Кроме их троих в зале присутствовали и Гордон, и Апраксин, и Головин, и Шереметьев, и другие. Всего около двух десятков человек, так или иначе относящиеся к верхушке военного командования царства. И очень вдумчиво смотрели на эту игру и на эту партию.
Поначалу все отнеслись критично.
Очень критично.
Игра выглядела странной и непонятной. Но потом, после уже первой быстрой и неуклюжей партии она несколько заинтересовала командиров. Позабавив.
В отличие от оригинальной Kriegsspiel, с который Алексею был не знаком, здесь удача и кубики имела второстепенную роль. А результат во много зависел от положения, численного превосходства и полноценности сражающихся отрядов. Из-за чего, например, фишки полков имелись десяти комплектов с нумерацией от 10 до 1, что означалось степень целостности. Плюс, для обозначения негативных факторов, использовались цветные картонные подставки под фишки, с изображением усталости, болезни, шока и так далее…
— Занятная игра, — пыхнув трубкой, наконец произнес Петр, который просто наблюдал.
— Она, к сожалению, сыра. — возразил царевич.
— Сыра, — согласился царь и остальные.
— Думается Алексей Петрович очень странно оценил роль и задачи разной пехоты и кавалерии на поле боя. — заметил Гордон.
— Так поправьте меня, — улыбнулся парень. — Я ведь просто учусь. А игру эту сделал для того, чтобы наглядно посмотреть на сражения былых времен и попробовать их переиграть.
— Зачем? — удивился Михаил Головин.
— Нужно понять, в чем была ошибка, а в чем возможность. Всегда, как мне кажется, роль игрока определяет многое, если не все. Например, битва при Гавгамелах. Я с тех пор как про нее прочитал все думаю — а был ли у Дария шанс?
— Сие пустое, — возразил Гордон. — Война ныне и в те времена, как мне мыслится, была очень разной. Хотя бы потому, что в наши дни есть мушкеты и пушки. Они очень сильно изменили буквально все.
— То есть, ты полагаешь, что изучать историю войн не стоит?
— Отчего же? Стоит. Только увлекаться не нужно. Ты ведь уже читал про Шведский потоп?
— Конечно.
— Тогда ты знаешь, что шведские мушкетеры расстреливали копейную кавалерию ляхов и литвин нередко совершенно безнаказанно. И те не могли их атаковать добрым образом. Ни в лоб, ни по лбу. Отчего прием Александра Македонского при Гавгамелах в наши дни обречен на провал. Его всадников просто бы расстреляли или рассеяли.
— Хм. Чем сильны каролинеры?
— Решительным натиском. — не задумываясь ответил Патрик.
— То есть, под неприятельским огнем, они сближаются и вступают в схватку на белом оружие. Так?
— Так.
— Почему же тогда конница, что движется намного быстрее, не в состоянии это сделать?
— Практика показала, что не может. Во всей Европы отказываются от такого применения кавалерии.
И здесь Патрик Гордон был прав на все сто процентов. С ходу так и не возразишь. Потому как с конца XVI века, с появлением удобного для применения на коне огнестрельного оружия, начинается чрезвычайное увлечение им. Сначала в виде рейтар — конницы с двумя и более пистолетами в качестве основного оружия, которая показала себя отлично. Много лучше появившихся ранее кирасир, а все потому, что атаковать глубокие пехотные построения конным натиском было сущим безумием. Поэтому уже к первой трети XVII века отличия кирасира от рейтара наблюдалось лишь в социальном происхождении. В остальном же плюс-минус одинаковое вооружение, снаряжение и тактика.
К концу XVII века стали массово уходить с поля боя уже доспехи. В том числе у рейтаров и кирасиров. Исключая, пожалуй, австрийских кирасир, которые держались за них до самого конца. А вот карабин появился. И у тех, и у других.
Да и вообще — основная масса всякой европейской кавалерии на рубеже XVII–XVIII веков представляла собой драгун разных фасонов и видов. Мало чем отличающимся друг от друга, кроме какой-то атрибутики и аксессуаров. Причем драгун не в смысле ездящей пехоты. Нет. Эта их функция к концу XVII осталась лишь номинальной. Они уже полностью стали стрелковой кавалерией.
