– Приму на веру, Герман Густавович. Приму на веру. Сейчас, слава Господу, все больше молодых людей принимают долг расширять границы изведанного… А что касаемо экономического собрания… – Гуляев сделал паузу. Занят был. Прищурив один глаз, отмерял в небольшие тонкостенные стаканчики свою фирменную настойку. – Да. Что касается экономического, так и я имею честь состоять. Днями вот и великой княгине на соискание Еленинской медали труды свои отослал. Касаемо селекции плодовых деревьев в сибирских землях…
Выпили без тоста. На меня после бани, пива и плотного ужина какая-то расслабуха навалилась. Все тело вялым стало, мягким, податливым. Казалось, еще немного – и я растекусь по плетеному стулу, словно тесто…
Понятия не имею, какие именно травы добавляет барнаульский коллежский секретарь в свои настойки, но что-то навевающее сон – однозначно. Как еще объяснить тот прискорбный факт, что вот только что я вроде сидел за столом и тут же открыл глаза в непривычно-белой постели утром следующего дня.
Жандармов искать не пришлось. В гостиной, в стороне от накрытого к завтраку стола, меня ждал Миша Карбышев, одетый в серо-голубой мундир поручика жандармерии. Артемка, пока помогал умываться, успел рассказать, что Степан Иванович уже убыл на службу, но моего секретаря, явившегося рано поутру, все-таки успел обругать нехорошими словами.
Сдоба у матушки вышла не очень. Не сравнить с бесподобными творениями поваров в тецковской гостинице. Но мне, соскучившемуся по домашней пище, сошла и эта стряпня.
– Рассказывай, – только и успел выговорить я до того, как рот наполнился слюной.
Темный, почти черный чай, обильно сдобренный травами. Кажется, бадан, медуница и еще что-то, придающее напитку чуть сладковатый привкус. И булочки. Слушать я еще мог, а вот говорить – уже нет.
– Все по-прежнему, Герман Густавович, – пожал плечами Миша, не переставая широко улыбаться. – После писанного вам в Томске никаких новостей. Теперь вот Киприян Фаустипович на погорелое дело нас с Афанасьевым отправил. Я о том вам тоже писал…
– Мм! – поморщился я с полным ртом. – Мм?
– Вы не получали мое послание из Томска? – догадался тот. – Я в конверт господину Мартинсу вкладывал…
– Мм, – согласился я. И рукой предложил секретарю изложить суть.
– Я так понимаю, известия от Гинтара Теодорсовича также до вас не дошли?
Письмо так и валялось в сумке нераспечатанным. Как-то все руки не доходили. Находились дела поважнее или настроение неподходящее было.
– Мм, – развел я руками.
– Однако, – думал улыбнуться еще шире – невозможно. Я ошибался. – А ведь мы с Гинтаром Теодорсовичем раскрыли причины и следствия покушений на вас. После уже я изыскал возможность… – Миша понизил голос и заговорщицки огляделся. – Я смог прочесть протоколы допросов арестованных жандармерией воров. Сведения, в них содержащиеся, не подтверждают наши с господином Мартинсом догадки. Но и не опровергают. Тем не менее эта версия господину Пестянову представляется наиболее привлекательной.
– Мм? – Это должно было значить «ага?», но Карбышев понял по-своему.
– Ириней Михайлович? Я взял на себя смелость отписать ему в Томск о необходимости его присутствия здесь, в Барнауле. Имею опасение, что без его сведений мы это дело изыскивать будем до, как вы, Герман Густавович, однажды изволили выразиться, морковкиного заговенья. Сущая путаница здесь. Множество свидетелей, и каждый фантазии свои за истину пытается выдать…
– Мм! – рубанул я ладонью. Мне подробности расследования пожара были тогда менее интересны. Тем более что я не сомневался в способностях Варежки вызнать все необходимые подробности. Оставалось лишь надеяться, что мой сыщик уже успел решить свои семейные дела и я не оторву его от чего-либо важного.
