Тихонечко, шагом, чтобы не поднимать в воздух облака пыли, выехали на Иркутскую.
Та ее часть, что была ближе к центру, к Демидовскому столбу, пожарами оказалась не затронута. Знакомая уже по Томску, деревянная, с украшенными прихотливой резьбой двухэтажными пряничными домиками, улочка. Клены и березы вдоль разъезженной до колеи дороги. Веселая травушка-муравушка вдоль заборов. Сирень в палисадниках. Другой мир, другой город. Провинция, трогательная и настырная в попытке прыгнуть выше головы.
Наконец нашли дом Гуляева. Вваливаться сразу во двор я посчитал неправильным и отправил на разведку Артемку. Тот отважно открыл незапертую дверь и отправился в глубину дома. Слышно было, как казачок кричит: «Ваше высокоблагородие!»
Не пробыв внутри усадьбы и пяти минут, денщик выскочил и как-то боком, судорожно сжимая рукоять шашки, подошел.
– Что там?
– Боязно мне, вашество. А ну как этот… перекинулся?
– Чего?
– Там, ваше превосходительство, чучелы везде сидять. Дохлые вроде, а зенками так и зыркают! Не иначе хозяин тутошний – колдун и зверев тех заморозил. А можа, и сам в кого перекинулся, штоб, значицца, нас к себе завлечь.
– Это все? – веселился я.
– Ну, там, Герман Густавович, исче камни везде. И на камоте, и на полках валяются. Мнится мне, есть и блескучие, як золото. А в дальней горнице в штофах стеклянных что-то варится и булькает.
– А сам хозяин что же?
Артемка выпучил глаза и развел руками:
– Не видать, ваше превосходительство.
Еще раз хихикнув, глядя на испуганную рожицу молодого казачка, я спрыгнул с лошади. Поймал себя на мысли, что получается теперь это у меня легко и непринужденно. Как у прирожденного кавалериста. Ну, быть может, и не совсем как у казаков, но уж точно лучше, чем у меня же полгода назад.
– Коней во двор заводите и сами там ждите. Артемка, за мной. Посмотрим на твои чучела…
– Тьфу-тьфу-тьфу, – сплюнул тот через левое плечо и перекрестился. – Нету там моего. Звери только…
Сумрачные сени с заставленными бочонками и коробками углами. По-сибирски широкая, с низкой притолокой, дверь из толстенных – медведя выдержат – досок. Дом старый. Бревна благородного, темно-коричневого, с каким-то маслянистым блеском, цвета. Нижние венцы толще, темнее и явно из другого сорта древесины. Но вряд ли строение сохранилось с тех времен, когда по этим местам еще дикие животные бродили. Значит, просто иначе здесь строить не умеют. Пришла артель рукастых мужичков с вострыми топорами – и срубили по старинке, как деды и прадеды строили.
Горница. Она же прихожая и гостиная. Стол с белой скатертью, комод, действительно заваленный образцами камней и серыми, неприглядного вида «колобками» чернозема. Очень много книг. Простенки между окнами, внушительный книжный шкаф, полки-полки-полки на каждом свободном месте стены. Расставленные в одному хозяину ведомом порядке книги. Большие и маленькие форматы – вперемежку. Сразу понятно – не для красоты, не для утверждения образованности владельца. Ими пользуются, читают. В некоторых торчат закладки – веточки, сухие листья, веревочки какие-то…
Чучел оказалось не так уж и много. У страха глаза велики – так, кажется, говорят? Тем более что крупных животных в этом «музее» и не представлено было. Горностай, ласка, соболь, хорь, лисица. Несколько разных сов. Пара хищных птиц, понятия не имею каких, – ястребов, что ли?
На подоконнике, в медном блюде – горка светло-серого крупнозернистого, похожего на соль порошка. Поверх – угловатый, с прямыми углами сколов пирит. Золотая обманка. Сколько пацанов, приняв камень за драгоценный самородок, хватали его потными руками? Пот и пирит – химический, долго не заживающий ожог – первый урок прикладной химии.
Попробовал «соль» на язык. Селитра! Непонятно, чего хотел добиться хозяин, соединив с ней золотистую обманку, – в химии я дуб дубом, – но оба вещества совсем не добрые.
