Велел Апанасу тащить водку в бутылках. Не менее пяти-шести штофов. Потом – сухие, похожие на пластиковые оплавки, корни родиолы розовой на мелкие куски рубить. Не случится, не получится Николая свет Александровича настойкой золотого корня побаловать – сам употреблять буду. Мало ли. При нынешней медицине сам себе не поможешь – можно и копыта отбросить. Коновалы, блин. Кровопускатели, едрешкин корень…
Вспомнился вдруг каинский доктор. Тот, что, по словам Кухтерина, меня коновалом обзывал. Имя совершенно из головы вылетело. А может, и не говорил никто мне его имя… Но ведь что странно! Он, этот безымянный врач, хвалил мои антисептические водочные примочки. Говорил извозчику, будто бы этим я раненого от лихорадки уберег. Гера?! Было такое? Вот и я припоминаю – было. А другой «типа дохтур» из Томска об антимикробных свойствах спирта ведать не ведал. Странно! И непонятно. А все, что непонятно, настораживает. Как бы с этим… да как же его имя-то, блин… Как бы с ним познакомиться да побеседовать на медицинские темы?!
Пацаненок принес письма. Полмешка. Э-хе-хе! Дела-то налаживаются! Четыре месяца назад моя популярность и востребованность едва в два послания оценивалась. Растем, Герунчик. Развиваемся!
Бросив сотника, понес добычу к себе в комнату. Вывалил коричневые, шуршащие, словно осенние листья, конверты на постель. Следовало разобраться, какое из посланий нужно изучить немедленно, а какие могут подождать. Дорога до Кузнецка дальняя. Чтобы было чем заняться, можно удовольствие и растянуть.
Как кот с пойманной мышью, как коллекционер с ворохом этикеток от спичечных коробков, как ребенок с блестящими конфетами, извлеченными из новогоднего подарка, я – с письмами.
Отделил пятнадцать штук. Пять из Санкт-Петербурга, пять из Томска, по два из Каинска и Барнаула и одно от Дюгамеля, из Семипалатинска. Остальные подождут. Даже дядя Эдуард Васильевич Лерхе, новгородский губернатор. Я его советов дольше ждал. А остальные… Их авторы мне совсем незнакомы и особенного всплеска любопытства не вызвали.
Решительно вскрыл депешу генерал-губернатора. Честно пытался вчитываться, вникать в смысл. Какого черта! Кого я обманываю?! Что пытаюсь оттянуть?! К дьяволу! Вот единственный конверт, в котором прячется приговор всем моим начинаниям, – от великой княгини Елены Павловны. Ах как хочется надеяться, что писано оно по следам моего призыва о помощи, а не просто так… ради поддержания отношений.
Дрожащими от нетерпения – хочется думать, не от страха – руками рву аккуратную, чуточку пахнущую духами оболочку. Дышу глубоко, прежде чем начать читать.
«Милый Герман. Изрядно же ты меня напугал своими подозрениями…»
Ура!!! Письмо по делу, а не просто так. О как ее задело-то, что она даже обычные для себя приветствия пропустила.
«…О таких вещах принято извещать совершенно других господ. Однако я могу тебя понять. Если даже я, хорошо тебя знающая, не сразу поверила в самую возможность такого изощренного злодейства, другие господа и до того могут не дойти. Тебе же, мой милый друг, видно, нужен был некто, способный добиться хотя бы проверки попавших тебе в руки страшных новостей. И тут я тебе первый друг и соратница.
Волею судеб Его Высочество уже отбыл в Европы. Газеты сообщают всякое, так что и сказать нельзя, где же наследник ныне. Однако же ко дню Ангела матушки своей, Императрицы Марии Александровны, неужто он не воссоединится с пребывающей в Дармштадте Семьей? Вот и приходится мне, дабы неверной бумаге столь вопиющие известия не доверять, собираться в дорогу. Надеюсь к восьмому августа быть в Югенгейме и изыскать возможность обсудить с Государыней твои подозрения. Оттуда уже и писать тебе стану, ибо знаю, как ты озабочен и мечешься духом в дикой Сибири.
Однако же придется мне открыть источник своей заботы, о чем ты, мой милый Герман, не обессудь. Как-то мне еще объяснить? Мне хоть Государь наш и дал прозвание «придворного ученого», однако не оракул же я дельфийский.
Верю, что все станет хорошо. Чай, есть у нас еще достаточно умелые медики, коим в руки судьбу государства доверить не страшно. Верь и ты.
Ну вот я и успокоила наружу рвущееся сердце. Милостию Господней вовремя мы узнали, и есть еще время все изменить…»
Ага! Значит, голову мне в темном переулке не проломят, если что. Потому что тогда и Елене Павловне тоже нужно будет. А на Аляске тоже, поди, люди живут… Как у нее там? «Верь и ты». Едрешкин корень, а что мне остается-то?
Ладно! Дело сдвинулось с мертвой точки. День рождения императрицы вроде восьмого. Значит, княгиня уже больше недели назад должна была переговорить с матерью Никсы. Добавим еще неделю – народ нынче неторопливый. Если нужно за час все решить, за пару дней точно управятся… Сколько фельдъегерь до Бийска будет добираться? Месяц? Ну пусть будет месяц. Итого – середина сентября. Скорее даже последняя декада. Значит, до двадцатых чисел могу рулить губернией спокойно.
