А вот на третьей же лекции Серафим Серафимович вдруг решил коснуться нравов старого сибирского чиновничества. Произвол, взяточничество, казнокрадство и открытое игнорирование имперских законов. С примерами, едрешкин корень, и фамилиями. Лекция еще закончиться не успела, а ко мне уже прибежали доброхоты. Жаловаться. Пришлось вызывать Шашкова к себе. А чтобы снять с себя любые подозрения в причастности к этому непотребству, еще и представителя жандармов, полицмейстера и Варежку попросил присутствовать. Не то чтобы я был сильно против таких разоблачений. Просто к таким делам всегда нужно весьма осторожно подходить. Желательно с документально подтвержденной доказательной базой. А то огульно обвинить всех подряд любой может. От этого порядка больше не станет, а престиж администрации может пострадать.

– Первое, сударь! – грозно прорычал я, когда два дюжих казака ввели лектора в кабинет. – Не находите ли вы, культурный и, смею надеяться, образованный человек! Не побоюсь этого слова – интеллигент! Что обвинение господ государевых, служащих в иной губернии, – это подло? Что ж вы им в глаза там, у себя в Красноярске, этакого не говорите?

Двери в приемную остались открытыми. Это я так распорядился. Знал, что с Шашковым непременно притащатся его кураторы – Потанин с Ядринцовым и Колосовым. И говорил я большей частью для них. Сам же лектор мне и при первой нашей встрече не понравился. Он, как говаривал дон Карлеоне, не сицилиец. Не было в нем чего-то такого… Крепкого. Внутреннего стержня, что ли. Вот в моих областниках – был. А в этом красноярском болтуне – нет.

– Боитесь? – гаркнул я, едва Серафим открыл рот для оправданий. – Тявкать явились исподтишка сюда, ко мне? Нет уж! Не позволю! Имейте отвагу говорить в лицо! Что? У меня в губернии воры перевелись? Казнокрады и взяточники? Взялись помогать, так помогайте, а не… А вы, господа, – обращаюсь теперь к приглашенным гостям, – фиксируйте. Записывайте. И дознание сразу… Так сказать, по горячим следам. Будем ловить и наказывать. На берегах Великого океана тоже должен кто-то служить, вот и поедут… И еще! С вас, милейший Серафим Серафимович, список. Кто, когда, где и сколько. Откуда известия до вас дошли. Кто подтвердить ваши обвинения способен. Чтобы нашим… правоохранительным органам не с пустого места начинать! Отправляйтесь немедля. К утру все должно быть готово. Вам все ясно, Ириней Михайлович?

– Точно так, ваше превосходительство! – Варежка с горящими от предвкушения новых расследований глазами лихо щелкнул каблуками. – Следующим же утром. Согласно донесениям господина Шашкова.

– Эм… ваше превосходительство? – нерешительно и даже как-то тоскливо поинтересовался лектор. – А ежели эти… Гм… подозреваемые… не в вашем, ваше превосходительство, подчинении?

– Это вы на горных начальников, что ли, намекаете? – снова рычу. Что за бестолочь! О моей взаимной «любви» с Фрезе уже каждая собака от Урала до Владивостока знает. – Так вы пишите. Пишите! Бумага, она, знаете ли, все стерпит. А мы передадим по инстанциям. И не нужно благодарить. Это наш долг!

На лице Шашкова легко читалось, что благодарить он и не собирался. Еще бы! Легким движением губернаторской руки из благородного разоблачителя превратиться в рядового кляузника…

Я думал, на этом чудачества доморощенных революционеров и закончатся, но нет. На последней, пятой лекции, куда меня за каким-то дьяволом принесло, эти неуемные нигилисты устроили самый настоящий флеш-моб. И организатором всего этого непотребства совершенно неожиданно стал самый, как мне казалось, здравомыслящий человек из потанинского кружка – Евгений Яковлевич Колосов.

Колосов был выпускником того же Сибирского кадетского корпуса, что и Потанин. Только окончил его лет этак на семь или восемь позже. Мой Карбышев в бытность свою учащимся этого же самого военного училища, кстати, тоже застал бравого новоявленного фельдфебеля Колосова, высочайшим приказом произведенного в прапорщики. После выпуска шесть лет служил в Забайкалье в артиллерийских батареях линейного казачьего войска. Пока в начале шестидесятых его не направили в Санкт-Петербург, в Николаевскую академию Генерального штаба.