Беленый монумент печи-голландки. Вдоль нее – проход в глубину усадьбы и лестница наверх. Идем с Артемкой дальше. Топаем громко. Вдруг Степан Иванович прилег отдохнуть? И где, спрашивается, слуги? Ни за что не поверю, что этакий домину возможно обиходить без прислуги.
Денщик осмелел, на меня глядя. Шашку свою рукой придерживает, чтобы о мебель не билась, но за рукоять не хватается. Стыдно, должно быть, стало пугаться, когда командир не боится. Шел следом, головой вертел. Только прикасаться к чужим и непонятным вещам все равно опасался.
В устроенную рядом с кухней лабораторию входить не стали. Заглянули с порога, убедились, что ни одной живой души там нет, и вернулись к лестнице.
На втором этаже наверняка располагались спальни, и я замер на минуту, размышляя, стоит ли туда соваться. Мало ли. Вдруг там найдется кровать, не убранная с ночи, или еще что-нибудь в этом роде. Не хотелось смущать хозяина…
На счастье, и не пришлось. Оглушительно, словно выстрел пушки, бабахнула входная дверь. Вздрогнули и задребезжали стекла в оконных рамах. В солнечных лучах взвились фонтанчики пыли из половиц. Артемка пискнул и в один миг оказался у меня за спиной. А я, к стыду своему, тоже несколько ошарашенный, схватился за ребристую рукоятку револьвера.
– Какое непотребство! – воскликнул седой, с совершенно горьковскими, густыми и обвислыми усами, весь какой-то выпуклый пожилой господин, останавливаясь у стола в гостиной. – Жандармы! Везде эти жандармы! Какое… Жандармы сыск учинят?! Им-то что проку в том сыске?! В кандалы заковать кого ни попадя или в солдаты забрить – это они могут. А сыск-то им на кой?!
– Гм… Простите великодушно, – прерывая продолжающийся с кем-то невидимым спор незнакомца, выговорил я. – Вы не Степаном ли Ивановичем Гуляевым будете?
– Ага-а-а! – жизнеутверждающе и отчего-то радостно вдруг воскликнул тот, разглядев нас с Артемкой. – А вот и вы! Споро вы… Я полагаю, господа… господин из жандармского корпуса по мою душу?
– Нет, Степан Иванович, – вынужден был огорчить я замечательного ученого и краеведа. – Но я тоже горю желанием встретиться с офицерами из Томской жандармерии.
Гуляев вскинул густые, богатые брови, как бы предлагая мне таки представиться.
– Герман Густавович Лерхе, исправляющий должность начальника Томской губернии, к вашим услугам. Простите за невольное вторжение…
– Ага! – снова обрадовался хозяин усадьбы. – Так даже лучше! Вы, значит, ваше превосходительство, также на судилище прибыли?
– Судилище?
– Ну как же, как же! Несчастных ссыльных во всех грехах тяжких обвинили. Мещан еще барнаульских, кто полякам жилье сдавал. И даже ребенка, сынишку малолетнего аптекарского губернского секретаря Колокольникова, под арест уволокли! Дескать, малец письмена шифрованные злодеям носил. Какая, право, глупость! Эдак каждого доктора, что рецепты на латыни в аптеку отписывает, можно в кутузку волочь! А Михайловского-то?! Замечательный же, гениальный, светлой души человек! И его туда же. И еще смеют мне утверждать, дескать, жандармы разберутся…
– Степан Иванович, – строго сказал я, догадавшись, что хозяин сейчас продолжит свой спор с неведомым собеседником, – прошу вас, успокойтесь. Давайте вот сядем и вы мне все подробно расскажете. Особенно то, что касается Дионисия Михайловича.
– Ага, – тряхнул усами Гуляев и, резко выдернув стул из-за стола, рухнул на сиденье.
Пришлось мне, не дожидаясь приглашения, садиться тоже. Артемка встал за спиной. Похоже, он все еще побаивался громогласного ученого.
– Итак?
Итак, вот что удалось выяснить. Двадцать второго августа в город из Бийска приехал мой добрый лекарь Дионисий Михайлович Михайловский. Получив записки с воспоминаниями о якобы читанных мной иностранных трудах по медицине, он развил бурную деятельность. Откуда только силы взялись! Вроде всего ничего времени после нашей встречи прошло, а он успел вычертить план будущей больницы, обдумать и составить список требующегося для лабораторий и аптеки оборудования, наметить основы штатного расписания. Прихватив эти бумаги, отправился в горную столицу.