Царская семья, значит, в германских землях. Поближе к сыночке… А я императрице в Питер писал. Станут ее секретари мое послание ей пересылать или оно так и валяется где-то в канцелярии? От безвестного губернатора дьявольской Тьмутаракани?! Сто против одного – валяется. Дай бог, если какой-нибудь ушлый секретарь вскрыть конверт с указанием «лично в руки» осмелится. А если нет?
На Победоносцева тоже надежды мало. Кому он писать станет? Царю? Ха-ха три раза. Скорее всего – в Третье отделение. А там князь Долгоруков сидит, которому эта суета на фиг не нужна.
Есть небольшая надежда на расторопность графа Строганова. Человек вроде уважаемый и в судьбе наследника прямо заинтересованный. Любимый же воспитанник. Только пока он обо мне справки наведет, пока Александру Второму отпишет, пока почта доставит. Как раз конец августа настанет. И то при условии, что Сергей Григорьевич поверит и поторопится.
Остается Мезенцев. Ему медицинский консилиум – повод выслужиться. Выпрыгнуть выше ленивого шефа. Тот, дескать, мышей не ловит и безопасностью Семьи пренебрегает. А я вот каков… И томский жандарм Кретковский Николаю Владимировичу здорово угля в топку подбросит.
Только если все по самому плохому сценарию пойдет, мне конец. Не Семья, так жандармы раздавят. И папа с княгиней не помогут. Вот тогда не видать мне ускоренной индустриализации и заселения края как своих ушей…
Да что ты говоришь, Гера? Действительно так? И правда не принято отменять постановления предыдущих губернаторов? А, сразу отменять? Чуть погодя, значит, все равно отменят? Ладно. Пусть так. Но пара лет у людей будет? За два года те же Ерофеевы много чего в своем Каинске настроят. Ломать, поди, не заставят…
Я, кстати, не просто так каинских купцов вспомнил. Среди тех пятнадцати конвертов, что я отобрал к немедленному изучению, было и послание, подписанное Венедиктом Ерофеевым. Помню, даже слегка удивился – почему не главой семьи? Потом уже вспомнил, что Петр Ефимович при всей своей исключительной деловой хватке грамоты не знает. Так что вполне возможен был вариант, что диктовал один, а буквы выводил другой.
Впрочем, этот секрет легко раскрывался. Всего-то – открыть желто-серый, стандартный почтовый конверт.
«Доброго здоровьичка благодетель наш батюшка Герман Густавович от отца нашего Петра Ефимыча братьев моих и от меня верного вашего слуги Веньки Ерофеева сына Петрова шлю вам приветы…»
О-бал-деть! Вот это да! Вот это Веня загнул. Ну-ка, ну-ка…
«…Люди добрые сказывают будто вы батюшка наш благодетель войско великое собрамши Божией помощью и с благословения Всевышнего китайца воевать поехали. О воинском счастье вашем отец наш Петр сын Ефимов молебен в церкви нашей заказал и свечи нам с братьями велел ставить и за здоровье и за…»
Тут почерк резко менялся. Похоже, мужик списывал откуда-то.
«…и за успех предприятия вашенского и за заступничество Божие. Чему и были мы с братьями рады без меры и все исполнили как батюшка наш Петр сын Ефимов говорил.
А писано сие того ради чтоб известия вам батюшка генерал Герман Густавович о делах наших обсказать. Машину мы купили. И человека с машиной с Урала выписали. У человека того имя нерусская, можа и вы знакомы, с тем человеком – Ижинер – имя. Сказано было из ссыльных он и надобно власти о евойном новом месте жития известить. А кто же в губернии окромя вас батюшка благодетель исче власть? О том и писано что нерусь этот с Урала выписанный ныне у нас станет жить и за машиной смотреть.
Паровик батюшка сказывал на крупорушку пока ставить. Свекла хоть и здорова да ядрена выросла но Дорофей Палыч знакомец ваш и половину урожая на брагу не дал. Ругался учеными словами отца нашего Петра сына Ефимова напугал. Так отец сказывал что рано еще туда машину ставить. В следующем годе тока. А там и новую можно взять.
Две десятины зерном засеяли что Дорофейка с собой привез. Хороший хлеб выйдет. Еще не жали не молотили а хозяева ужо ходють к семени приценяются. Поклон вам великий от нас всех за Дорофея Палыча.
Однако ж муж сей хоть и премудрый да к наукам способность имеет. Просил как весть писать сяду поклон вам от него передавать да напомнить будто бы вы об ученье егойном говорили.
Отец наш Петр сын Ефимов еще велел сказывать что с иудеями все сладилось. От Куперштоха вам также большой привет. Строительство мы затеяли великое. Вы батюшка генерал поди ж и Каинск наш не узнаете. На всех окраинах шум да гам. Фабрики торговый люд строит. Мясниковы людишки в степи у инородцев шерсть скупают. Он и сам к киргизам уехал. Волочильни вдоль реки понаставил а народишко и ругать опасается сказано ведь губернским генералом что можно.