– Да-да, конечно, ваше превосходительство. Это потом… Так вот. В мае, неделю спустя после того, как вы войско на Алтай повели, дворовые люди господина Гинтара Мартинса доложили ему, что в конюшенной пристройке, в чулане для овса, почивает вполне себе прилично одетый господин…
Эта история началась восемь лет назад, когда умер золотопромышленник Емельян Бибиков. Приставы Томского губернского суда вскрыли завещание почившего и выяснили, что все семь золотых приисков, а самое главное – долги на сумму в сто пять тысяч рублей серебром он завещал мужьям своих дочерей, коих у Бибикова было четыре. Две старших были замужем за богатыми иркутскими купцами Серебренниковым и Трапезниковым. Самая младшая – за надзирателем Пятого питейно-акцизного округа, коллежским асессором Лавицким. А четвертая, средняя, Федосья – за тогдашним управителем дел в канцелярии томского губернатора, Захарием Михайловичем Цибульским.
Из всех зятьев дела наделавшего перед смертью долгов золотопромышленника рискнул принять только Цибульский. Со службы он уволился и отправился в Мариинский округ принимать хозяйство.
Между тем остальные свояки, побоявшиеся, что, если у Захария получится увеличить добычу и рассчитаться с долгами, останутся вовсе ни с чем, выкупили векселя тестя и предъявили их в суд. Для того же Левицкого не составило труда добиться решения в свою пользу. Губернский суд постановил арестовать бибиковские прииски и выставить их на продажу для погашения займов.
Однако прежде чем подвергать аресту теперь уже собственность Цибульского, по закону следовало предъявить определение суда лично Захарию. Так началось восьмилетнее бегство господина Цибульского от кредиторов, полиции и судебных приставов, уже само по себе достойное пера писателя.
Что он только не выдумывал, как только не хитрил, чтобы обмануть неповоротливую государственную машину. Пока его с бумагами искали в Томске, жил на приисках. Когда же чиновники отправлялись за ним туда, спокойно пребывал в Томске. Однажды его даже вывезли из осажденного полицией дома в телеге с мусором…
И тут осенью 1863 года к нему пришел некто Нагорнов, бывший рудознатец другого золотопромышленника – Петра Кузнецова. Как-то получилось, что Нагорнова выгнали, не заплатив обещанных денег, и тот этим обстоятельством весьма огорчился. Тем более что буквально за несколько дней до увольнения нашел богатую россыпь по ключику, устьем выходящему к приисковым постройкам этого самого Кузнецова на реке Кызасу.
Мало того что Нагорнов не поделился новостью со своим бывшим работодателем, так еще и выдал Цибульскому, что сильно разросшийся кузнецовский поселок давно «выполз» за границу участка и есть возможность затребовать с дорогого Петра Иваныча плату за сохранение зданий на чужой земле.
Захарий с Нагорновым ночью, как настоящие партизаны, привели на ключ разведочную партию и вкопали заявочные столбы. Днем позже бумаги на новый приисковый участок были уже оформлены.
Но хотя золота в ручье было много, оказалось, что основной пласт находится глубоко под торфом и сильно затапливается. Для дальнейшей разведки и разработки месторождения требовались средства, а их у Цибульского как раз и не хватало. Поэтому зимой 1863/64 года он отправился в Санкт-Петербург искать инвестора.
Которого и нашел в лице известного золотопромышленника и уральского заводчика, генерал-майора в отставке, Всеволода Ненюкова. Было оформлено товарищество «Золотой ключик», где половинную долю получил инвестор…
Зимой 1864 года на Московском тракте трое лихих дядек поджидали богатую карету, в которой Захарий Михайлович Цибульский должен был везти документы на новый прииск и двадцать пять тысяч рублей серебром, выданные его новым компаньоном, генералом Ненюковым. Отчего-то они решили, что тяжелый дормез – вполне достойный золотопромышленника экипаж…
И нарвались на три тяжелые пули из моего «адамса».
– Ага! – вызвав нервное хихиканье моего внутреннего Германа, воскликнул я. Рука с очередным произведением кулинарного искусства матушки так и не дошла до рта. – И кто же это такой шустрый? Кто-то ведь навел злодеев на этого… как ты там говорил? Цибульского?
Сам Захарий Михайлович задержался на Урале. Заказывал там машину с насосом для откачивания воды. Так что до Томска добрался как раз ко времени, когда моя экспедиция уже выходила из устья Томи в Обь.
