирался сбросить с плеч давящий на душу мундир — и не мог это сделать в его присутствии.
В обширной комнате оказался удобный отвешенный тканями закуток, где нашлось место и для объемного мехового куля бобровой шубы, и деревянный колышек в стене под мундир. От выбеленного бока печки ощутимо несло теплом, так что и в одной рубашке озябнуть я не боялся.
Вернулся заботливый Дорофей Палыч. Передал Гинтару отпилок доски со стаканами, квадратной бутылкой, чашей с нарезанным крупными ломтями ароматным хлебом и пиалой меда.
— Сейчас и щти поспеют, — кивнул он сам себе. — Тута вот газетки пока полистайте. А подо щти уже и водочки отведаете…
Газеты! О! Источник информации! Дрожащими от нетерпения руками я взялся перебирать хрусткие, отвратительного качества бумаги, листы «Томских губернских ведомостей». И, в первую очередь убедившись, что газета выходит еженедельно, принялся отыскивать самую свежую из имеющихся.
Номер первый за девятое января шестьдесят четвертого года уведомил меня, что в Томском городском благородном собрании прошел праздничный новогодний бал. На котором стараниями супруги городского полицмейстера баронессы фон Пфейлицер-Франк собрано 411 рублей на нужды воспитанниц Мариинской женской гимназии. Какие молодцы! Если я правильно помнил, Мариинск — это город к северу от Кемерова. Почему томская элита собирает пожертвования для девочек Мариинска, мне было непонятно. Мне в общем-то и дела до этого не было. Может, в самом городке у черта на рогах одна беднота проживает, детьми, стремящимися к знаниям, обремененная. Преимущественно — девочками… Собрали четыреста с лишним рубликов, и ладно. Честь им и хвала. Могли и пропить, а так нуждающимся помогли.
Зато теперь я знал, что попал в новое тело 19 февраля 1864 года. До того самого злополучного бон-вояжа наследника престола Российской империи еще почти год, и я легко успеваю его предупредить. Нужно только источник моей информированности организовать. Ну да это дело несложное. Придумаю чего-нибудь. Для начала с жандармами подружусь, а там будем посмотреть.
В «Ведомостях» жандармы не упоминались вовсе. Юбилей Сибирского линейного Одиннадцатого батальона в августе прошлого года — был. Назначение майора фон Пфейлицер-Франка Александра Адольфовича томским полицмейстером — было. Даже цены на основные продукты питания — были… О жандармах — тишина. Не любят, видно, их. Или те не любят публичности. И то и то мне на руку.
А имя надзирателей начальника и оперов командира я постарался запомнить. В крайнем случае, отложу в памяти его баронский титул. Вряд ли в Томске их много. Полковника Денисова, губернского воинского начальника, упоминавшегося в связи с очередным рекрутским набором, тоже на полочку. С силовиками надо дружить! Интересно, динамит уже придумали? И есть ли он у господина полковника? Что мне, шахты кайлом людишек заставлять рыть, что ли? Так где я опытных шахтеров наберу? Сто кило взрывчатки — и греби уголь или там бурый железняк лопатами…
От газет отвлекла Матрена — яркий представитель многоуважаемой гильдии поварих. Всегда с подозрением относился к худым и востроносым кулинарам. А Матренины яства кушал с удовольствием — у пышных телом курносых хохотушек и в печи все пышет и шкварчит. И запахи такие завлекательные, что от одного вида ее булочек слюней полон рот.
Экстаз. Дуть на горячий суп в ложке. Откусывать тающий на языке ноздреватый хлеб. Грамм тридцать водочки под кислые щи. Густейший, терпкий чай со сдобой. Янтарные потеки меда на зажаристой корочке пирожка. Вновь делать то, с чем распрощался миллион лет тому назад. Вновь есть, пить, уставать, совершать глупости… Да просто развалиться в неудобном кресле и млеть, размышляя о том, что приобрел и чего лишился. Улыбаться возмущенным воплям выбравшегося из своего убежища Геры и верить, что лучшее еще впереди.
— Простите, молодой господин, — тяжко вздохнул Гинтар, решившись все-таки отвлечь меня от ленивых мыслей. — Я спать лягу. Силы уже не те…
— Ложись, — кивнул я. — У нас карта моей губернии есть? Достань и ложись.
Шелковый мешок с невзрачным чертежом на невероятно толстой — как два ватмана — бумаге. Ни китов или других каких кикимор, ни медведей в лесах. Даже самоедов на оленях — и тех не оказалось. Почему я думал, что украшать карты перестали только при Советах?