И ведь вот в чем ирония судьбы. Не отличился бы по службе, не выделился бы сноровкой и способностями – не поехал бы в столицу. Не принял бы участие в деятельности сибирского землячества – не заразился бы этой иллюзией общественной жизни. Служил бы честно, глядишь, и до генерала бы дослужился.

Но случилось то, что случилось. Поручик попросил отставки «по семейным обстоятельствам» и, конечно, ее получил. Какое-то время служил на прииске в Забайкалье. Переехал в «просвещенный» Томск. Решив пропагандировать «политические идеи и рационализм», открыл небольшую частную школу с обширной библиотекой при ней. И на почве общей для них любви к книгам подружился с Кузнецовым – редактором неофициального приложения к «Губернским ведомостям». А тут как раз и Потанин с Ядринцовым явились не запылились…

Рационализм я полностью поддерживаю, а пропаганду недолюбливаю. Но что эти люди знают о пропаганде? Так что какой-либо угрозы в деятельности Евгения Яковлевича я не нашел. И был не против того, чтобы молодой Ядринцов привлек поручика в отставке к работе в Обществе грамотности.

Это я потом узнал, что мои нигилисты сговорились превратить последнюю лекцию в демонстрацию. У Колосова были знакомцы среди семинаристов, которые снабжались у него книжками для чтения вне занятий. Он и пришел на лекцию Шашкова с целым отрядом молодых людей.

В зале благородного собрания один угол был занят эстрадой для оркестра. Поручик встал у перил так, чтобы видеть весь зал, часть семинаристов держал возле себя, других же расставил вдоль стен зала по всей его длине. Они должны были смотреть на своего вожака и подхватывать его аплодисменты. Участники «заговора» заранее ознакомились с содержанием последней лекции, в ней, между прочим, шла речь о необходимости открытия сибирского университета. Тут выделялась одна лишь фраза: «Нам нужен университет!» Эту-то фразу решено было превратить в мятежный выкрик.

В назначенный час зал был битком набит публикой; боковые проходы заняты молодежью, в том числе учеными и их помощниками из местных. Появление лектора по обыкновению встретили громом рукоплесканий. Официально никакого чиновника к нему для контроля приставлено не было, но председатель казенной палаты, коллежский советник Михаил Алексеевич Гиляров, как представитель того самого «старого чиновничества», с несколькими седоголовыми соратниками придвинули свои стулья вплотную к кафедре. Я расположился на, так сказать, галерке. В самом последнем ряду, чтобы хорошо все слышать, но не смущать своим присутствием слушателей.

Лекция началась. Когда из уст лектора вылетала какая-нибудь особенно дерзкая фраза, чиновники приподнимались со своих кресел, стараясь разглядеть, не рукописная ли тетрадь у него в руках. Когда лектор произнес ожидаемые слова, Колосов прямо с эстрады крикнул: «Нам нужен университет!» Семинаристы, стоявшие около стен, подхватили клич, и вот вся аудитория дружно и громко скандирует: «Нам нужен университет!»

Шашков закончил свою последнюю речь огненной цитатой из статьи профессора истории Казанского университета Афанасия Щапова:

– Про новгородцев летопись постоянно говорит: «Взвониша вече, всташа и идоша…» Да, нам нужно снова возбудить, развить в себе посредством мирской сходчивости, совещательности и инициативы тот энергический, деятельный, живой дух любви, света и соединения, с которым в смутное время междуцарствия предки наши, живя миром, сходились единодушно, решительно, энергически на мирские сходы, на областные земские советы, все вместе – и бояре, и гости или купцы, и посадские, и волостные мирские люди, крестьяне, и думали думу крепко всею своею землею и решали земское дело. Нам нужен снова такой же мировой дух любви, совета и соединения, с каким тогда русские земские люди дружно, живо переписывались между собой, сошлись на сход в Москву и составили земский собор… Нам нужны такие же новые мирские земские советы и такой же новый великий земский собор…