Особняком стояли только вояки Речи Посполитой в Европе, которые сумели сохранить традиции копейного конного боя. Но их к 1699 году практически никто не ценил. Сначала позор Шведского потопа в середине XVII века. А потом и вовсе — страшный политический коллапс, не позволяющий им хоть как-то отличиться. Да, они смогли блеснуть в 1683 году при спасении Вены от османской осады. Но в целом — все было плохо. Инструмент интересный, а применить его толком не получалось. По самым разным причинам. И, в первую очередь, касающихся внутренней политики.
Эта ситуация изменилась в середине XVIII века. Когда к полководцам всего мира стало приходить озарение. Ведь линейная тактика пехоты, употребляемая повсеместно, подразумевала неглубокие построения в отличие от конца XVI — начала XVII веков. Достаточно тонкие для того, чтобы решительным кавалерийским натиском их прорывать.
Именно тогда Фридрих Великий проводит свою знаменитую кавалерийскую реформу. Так, например, он уже в 1741 году взял на свою службу полк улан, обученных копейному бою. Параллельно, в то же время, запретил кирасирам стрелять прежде решительной сшибки с неприятелем. Что дало огромное преимущество на поле боя его кавалерии, ставшей до начала Наполеоновских войн лучшей в мире.
Так вот… тактика 1690-х годов мало отличалась от 1740-х. Строго говоря она вообще не отличалась. И все те же резоны, что заставили в свое время Фридриха Великого пойти против магистрального кавалерийского течения, имелись и сейчас.
И Алексей постарался их на пальцах донести.
Слушали его со скепсисом.
Хотя особо не возражали. В том числе и потому, что нечем было парировать доводы.
— Ты предлагаешь всю нашу кавалерию перевести на копейный бой? — спросил Меншиков.
— Никак нет. Это сущее безумие!
— Отчего же? Ты так их пользу нахваливаешь.
— Всадник, умеющий толково копьем орудовать, дольше обучается и дороже обходится казне. Да и, по уму, ему бы и коня получше сыскать. В то время как в драгуны можно брать всяких. Ну и лошадок похуже выделять.
— Как тебе Михаил Михайлович? — спросил царь.
— Звучит довольно… старинно, — ответил Головин.
— Отчего же? Али вспомнил конных копейщиков моего отца?
— И их тоже. Но мне в детстве рассказывали о…
— Ну и зачем сие? — нахмурившись спросил Гордон, перебивая Головина. — Старинно и старинно. Видно же, что Алексей увлечен книг о старине. Или как он сам любит говорить — о мертвом и мертвых.
— Патрик Иванович, — произнес царевич. — Но здравый смысл и опыт шведских каролинеров показывает — копейная конница будет без всякого сомнения значимой силой на поле боя.
— Может и так, — чуть пожевав губы, ответил генерал. — Но ты сам сказываешь — выучка должна быть доброй и кони. Ни того, ни другого у нас не сыскать. Да, природные всадники имеются. Однако у них совсем не та выучка, о которой ты сказываешь. Драгун же мы можем набирать и содержать привычным образом.
— То есть, дело не в том, что я не прав?
— Дело в том, что ты увлекаешься сказками. — вместо Гордона ответил Петр. — Да, твои мысли интересны. Но для людей опытных видны заблуждения, в которые ты впал.
— Но…
Алексей нахмурился, но промолчал, не развивая тему.
По всей видимости имело место довольно обычное дело. Его просто ставили на место. А то — разогнался.
В какой-то момент ему захотелось психануть и послать все к черту, обложить всех присутствующих отборными матами. Потому что и половину его доводов даже слушать не захотели. А про те же конные заводы он и рта не успел открыть. И теперь не сильно рвался — вон как настроены. Что им не предложи — все завернут.
Было совершенно очевидно, что, если с пехотой он попал в общеевропейские тренд. Пусть и несколько его исказив. То с кавалерией вообще стал выгребать против течения. Посему принять вот так, с ходу его предложение вряд ли бы могли. И ладно бы предложение — даже правоту. С тем же успехом можно было бы пытаться убедить генералов, увлеченных массовой, призывной армией, то есть, племенным ополчением с ее толпами случайных людей в форме, создать хотя бы костяк из профессиональной, хорошо обученной, ну, допустим пехоты.
